— Стучи сильнее, Пьетер, — сказала она. — Бернар дома.
И заскользила, заскользила, невидимо перебирая ногами, — серо-белое пятно на выложенном голубыми плитами полу. Лестница поглотила ее, как море глотает корабли.
Наконец им отворили: в дверях стоял мужчина лет тридцати, в толстом, грязного красного цвета свитере; бритое лицо, голубые глаза, коротко стриженные волосы — хороший, добродушный малый. Право же, странно, но стоило только на него взглянуть, как вам начинало казаться, что перед вами стоит солдат. Ага, понятно, униформа, — брюки сиреневого цвета. Пьетер тем временем, подкрепляя слова жестами, объяснял ситуацию, его благосклонно слушали. Но вот он замолчал и застыл, глуповато ухмыляясь.
— Понятно, понятно, — сказал добродушный малый. — Не беспокойся. Мосье и мадемуазель, входите, пожалуйста. Мосье доктор просил передать вам, что он очень извиняется.
Он говорил на правильном французском языке, но с тем характерным акцентом, который, по мнению парижан, свойствен только бельгийцам и оттенки которого Робер еще не научился улавливать. Некоторые звуки у них звучат тверже: т приближается к д, а п — к б.
— Я управляющий в этом доме, — пояснил мужчина. — Зовут меня Бернар. Доктора вызвали на службу с четверть часа назад. Он просил меня принять вас. У вас есть багаж, мосье? Я помогу.
Непонятное беспокойство, которое не покидало Робера с того момента, как он увидел Брейгельхоф, постепенно рассеивалось. Попав в чужую страну, они с Жюльеттой растерялись, а тут еще ворожба снега вокруг, мерцание ночи да еще игра воображения. И если Робер все же владел собой, то Жюльетта покорно отдала себя тоске на растерзание. Робер, а за ним Домино и Пьетер вошли в комнату. Робер снял куртку и повесил ее на вешалку. С удовольствием вдохнул запах жареной картошки и капусты.
— Чемодан в машине, Бернар. Вы принесете?
— Да, мосье.
— И скажите, пожалуйста, моей жене, что она может подняться. Ключ от багажника у нее.
В доме, которого не касалось время, было тепло и уютно, как в интерьерах Ван Эйка или Массейса, и такие же были в нем коридоры, и каменные плиты, и цветные стекла.
— Не хотите ли пройти в комнату доктора, — предложил Бернар. — Там теплее.
Широким и непринужденным, совсем не лакейским жестом он распахнул дверь в комнату. В камине готического стиля ярко пылали дрова, и тут же рядом горели современные светильники. Окно выходило в ночь. Домино стояла в дверях. Она играла во взрослую даму. Улыба не отходил от нее и что-то радостно лепетал, все время улыбаясь. Теперь, при ярком освещении, было видно, что у него не хватает многих зубов. Он вынул из кармана завернутую в бумажку конфету, и ребенок милостиво принял этот дар, ниспосланный, конечно, доброй феей, обитающей в этой волшебной стране.
Бернар спустился вниз. Робер увидел в окно, как он подошел к машине, поздоровался с Жюльеттой и открыл дверцу. Он, пожалуй, даже похож на нормального, не то что Пьетер. Но, увы, на нем точно такой же костюм. Ничего! Позднее все выяснится. Робер был в отличном настроении. До места он добрался. Здесь тепло. Оснований для беспокойства — никаких. Даже эти брюки голубовато-сиреневого цвета не выведут его из равновесия.
Задребезжал телефон. До чего все-таки допотопный! Робер стоял у окна. У камина примостилась Домино, подставив мордашку ласковым розовым отсветам. Робер не мог обходиться без телефона. Современные люди опутаны сетью проводов, словно марсиане, как их рисует себе не умудренное наукой воображение. А марсиане между тем уже ходят по земле. Человек сегодня в физическом смысле раздвинул границы своего «я» с помощью автомобиля, теперь он реагирует на мир передним крылом машины, спрятавшись в ее корпусе, который он очертил пунктирной линией; его уши слышат на сотни километров, — когда он уезжает куда-нибудь, то за ним тянутся прочные гибкие нити, связывающие его с работой, с домом, с друзьями. Может быть, его вызывают на телевидение? Вполне возможно, — Робер оставил секретарше в Париже свои «координаты», как говорят в наш милый просвещенный век. Он посмотрел на часы; пожалуйста, достаточно взглянуть на запястье, и вы знаете время. Восемнадцать часов. Франсина еще не уходила. Но, будь даже и одиннадцать часов вечера, она бы все равно позвонила, если нужно. Люди, которые находятся на такой работе, не ведают, что есть день и ночь, время отдыха и время труда; нередко случалось, что его будили посреди ночи. Как странно здесь звонит телефон, совсем не так, как у него дома. Звук какой-то дребезжащий, гудки более частые и басовитые. Такие тревожные гудки можно услышать на переездах, вблизи скромных провинциальных вокзалов.
Робер подошел к бюро, где стоял аппарат. Протянул было к нему руку, но взять трубку не решался. Хорошее воспитание боролось с профессиональными рефлексами. Наконец решился. Словно что-то толкнуло его. Так было нужно. Услышал женский голос — голос северянки. Далекий голос.
— Алло, алло! Это доктор Дю Руа? Это вы, доктор? Доктор, это вы?
— Нет, это не доктор Дю Руа.
— Скажите, мосье, вы видели Фреда?
— Фреда?
— Да, Фреда.
Робер умел расшифровывать голоса, этому его тоже научила профессия. Перед тем как пойти на телевидение, он много работал на радио. В голосе женщины слышалась тревога, и ей было все равно, с кем она разговаривает.
— Мне непременно надо увидеть Фреда! В главном корпусе его нет. Я должна отыскать Фреда! Если Фред придет, скажите ему — звонила Сюзи. Сюзи Ван Вельде. Он должен прийти с минуты на минуту. Это очень важно.
— Хорошо, мадам, — сказал Робер. — Я предупрежу доктора Дю Руа, как только он придет.
Робер положил трубку, ему было неловко. Но его забавляло, что приходится говорить «доктор Дю Руа». Год назад никому бы и в голову не пришло поставить слово «доктор» рядом с именем Оливье. А теперь он для всех — доктор: и для привратника, и для управляющего, и для маленькой Сюзи Ван Вельде. Возможно, она вовсе и не маленькая. Ван Вельде. Он столько их знал: Ван Вельде, или Ванвельде, или Вандервельде.
Робера взволновали страстные интонации этого женского голоса, и ему вновь стало не по себе. Он подошел к огню. Было бы лучше, если бы «доктор» сам говорил с ней. Но служба есть служба. Все это отдает буффонадой, мистификацией, а он, сам не зная почему, одно из ее действующих лиц.
Домино обнаружила на кровати забытого Тэнтэна — Тэнтэн и сигары фараона, с иллюстрациями Эрже — и, забыв обо всем на свете, погрузилась в волшебный мир, созданный художником. Робер вспомнил — Оливье писал ему, что часть своего досуга он посвящает расшифровке психического склада Тэнтэна. Оливье и прежде, когда еще не ходил в медиках, проявлял интерес к такого рода людям — замкнутым и с причудами.
На бюро царил беспорядок, — квартира холостяка! Меблировка комнаты представляла собой странную смесь псевдосредневековья — стиль Генриха Второго Бельгийского — и модерна: шведские книжные шкафы с подвесными полками на тонких металлических прутах, там и тут — длинные зеленые языки сансевьеры, бар, оставленный открытым, с бутылкой виски «Белая лошадь» (Оливье ненавидел французское). А рядом с виски — тонизирующий напиток на случай, когда «голова раскалывается». Тогда, говаривал Оливье, лучшего напитка не найти, но когда у него была свежая голова, он предпочитал виски. Как и его любимый герой, капитан Хаддок, партнер Тэнтэна.
На старом бюваре из зеленой кожи лежала стопка листков бумаги, исписанных энергичной, нервной рукой «доктора». «Не забыть бы: когда я увижу его, я скажу ему: „Здравствуйте, доктор“. Впервые после происшедшего с ним превращения. Нет, такой блестящий случай нельзя упускать! „Здравствуйте, доктор!“» Внимание Робера привлекли голубые коробки со швейцарским табаком амстердам, на которых был нарисован моряк в шапочке, весело попыхивающий трубкой. Hollandscher Rooktabak Fijne snede[2]. Плоды нашей цивилизации! Лучший голландский табак изготовляют в Цюрихе, а шотландским пивом торгуют в Бельгии!
На одной из полок шведского шкафа Робер увидел изящный кольт, который Оливье всегда носил с собой и чьи крошечные снаряды всегда попадали в цель, — Домино ему очень обрадовалась. Книги на полках стояли как попало. Робер прочел несколько названий: роман Ильи Эренбурга, Краткий курс психиатрии Барука, Цвет, упавший с неба Ловекрафта. «А вкус у него не изменился, если не считать нового увлечения — психиатрии!» Так что, хоть самого Оливье сейчас и не было, дух его витал здесь и не давал гостям забывать о хозяине.
Фред… Надо предупредить Фреда… Робер отчетливо услышал тревожный, напряженный голос женщины. Что и говорить, Оливье Дю Руа обладал даром создавать острые положения. Он был творцом драм.
