В центре площади виднелась небольшая статуя из металла, окруженная широким каменным бассейном, в который никогда не наливали воду. Вокруг бассейна стояло шесть деревянных скамей, темно-коричневая краска с них почти вся облупилась, обнажив желтую смолистую древесину.
На одной из скамей сидели трое мужчин. Того, что был в середине, звали Лео. Высокий, дородный, в грязном парусиновом костюме. Костюм, судя по тому, что из слишком коротких штанин и рукавов торчали голые руки и ноги, принадлежал некогда другому владельцу, ростом пониже и станом тоньше. Справа от Лео сидел Эрик. Худющий, изможденный, одна черная кожа да кости, в серых глазах — хитроватый блеск.
Завершал триумвират коротышка Сэм. У этого невзрачного человечка своего мнения не было, и он поддакивал своим приятелям — то одному, то другому.
— Слыхали, ребята, правительство набирает грузчиков, — заговорил Эрик вкрадчивым хрипловатым голосом.
Лео выпустил густое облако дыма, мизинцем правой руки стряхнул с сигареты пепел, потом загасил ее о чугунный подлокотник скамейки и спрятал еще теплый окурок за ухо.
Он ничего не сказал; молчал и Сэм, опустив голову. Его короткие толстые пальцы перебирали пуговицы на рубашке.
— Эй, в чем дело? — проворчал Эрик, уязвленный непонятным молчанием собеседников. — Вам что, не интересно? Правительство предлагает работу, а вы тут сидите и корчите из себя неизвестно кого!
Лео задели его слова. Повернувшись к Эрику лицом, он заговорил громко и гневно, с достоинством:
— У нас, у черных, нет никакого единства. Стрелять надо тех, кто на эту работу согласится! Когда белые что-то затевают, они держатся плечом к плечу. А у нас каждый тянет в свою сторону. Единства у нас нет, вот в чем беда! — выпалил он, отвернулся и вытер небритое лицо рукавом пиджака.
— Ты прав, Лео, прямо в точку попал, старина! — В тон ему, однако не очень уверенно вступил Сэм. — Черным плевать друг на друга. Что верно, то верно!
— Сэм, не слушай ты Лео, он чушь несет, — стал увещевать приятеля Эрик, — наслушался политиканов и подражает им!
— Тот парень вчера говорил сущую правду! — воскликнул Лео.
— Что он там плел? Думаешь, я помню? От его болтовни работа у тебя не появится! — Эрик поднялся со скамьи, отряхнул брюки и, состроив презрительную гримасу на своем и без того не слишком благообразном лице, продолжал: — Черные очень глупы!
Он снисходительно похлопал Лео по плечу и с видом умудренного жизненным опытом отца, выговаривающего своему несмышленому сыну, изрек на прощание:
— То, что ты говоришь, верно. Только политика не для черных. Нам бы с голоду не околеть, а там и ладно.
Лео смотрел вслед долговязой сутулой фигуре и испытывал странное чувство. Всем давно известно, что Эрик — циник, и все же его слова почему-то западают в душу.
Площадь в этот час так и бурлила. Торопились на обед или с обеда приказчики. Полно было и покупательниц: толстых и тощих, молодых и старых, с пакетами и свертками в руках и свежей сплетней на устах.
Часы на соседнем соборе св. Троицы пробили полдень. Вскоре Лео должен предстать перед Мейбл, супругой, она родом с острова Гренада. Мысль о Мейбл заставила его припомнить события последних дней.
Жизнь — нелегкая штука. Никогда она его не гладила по головке, но в последнее время стало совсем уж невмоготу. А бессердечная Мейбл еще усугубляет дело. Она не изменилась даже после того, как записалась в секту «Во имя Иисуса всемогущего», членам которой чудилось, будто бы они слышат глас божий. По вечерам сектанты устраивали бдения прямо на перекрестках.
Накануне вечером Мейбл вернулась домой с собрания секты явно не в духе.
— Когда ты наконец найдешь работу? — напустилась она на него. — Уже больше года бездельничаешь. Сколько можно так жить?
— Но, Мейбл, — обиженно возразил Лео, — я же стараюсь. Некоторые по нескольку лет сидят без работы.
— Ах, некоторые, — взорвалась она, — а я так жить не желаю! Никогда не знаешь, будет ли у тебя завтра на кусок хлеба; хозяин вот-вот выставит нас из дома; берешь в долг и не знаешь, сумеешь ли расплатиться. Хватит с меня!
— Потерпи, дорогая, — как мог утешал жену Лео. — Завтра я увижу того человека с мыльной фабрики…
Скрипучий голос Сэма вернул Лео к действительности.
— Ты вроде рассчитывал получить работу сегодня утром. Что же ты ничего не рассказываешь?
— Место отдали двоюродному брату начальника цеха.
— На все воля господня! — сочувственно произнес Сэм, качая круглой головой.
Людей на площади поубавилось, осела пыль, вздымаемая торопливыми шагами прохожих. Нежно шелестели деревья, лениво падали на землю спекшиеся, потрескавшиеся листья.
Некоторые группы распадались, но почти тут же на их месте возникали новые. Некоторые, спасаясь от слепящего сверкания солнца, укрылись в крошечной бетонной раковине для оркестра.
— До завтра, старина, — сказал Лео, вставая со скамьи.
— До завтра, — отозвался Сэм.
Вскоре Лео добрался до своего барака на Данкен-стрит. Мейбл в дешевом зеленом платье лежала на узкой железной кровати с полосатым соломенным матрацем. В руках, сморщившихся от вечной стирки, она держала Библию в дорогом черном переплете.
Очевидно, на печальном лице Лео было написано, что его вновь постигла неудача, ибо, едва увидев его, Мейбл воскликнула:
— Не нашел!
— Не нашел, — подтвердил Лео.
— Но это же… — Мейбл захлопнула Библию и села на постели. — О чем ты только думаешь? Такой растяпа не имел права жениться!
— Но, Мейбл, я стараюсь изо всех сил, — выдавил из себя Лео, сгорая от стыда.
— Стараешься? — усмехнулась Мейбл. — А вот муженек Джейн уже третий день работает в порту.
— Сукин сын! — буркнул Лео, вставая с низенького табурета, составлявшего вместе с потускневшим комодом и прямоугольным обеденным столом всю обстановку их комнаты. — Мне такая работа не нужна. Он…
— Ах вот как! Ты еще, оказывается, выбираешь! — закричала она подбоченясь. — Заботишься о профсоюзах, о политиканах, только не о родной жене! Работать в порту ему, видите ли, гордость не позволяет!
— Не гордость, а образование. На то оно и дается людям…
— Образованием сыт не будешь…
— Ты не понимаешь…
— Я все прекрасно понимаю — просто не хочешь работать. А я не желаю жить с бездельником, который не может жену прокормить. Такие, как я, на дороге не валяются! — И, театрально заломив руки, она добавила: — И без тебя найдется кому позаботиться обо мне!
— Что с тобой стряслось?
— Ничего! — отрезала Мейбл с решительным блеском в черных глазках-бусинках.
— Иди ты к черту! — буркнул он и выскочил из комнаты.
Огромная бурлящая толпа запрудила Принс-стрит. На тротуарах и мостовой люди громко разговаривали, стараясь перекричать друг друга. У некоторых на рукаве были пестрые повязки; кое-кто принес фляги и корзинки с едой; тут и там виднелись плакаты, начертанные жирными красными буквами.
Лео испытывал такое возбуждение, будто он попал на приморский карнавал. Он поразился тому, с какой легкостью колышущаяся толпа сомкнула ряды и маршем тронулась с места. Люди энергично размахивали знаменами.
В передних рядах Лео разглядел несколько разодетых мужчин в дорогих галстуках.
«Большие шишки, — подумал Лео, — это не грузчики».
Толпа, придя в движение, увлекла за собой и Лео. Неясный гул голосов утих. Возникнув в голове колонны, по рядам стремительно, как лесной пожар, пронеслась песня, взмыли ввысь голоса.
— Пой и ты, друг! — сказал Лео коренастый босой пикетчик, толкнув его в бок, отчего Лео едва не упал на уродливую толстуху торговку.
Улица содрогалась от топота ног и громкого пения. Песня брала за душу:
Держитесь, мы спешим на помощь,
Наш профсоюз сильнее всех!
Слова, пришедшие к Лео из глубины памяти, вызвали смутный отзвук в его душе, он зашагал в ногу и запел вместе со всеми.
На углу Принс-стрит и Генри-стрит Лео выбрался из колонны демонстрантов и перевел дыхание. На тротуаре стояло довольно много людей, и Лео услышал, как один из них говорил другому:
— Если им удастся сохранить единство, победа за ними.
Лео обернулся. Говорил высокий, опрятно одетый молодой человек в очках. Лео долго не мог оторвать глаз от его блестящих башмаков, потом взглянул на свои драные сандалии, из которых торчали грязные пальцы ног, и невесело ухмыльнулся.
Лео запутался в сети противоречий, терзающих его ум. Мейбл, ее угрозы, слова Эрика, собственный пустой желудок, профсоюзные вожаки в дорогих галстуках, забастовка, школьные учителя, невыносимое и бессмысленное существование — все это каким-то причудливым образом переплелось в его сознании.
