— Простите, — сказал хозяин, которого прислуга звала Фернаном, — чем больше я на вас гляжу, тем больше убеждаюсь, что где-то встречал вас. Вы бывали когда-нибудь во Фландрии?
— Никогда.
— А! Значит, вы не шофер?
Конечно, этот клиент не мог быть водителем грузовика — достаточно поглядеть на его спутницу, — а все-таки случаются и такие шоферы: тщательно одетые, опрятные, как, например, итальянцы, черноглазые соблазнители, любвеобильные уроженцы Ниццы, — они едут с Юга, нагруженные апельсинами или цветами, и кого только не подбирают по дороге: искательниц приключений и одиноких сирот, монахинь и несчастных грешниц, потерпевших крушение в любви.
— Нет, — ответил Друэн. — Но я хорошо знаю Болье, руководителя профсоюза шоферов.
— A-а! Болье — славный малый! Он был здесь во время забастовки водителей. Так, значит, вы друзья?
— Да. Вот уже четырнадцать лет.
Меломан так орал, что им пришлось напрягать голосовые связки, чтобы услышать друг друга.
Фернан наморщил лоб. Сейчас рождество пятьдесят шестого. Минус четырнадцать. Получается рождество сорок второго.
— Оккупация?
— И Сопротивление, — добавил Робер.
Фернан просиял.
— Тогда, — задумчиво проговорил он, — возможно, я встречал вас на улице д’Исли, в Управлении. Я иногда там бываю.
— А я никогда, — ответил Робер, забавляясь.
За соседним столиком немолодой мужчина лет пятидесяти что-то выкрикивал, стараясь перекричать шум. Робера поразило его произношение, явно не бельгийское, — он растягивал слова, — пожалуй, люксембуржец или швейцарец из Невшателя. Должно быть, тоже шофер, видно, хватил лишку. Он тщетно пытался привлечь внимание увлекшихся беседой Робера, Фернана и его жены.
— Команда Брюгге ни хрена не стоит, а тренеры, — это не тренеры, а форменные тёлки. Ей богу, тёлки. Я говорю, что думаю. Нагляделись мы на нее на матче Брюгге — Люксембург! Вот у нас — это да! В Люксембурге есть ребята с головой. Я не единственный…
Он все больше расходился, но никто не обращал на него внимания.
— Точно говорю, в Люксембурге есть ребята с головой, и они знают, что такое кожаный мяч! У вас часто бывают люксембуржцы?
— Да пошел ты к черту! — выругалась хозяйка.
Но того такая реплика ничуть не смутила. Он, что называется, стоял на своем.
— Потому что, если у вас часто бывают люксембуржцы…
— Заткнись! — не удержался хозяин. — Невозможно сосредоточиться.
Жюльетта грызла тартинку. Никогда еще у нее не было такого изысканно сиротского вида.
— Я помогу вам, — сказал Робер Фернану. — Вы ведь смотрите телевизор.
В глубине залы, противоположной той, где был бал, сквозь частокол из спин проглядывал маленький голубоватый экран.
Фернан расплылся в улыбке.
Подвыпивший люксембуржец не унимался. Он выговорится до конца, и баста.
— Потому что, если у вас будут ребята из Люксембурга…
— Слушай, смени пластинку, — прорычал Фернан и, обернувшись к Роберу: — Да. Нам показывает Лилль. А, вспомнил! Вы работаете с Черниа! И вас зовут… сейчас… Вы делали передачу «Мир труженика»… Как раз про нашу братию… Дрион… нет… Друэн.
— Совершенно верно.
Патрон протянул правую руку поверх стойки, наклонился и увидел черную перчатку.
— О, простите!
— Ничего, — сказал Робер.
Он повернулся всем корпусом, чтобы удобнее было подать левую руку, хозяин взял ее в обе свои и крепко пожал.
— Очень приятно! Со мной такое не впервой уже. Здесь как-то был Этьен Лалу проездом в Остенде на конгресс медиков. Я чертовки рад! Вы стоящий, человек.
— А вы шутник, — ответил Робер. — Ведь надо же такое придумать, — Счастливая звезда.
— А что, «звезда» — не так уж глупо, если пораскинуть мозгами.
Он рассмеялся. «Ну и тонкая бестия этот владелец шалмана», — подумал про него Робер.
Фернан продолжал:
— Сначала была другая. «Три лебедя». Я оставил ее для фламандцев. Между нами говоря, я их не слишком жалую. Да жена у меня фламандка, — так что…
Между тем красноречие люксембуржца не иссякало, он гремел:
— А знаете ли вы, кто такой Бёмельманс из Диферданжа? Из Диферданжа, я вас спрашиваю. Сын бургомистра, капитан первой сборной, здорово они вас отделали в Льеже, семнадцать — два. Вот это счет! Бёмельманс!
Автомат умолк в ожидании очередной монеты.
Фернан, окончательно потеряв терпение, вышел из-за стойки и, оттащив горе-болельщика к одному из дальних столиков, рыкнул:
— Мия, черт возьми! Да принеси ты этому господину диферданжцу пива, и пусть он заткнется! — И, вернувшись к стойке, сказал: — Неблагодарная работа!
Оркестр снова заиграл танцевальную музыку. Было душно. Поклонник кожаного мяча все еще гудел, но его голос терялся в общем гаме. На полке рядом с оленьей головой выстроилась коллекция расписных кружек, над ними красовались современные обольстительницы, а еще выше, на самом почетном месте, висели две большие фотографии футбольных команд, на одной в полосатых майках, без сомнения, футболисты Брюгге. Тут же рядом специальная таблица регулярно сообщала о результатах различных матчей.
Один из моряков взял оркестровый аккордеон и стал перебирать лады.
— Ну, — сказал Робер, — нам пора. До встречи. Да, скажите, друг, а далеко ли до Марьякерке?
— Вам нужна больница или пляж?
— Больница.
— А с какой стороны вы едете?
— Со стороны Брюгге.
— Да вы же ее проехали. Такое огромное здание с елями.
— Стены мы действительно видели. На больницу не похоже.
— Да нет, это она и есть. Нужно только обогнуть стену.
Жюльетта отодвинула кофе и тартинки. Она почти не притронулась к еде.
Фернан, улыбнувшись одними глазами, указал пальцем на столик, где играли в карты. Игроки были в голубом, и Робер принял их сперва за рыбаков из Остенде или Зейбрюгге.
— Бот и ваши больные.
Жюльетта вздрогнула. Фернан протянул Роберу руку, на этот раз левую.
— Желаю приятно провести время. — И озорно добавил, подражая народному говору: — До свиданьица.
Когда они вышли из кафе, снег перестал, но ветер налетал порывами, подхватывая на своем пути снежную пудру. Позади остался сверкавший огнями франко-фламандский кабачок, но, несмотря на его вывеску, ни одна звезда не взошла над ним.
И снова машина ползла вдоль высокого каменного забора, который Робер час тому назад принял за ограду частного владения. Домино проснулась. Она обожала ночь, потому что ночью совершались всякие чудеса. Робер затормозил, вылез из машины; участок показался ему огромным. Вдоль ограды тянулся ров. Среди елей, опустивших свои ветви под тяжестью снега, Робер различил и другие деревья — ссохшиеся дубы, красный бук. Кругом — никакого жилья, если не считать домика сторожа. Пожалуй, в возражениях Жюльетты есть доля истины: действительно, странно проводить праздник за крепостными, больничными стенами.
В одном месте в стене было нечто вроде полукруглой ниши с решеткой посередине. Наверно, это и есть вход. Здесь валялись разбитые бутылки. Сперва Робер заметил едва приметную дверцу и звонок. Он дернул за шнур. Надтреснуто и заунывно звякнул колокольчик. Чей-то голос произнес несколько слов по-фламандски. Дверь отворили. На пороге показался человек в белом халате и фуражке, он был небольшого роста, кругленький, лысоватый.
— Могу ли я видеть доктора Оливье Дю Руа? — спросил Робер.
Человек поскреб в затылке. Понимает ли он по-французски? Должен понимать, ведь он — служащий. Сторож мялся. Но тут он увидел желтые фары машины и пролепетал:
— Вы сказали, вы хотите видеть доктора Дю Руа?
— Именно, доктора Оливье Дю Руа.
Значит, доктора Оливье Дю Руа. Да ведь не знаю я, может, он тут, а может, и нет. А потом, доктор ничего про вас не говорил. — Толстяк обернулся назад и крикнул в освещенную комнату: — Эй, Пьетер! Ты не видел, красная машина доктора не выезжала?
В ответ невнятно прозвучало:
— Машина доктра? Машина доктра? Машина доктра?
Все остальные слова потерялись в каком-то бормотанье, похожем на нечленораздельные выкрики глухонемых.
Лысый пожал плечами.
— Следуйте за мной, мосье, — сказал он.
Они прошли по узкому коридору, — впереди шествовал вразвалку сторож, задевая то одним, то другим плечом за стены, сзади — Робер, — и очутились в освещенной комнате — средневековой зале в виде ротонды; Роберу бросилась в глаза большая, далеко не новая коммутаторная доска с контактами.
— Правда-правда, он ничего не указал, доктор-то, — простодушно повторил проводник Робера, — я и знать про вас ничего не знаю.
Ночной сторож, наверное, подумал Робер, и любит почесать языком. А сторож приблизился к доске, не очень уверенно воткнул вилку в один из штепселей и снял трубку, — аппарат тоже был старенький, такие давно вышли из употребления. В камине весело потрескивали дрова. У камина на соломенном стуле восседал презабавного вида человечек с маленькой, будто у общипанной птицы, головкой и тонкой шеей на костлявом теле — тот самый, у которого сторож справлялся о докторе. Одежда вылинявшего сиреневато-голубоватого цвета живо напомнила Роберу игроков в карты из Счастливой звезды. Он улыбнулся Роберу ангельской улыбкой.
