В общем-то, этот человек из компании «Кьюнард» делал все, что от него требовалось, а также многое, что и не требовалось, с невероятным энтузиазмом, и вскоре старый шеф-повар почти полюбил его. Но лишь на пороге своей виллы Эскофье осознал две вещи: во-первых, ему будет не хватать этого заботливого молодого человека, а во-вторых, он забыл выяснить и записать его имя.
Эскофье постучался, но дверь виллы «Фернан» ему так никто и не открыл. Оставив вещи на крыльце, он вошел и обнаружил, что Дельфина отослала из дома не только детей, внуков, правнуков и внучатых племянников, но и прислугу. И теперь они с Эскофье остались одни во всем огромном доме. И никто не прозвонил в колокол, сзывая к обеду. Да, собственно, и обеда-то никакого не было.
Дельфина, впрочем, испекла для мужа небольшой пирожок и поставила его в центр огромного стола в столовой.
— Мы будем как русские — сперва закусим пирогом.
— А потом?
— Съедим еще по куску пирога.
— А нельзя ли еще чего-нибудь, кроме пирога? Ужин, например?
— Ужина нет.
— А немного фруктов? Должны же в доме быть фрукты. Ведь сейчас, по-моему, самая пора для яблок?
— Да, самая пора.
— Тогда пусть будут яблоки.
— У нас были чудесные яблоки. Снежные.
— Вот и прекрасно.
— Но я их съела.
— Все?
— Да. Они были невероятно вкусные. Жанна и Поль сказали, что это вроде бы очень редкие яблоки. И найти их почти невозможно.
— И что?
— Я же говорю: они были невероятно вкусные. Мне кажется, их тоже прислал мистер Бутс, хотя от него уже очень давно не было никаких известий. Он все еще там живет, на юге Англии?
— Мы с ним давно утратили контакт.
— Правда? Как это печально.
— А карточки в посылке разве не было?
— Нет.
— А что, если это я их послал?
— С чего бы это тебе их посылать?
Дельфина подняла бровь, словно ожидая ответа.
— Ты права, как всегда. Действительно, нет ни малейшей необходимости в том, чтобы посылать тебе какие-то свидетельства моей любви, поскольку вся моя любовь и так принадлежит тебе, как и твоя — мне.
— Ты очень самоуверен. О да! Ты же Эскофье! У тебя есть все основания быть самоуверенным.
— А ты — мадам Эскофье.
— И все же, Джордж, ты не присылаешь мне никаких снежных яблок!
Джордж.
— Тогда позвольте мне, мадам, что-нибудь для вас приготовить. Позвольте вновь завоевать ваше сердце. Я пошлю служанку в город — пусть купит трюфели, фуа-гра и ящик шампанского.
— В доме никого нет. И денег тоже нет.
— Ну, должно же в доме хоть что-нибудь найтись. Голуби? Оленина? Или, может, баранина? Какие бульоны у нас имеются? Белый, конечно, должен быть. А может, говяжий? Или рыбный?
— Нет никакого бульона.
— А варенье? Помидоры? Маринованный лук? Мед? Засахаренная лаванда? Не может быть, чтобы у меня на кухне не было никакой еды!
— У нас есть картошка. Сыр. Масло. Сливки. И это вовсе не твоя кухня. Это моя кухня.
— Ладно, что-нибудь мясное у тебя есть?
— Мы еще не успели получить твою последнюю пенсию.
— А пирог из чего ты испекла?
— Из остатков муки.
Эскофье плюхнулся на стул.
— Но я бы все-таки хотел что-нибудь для тебя приготовить.
— Когда ты в последний раз что-нибудь готовил?
Это был очень хороший вопрос. В Париже ему готовить никогда не приходилось. Он всегда мог поесть в «Ритце», или с друзьями, или с другими шеф-поварами.
— Наверное, лет шесть назад. А может, и все восемь. Но ведь это же все равно что уметь плавать: разучиться невозможно.
Дельфина осторожно на него взглянула.
— Тогда, может, aligot?
— Я не могу готовить для тебя всего лишь картофельное пюре!
— Aligot — совершенно самостоятельное блюдо.
Дельфина неуверенно поднялась из-за стола. Ее «неврит», как назвал эту болезнь врач, был явно чем-то куда более серьезным; к тому же он, похоже, прогрессировал. Она накинула на шею петлю передника, но соединить завязки на спине не смогла. Одна рука вдруг отказалась ей подчиняться.
— Дай-ка я, — сказал Эскофье и, завязав у нее на спине бант, поцеловал ее в шею. Здоровой рукой Дельфина взяла глубокую сковороду, бросила на дно кусок масла и поставила на самый маленький огонь.
— Значит, ты голоден?
— Да, я голоден.
— Ты всегда голоден, старый ты козел!
— Между прочим, это единственное, на что ты никогда не жаловалась.
Она взяла с верхней полки кастрюлю для варки на пару и чуть не уронила ее. Эскофье забрал у нее кастрюлю и поставил на плиту.
— Итак, с чего начнем? Я ведь еще никогда не готовил aligot.
— А это потому, что козлы — не слишком хорошие повара. Они, правда, именуют себя шефами и истинными художниками, но это все для отвода глаз, ибо даже самая простая, домашняя кухня оказывается для них слишком сложной. Вот они и твердят, что она ниже их достоинства.
Дельфина принесла из кладовой миску картошки и принялась мыть клубни.
— Тридцать минут на самом маленьком огне, — сказала она.
— Это довольно долго.
— Нельзя торопиться, когда готовишь aligot.
— Как при выпечке хлеба?
— Эскофье, ты очень старый козел, и трюки у тебя все очень старые.
— Какой именно козел? Назовите породу, мадам.
Она внимательно на него посмотрела.
— Cou blanc.[140] Башка седая, а хвост и задница черные.
И тогда он поцеловал ее, и она его поцеловала. А потом, чуть отстранившись от него, сказала:
— Сейчас мы готовим еду. Пожалуйста, держи себя в руках. Почисть и порежь картошку, а потом клади ее в пароварку. Налей горячей воды, чтобы вся картошка была покрыта, и насыпь одну десертную ложку соли.
— Было бы лучше сварить картофель в мундире.
— Было бы лучше, если б ты делал все как полагается.
— К этому очень подошли бы белые трюфели.
— Возможно, но их нет. Чисть картошку, старик.
Дельфина медленно очистила два зубчика чеснока и попыталась раздавить их ложкой в подтаявшем масле, но у нее ничего не получалось: ложка выскальзывала из непослушной руки. Эскофье подошел к ней сзади, взял ее руку в свою и раздавил чеснок. Она ничего не сказала, просто слегка к нему прислонилась.
Когда картошка наконец сварилась, Дельфина вытряхнула ее в миску и накрыла полотенцем, чтобы впитался лишний пар.
— Картошка должна быть сухой, — пояснила она, но, когда попыталась ее растолочь, рука снова ей отказала.
«Вот оно, наше будущее, — думал Эскофье. — Вот так, медленно распутывая нить, мы и погружаемся во тьму».
Он опять взял руку жены в свою и удивился: рука Дельфины показалась ему более маленькой и хрупкой, чем прежде. Вместе они растолкли картошку и стали медленно взбивать ее мутовкой, пока не начал выделяться крахмал, после чего Дельфина добавила в картошку масло с чесноком, немного черного перца и горсть тертого сыра.
— Ты кладешь слишком много сыра, — сказал Эскофье. Она тут же всыпала еще горсть.
— Взбивай.
Эскофье продолжал взбивать, пока картошка не стала похожа на клейстер, но Дельфина все добавляла и добавляла сыр, пока не израсходовала почти полфунта.
— Это уже прямо тесто какое-то.
— Тебе придется мне довериться.
— Это несъедобно.
— Козлов никогда не следует допускать на кухню. — И она добавила еще горсть сыра. Картофельная масса внезапно прилипла к веничку, и она прибавила еще немного. — Просто поверь мне. — И она всыпала еще сыру. А Эскофье все продолжал взбивать, и в итоге aligot превратилось в нечто почти прозрачное, покрытое застывшими глянцевыми волнами.
Дельфина вручила мужу вилку и велела:
— Ешь.
Эскофье предпочел бы есть из тарелки, но тарелку просить не стал. Aligot — еда горячая, а расплавленный сыр прямо-таки обжигал рот; но Эскофье ел, и Дельфина тоже ела. Ели они прямо со сковороды, стоявшей на плите.
— Превосходно — особенно то ощущение, которое потом возникает во рту, — сказал Эскофье.
— Да. Но, если честно — тем более ты сам об этом упомянул, — мне сейчас и впрямь кажется, что очень неплохо было бы добавить белых трюфелей. Вкус был бы куда более сложный и насыщенный.
И тогда он поцеловал ее, чувствуя на губах соленый вкус сыра, и масла, и картошки.
И впервые за долгое время они дружно рассмеялись. «Я так скучал по тебе», — хотел он сказать ей, но боялся, что это прозвучит недостаточно правдиво.
Когда с aligot было покончено, дошла очередь и до пирога. Дельфина испекла его с бельгийским шоколадом, а сверху покрыла глазурью из малинового желе и украсила черными ягодами ежевики. А в середину воткнула одинокую восковую свечу, явно принесенную из церкви.
— Разве не так делается в Америке?
— Они втыкают столько свечей, сколько прожито лет.
— Правда? А зачем?
— Чтобы потом их задуть.
— Какие странные люди!
