Стефано закрывал глаза, и его лицо каменело.
Он почти бежал вдоль насыпи. Мимо дома Кончи он прошел, не оборачиваясь. Когда он был уже далеко, и перед ним поднималось пустое небо, он понял, что за его спиной отвесно поднимается холм, и что он убегает.
Справа тянулось однообразное море. Он остановился, опустив голову, и мысль о том, что он испугался, успокоила его. Он тотчас понял всю нелепость происходящего, понял, что Гаетано все это наговорил из зависти, чтобы занять место Джаннино. У него так стало ясно в голове, что он спросил себя, отчего такая тоска, если он уже это понял, разговаривая с Гаетано. Ответ был только один и заставил его улыбнуться: невидимые стены, привычка к камере, которая возвела преграду всякому человеческому общению. И отсюда его ночные страхи.
Высоко, над холмом с белой вершиной, стояло облачко. Первое сентябрьское облачко. Он обрадовался ему, как приятной встрече. Возможно, погода переменится, возможно, пойдет дождь, и будет так приятно сидеть около двери, глядя на прохладный воздух, слушая, как затихает деревня. В одиночестве или с Джаннино с трубкой во рту. А, возможно, и без всякого Джаннино. Просто один, как у тюремного окна. Иногда — Элена, но никаких разговоров.
Элена много не говорила, но смотрела на Стефано, стараясь в улыбку вложить томление, которому ее возраст придавал нечто материнское. Стефано хотелось, чтобы она приходила утром и ложилась в его кровать, как жена, но чтобы уходила, как сон, то есть ни о чем не говоря, ничего не требуя. Легкая медлительность Элены, легкое сомнение, звучавшее в ее словах, просто ее присутствие заставляли его чувствовать неловкость и вину. В его запертой комнате проходили лаконичные беседы.
Как-то вечером, когда Элена только что вошла, Стефано, чтобы чуть подольше побыть одному и покурить во дворе, сказал ей, что, может быть, через час к нему придут. И испуганная, надувшаяся Элена собралась тотчас уйти; Стефано, лаская, удерживал ее, и вдруг за закрытыми ставнями послышались шаги и чье-то дыхание, кто-то окликнул Стефано.
— Капрал, — сказала Элена.
— Не думаю. Впрочем, пусть войдет, тут нет ничего плохого.
— Нет! — испуганно прошептала Элена.
— Кто там? — крикнул Стефано.
Это был Джаннино.
— Минуточку, — произнес Стефано.
— Не беспокойтесь, инженер. Завтра я иду на охоту. Пойдете со мной?
Когда Джаннино ушел, Стефано обернулся. Элена стояла между стеной и кроватью, и в резком свете у нее были потерянные глаза.
— Погаси свет, — пробормотала она.
— Он ушел…
— Погаси свет!
Стефано погасил свет и пошел к ней.
— Я уйду, — сказала Элена, — и больше никогда не вернусь.
У Стефано защемило сердце: «Но почему? Ты меня не любишь?». Он через кровать потянулся к ней и взял ее за руку.
Элена вырвала пальцы и судорожно сжала его руку: «Ты хотел открыть, ты хотел открыть. Ты меня не любишь». Стефано снова взял ее за руку и повалил на кровать. Они поцеловались.
В этот раз им даже не нужно было раздеваться. Они переплелись, и Стефано шептал ей на ухо: «Вернешься, Элена, вернешься? Давай сделаем так: ты будешь приходить только тогда, когда я зайду в магазин поздороваться… А лучше, Элена, приходи рано утром, когда никого на улице нет. Так будет надежнее. Тебя никто не увидит. А если кто-то пройдет, но никто не войдет, можно притвориться будто ты убираешь комнату… Хорошо? Приди на минутку, когда я еще в постели, и сразу убегай. Ведь и тебе нравится приходить ко мне?».
Он был уверен, что Элена улыбается. Вдруг в ухе Стефано раздался ее грубоватый, но теплый голос: «Ты будешь доволен, если я буду заскакивать только на минутку? А тебе не хотелось бы провести со мной всю ночь?».
— Я дикарь, ты же знаешь, — немедленно парировал Стефано. — Да, буду, в этом есть своя прелесть. Не приходи ночью. Я и так тебя люблю.
Позже, бродя один в темноте и куря, Стефано думал о завтрашнем дне и о насмешливом голосе Джаннино. После проведенных с Эленой мгновений он чувствовал заставляющую обо всем забыть слабость пресыщения, почти застой в крови, как будто все, что произошло во мраке, случилось во сне. Но он и злился, потому что просил ее, говорил с ней, открыл ей, хотя и в шутку, что-то искреннее, нежное. Он почувствовал себя подлецом и улыбнулся. «Да, я дикарь, нелюдим». Но нужно было признать, хотя это и было наивно, что все их встречи заканчивались этой усталостью, этим пресыщением. «Пусть не думает, что заменяет мне маму».
Он подумал о голосе Джаннино, который прозвучит до рассвета и позовет его. А с Кончей, это правда? И он подумал, а если бы вместо Элены в комнате была Конча? Но его истомленное тело не вздрогнуло. «Ничего бы не изменилось, и она не такая уж дикарка, и ей бы захотелось, чтобы я ее любил. Поэтому мне нужно быть настороже и с Джаннино». Кто мог знать, насколько, несмотря на свою внешнюю вежливость, Джаннино жесток? Ведь он родился на этой земле. Стефано предпочитал всецело довериться ему и знать, что завтра он его увидит, будет с ним разговаривать и они вместе куда-нибудь отправятся.
Как ни странно, но во время предрассветной прогулки вдоль берега моря Стефано много думал о Конче и представлял ее дикаркой, то неуловимой, то вдруг уступчивой, а потом убегающей, а ведь такому мужчине, как Джаннино (в полутьме — только подсумок и белые зубы), она, возможно, была преданной рабой, как любовница бандита.
Джаннино, смеясь, сказал ему, что извиняется, что потревожил его вчера вечером.
— Почему? — удивился Стефано.
— Не из-за вас, инженер, но я знаю, что в подобных случаях женщины страшно сердятся и грозятся уйти. Я не хотел вам помешать.
С моря подул теплый ветерок, который приглушал слова и пробуждал невыразимую нежность. Все было смутным и теплым, и, вспомнив, что в это время его охватывала тоска, Стефано улыбнулся и тихо сказал:
— Вы мне не помешали.
Они со стороны моря прошли под домом Кончи. Дом в ожидании дня, который, быть может, пробудит его первым на всем побережье, был невыразителен и замкнут. Не останавливаясь, Джаннино резко повернул налево: «Пойдем по проселку, — объяснил он. — Поднимемся вверх по реке. Идет?».
Высоко на насыпи качались травинки. Стефано стал различать серый подсумок Джаннино — именно таким он ему показался на пороге освещенной комнаты. Карабкаясь за Джаннино, Стефано представил и его высокие башмаки, в которые были заправлены брюки.
— А я в куртке, как вчера, — сообщил он чуть позже.
— Главное, не испачкаться.
При первых проблесках зари, они, под ивами на отмели, все еще продвигались вглубь. Ружье на спине Джаннино качалось при каждом его шаге. Над их головами перемешались облака и розовые вспышки зари.
— Плохое время для охоты, — сказал Джаннино, не оборачиваясь. — Уже не лето, но еще не осень. Может быть, попадется какой-нибудь дрозд или перепел.
— Мне все равно. Я-то стрелять не буду.
Они оказались между двух холмов, где Стефано никогда не бывал. Из сумрака стали проступать травы и редкие кусты. Голая вершина холма высвечивалась на ясном небе.
— Еще лето, — произнес Стефано.
— Я предпочел бы дождь и ветер. Тогда появились бы куропатки.
Стефано хотел бы присесть и понаблюдать, как из неподвижности рождается заря: то же небо, те же ветки, тот же склон побледнеют, а потом покраснеют. Когда идешь, картина изменяется: не заря возникает из предметов, но предметы из нее. Стефано нравилось наслаждаться небесной лазурью, только из окна или стоя на пороге.
— Каталано, давайте покурим.
Пока Стефано закуривал, Джаннино изучал верхушки деревьев и кустов. Из зарослей раздавалось одинокое щебетание.
Стефано сказал: «Вы, Каталано, уверены, что со мною была женщина?».
Джаннино повернулся к нему с искаженным лицом, приложив к губам палец. Потом улыбнулся, как бы отвечая. Стефано бросил спичку в мокрую траву и попытался сесть.
Наконец, Джаннино выстрелил. Он выстрелил в небо, в утро, в убегающие потемки, и последовавшая тишина показалось солнечной: глубокая тишина прозрачного полдня над неподвижными полями.
Они вышли на прогалину; теперь первым шел Стефано, внимательно прислушиваясь.
— Пойдем на холм, — предложил Джаннино, — там будут перепелки.
Они поднимались по голому, желтоватому от стерни склону. Попадалось много камней, круглая вершина была не так высока, как далека. Стефано рассматривал на обочинах длинные фиолетовые трепещущие стебли.
— Вы никогда сюда не поднимались? — спросил Джаннино. — Это наша земля. Не дает нам даже дичи.
— Но у вас есть море, которое дает рыбу.
— У нас есть и красивые голенькие перепелки. Единственная охота, которая может увлечь.
— Может быть, поэтому вы другим и не занимаетесь, — ответил, задыхаясь, Стефано.
