Был один человек, который мог мне помочь в этом деле, — Берноль. Я не видел его с того времени, когда работал у Блемана. Нет, однажды все-таки видел — года три тому назад. Я собирался спуститься в метро и шел через паперть собора Парижской Богоматери. Из дверей «Отель-Дье» вышел какой-то оборванец, и мы столкнулись лицом к лицу. На нем был рваный плащ, штаны, которые едва достигали его щиколоток, и сандалии на босу ногу. Он был плохо выбрит, а черные волосы касались плеч. Но все ж я его узнал. Берноль. Я пошел за ним следом, надеясь поговорить. Однако он двигался очень быстро. Затем вошел в двери префектуры. Мгновение я колебался. Бежать за ним вдогонку было уже поздно. Тогда я решил подождать его на улице. В конце концов, мы вместе росли…
Он появился в тех же дверях в синем пальто, фланелевых брюках и черных ботинках со шнурками. Нет, это был уже другой человек — мне показалось, что он смутился, когда я подошел поближе. От щетины на его щеках не осталось и следа.
Потом мы шли по набережной и молчали. И только за столиком в «Солей д’Ор» он открылся. Он все еще работал на следствие, о нет, ничего такого — осведомитель, крот. Чтобы получать информацию, он играет бродяг, голоштанников. Явки на улицах, на барахолках, площадь Пигаль, вокзалы и даже Латинский квартал. Он грустно улыбнулся. Живет в студии, шестнадцатый район.
Он дал мне номер своего телефона. О прошлом мы не говорили. Свою сумку он поставил рядом на скамью — то-то бы удивился, угадай я, что в ней лежит: старый плащ, короткие портки да пара сандалий.
Вернувшись из Нейи, я тотчас же позвонил ему. После той встречи я иногда обращался к нему за кой-какими сведениями. Теперь попросил его уточнить информацию о Жаклин Деланк, в замужестве Шуро. Ничего особенного о ней сообщать ему не стал, просто назвал дату рождения и бракосочетания с неким Жан-Пьером Шуро, проживающим по адресу: авеню Бретвиль, дом 11, Нейи, компаньон Занетаччи. Он записал.
— Это все?
Голос его звучал разочарованно.
— И, конечно же, на них ничего нет, как я полагаю, — добавил он презрительно.
Ничего… Я попытался представить себе спальню Шуро в Нейи, спальню, куда я должен был заглянуть, будучи профессионалом своего дела. Вечно пустая комната и кровать, на которой ничего не осталось, кроме матраса.
Следующие несколько недель Шуро звонил мне много раз. Всегда в семь вечера. Бесцветный голос. Может быть, именно в этот час, сидя в своей квартире, он нуждался в собеседнике. Я советовал ему вооружиться терпением. Впечатление у меня было такое, что он уже не верил ни во что и мало-помалу начал смиряться с потерей жены.
Потом я получил письмо от Берноля.
Дорогой Кэслей.
Ничего. Ни на Шуро, ни на Деланк.
Но случай — великая вещь в нашем деле. Утомительная работа по учету в картотеках комиссариатов Девятого и Восемнадцатого районов, которой я ранее занимался, позволила найти кое-что для вас.
Пару раз я наткнулся на запись «Жаклин Деланк, 15 лет». Первый раз семь лет назад — в картотеке комиссариата квартала Сен-Жорж. А потом через несколько месяцев, в комиссариате Гран-Карьер. Бродяжничество в несовершеннолетнем возрасте.
У Леони я справился насчет отелей. Два года тому назад Жаклин Деланк жила в отеле «Сан-Ремо», что на улице Армайе, 8 (Семнадцатый район), и в «Метрополе», улица Этуаль, 13 (район тот же). В картотеках комиссариатов указано, что она зарегистрирована с матерью по адресу: авеню Рашель, 10 (Восемнадцатый район).
В настоящее время она проживает в гостинице «Савойя», улица Сэль, 8, Четырнадцатый район. Мать ее умерла четыре года назад. Согласно выписке из свидетельства о рождении, выданном мэрией Фонтен-ан-Солонь (Луар-э-Шер), копию которого я прилагаю, отец ее неизвестен. Мать работала билетершей в «Мулен-Руж». У нее был дружок, некий Ги Лавинь, который трудился на автобазе «Ла Фонтен», Шестнадцатый район. Он помогал им материально.
Судя по всему, у Жаклин Деланк нет постоянной работы.
Вот, мой дорогой Кэслей, что мне удалось наскрести. Надеюсь увидеть вас в скором времени, при условии, конечно, что я буду нормально одет Блеман посмеялся бы от души, увидь он меня в лохмотьях. Вы посмеялись бы меньше, а мне так и вовсе не до смеха.
Удачи!
Берноль.
Мне оставалось только позвонить Жан-Пьеру Шуро и сообщить ему, что загадка разрешена. Теперь пытаюсь вспомнить, в какой же момент я решил не делать этого. Я начал было набирать первые цифры его номера и вдруг бросил трубку. Мне совсем не улыбалась перспектива вновь отправиться в Нейи под вечер, как в прошлый раз, и торчать там под красным абажуром до самой ночи.
Я развернул старый план Парижа, что всегда лежит у меня под рукой на столе. Из-за постоянных сворачиваний и разворачиваний он рвался то тут, то там, и каждый раз я заклеивал разрывы скотчем, словно раны перевязывал.
«Конде». Нейи. Квартал в районе площади Звезды. Авеню Рашель. Впервые за всю свою карьеру, проводя расследование, я испытывал желание перейти на другую сторону. Да-да, то есть последовать той же дорогой, какую выбрала для себя Жаклин Деланк. Жан-Пьер Шуро больше не принимался в расчет. Он был статистом, не более того. С черным портфелем в руке, он уходил от меня навсегда — я видел, как он шагает в контору Занетаччи. Единственным человеком, который на самом деле представлял интерес, была Жаклин Деланк. В моей жизни их было много, этих Жаклин… Эта будет последняя.
Я спустился в метро и сел на поезд, следующий по ветке «Север-Юг», по той самой, что соединяла авеню Рашель и «Конде». Мелькали остановки, а я все погружался в глубь времен. Потом вышел на станции «Пигаль» и неспешно двинулся по бульвару. Был солнечный осенний денек — то время, когда люди любят строить планы на будущее, а жизнь вполне может быть начата заново, с нуля.
Кроме того, именно здесь, в этой части города, появилась на свет Жаклин Деланк… Казалось, я иду к ней на свидание. Когда пересекал площадь Бланш, сердце мое забилось сильнее, я ощущал волнение, почти страх. Такого со мной давно не случалось. Постепенно я ускорял шаги. Все было тут знакомо, по кварталу я смог бы пройти и с завязанными глазами. «Мулен Руж», «Голубой Кабан»… Кто знает, может быть, я и раньше видел эту Жаклин Деланк, идущую по правому тротуару в «Мулен Руж» встречать мать, или по левому в то время, когда оканчиваются занятия в лицее Жюль-Ферри.
Ну вот я у цели. Я уж и позабыл про кинотеатр на углу. Он назывался «Мехико», и, конечно же, не случайно. Сразу хотелось отправиться куда-нибудь путешествовать, бежать, бежать… Мало того, я забыл и о тишине и покое, что царят на улице Рашель. Она ведет к кладбищу, но о кладбище тут не думаешь. Скорее, это навевает мысль о деревне и даже о прогулке по взморью.
Я остановился у дома номер 10, поколебался немного и вошел внутрь. Хотел было постучать в стекло консьержу, но удержался. Это ни к чему. На одной из дверных створок была укреплена табличка, где черными буквами были выведены фамилии жильцов и этажи. Я вынул из внутреннего кармана блокнот, ручку и стал записывать:
Дейлор (Кристиан)
Ди (Жизель)
Дюпюи (Марта)
Эсно (Иветт)
Гравье (Алис)
Манури (Альбин)
Мариска
Ван Бостеро (Югетт)
Зазани (Одетта)
Фамилия «Деланк (Женевьева)» была заклеена, и поверх нее значилась Ван Бостеро (Югетт). Мать и дочь жили на пятом этаже. Но, закрывая свой блокнот, я уже понимал, что все это теперь бесполезно.
Я вышел на улицу. На пороге магазина тканей «Ля Ликорн» стоял человек. Стоило мне посмотреть наверх, на пятый этаж дома, как я услыхал его тоненький голосок:
— Что-то ищете, мсье?
Следовало спросить его о Женевьеве и Жаклин Деланк. Но то, о чем он мог мне поведать, оказалось бы какой-нибудь незначительной мелочью, «царапинкой на поверхности», как выражался Блеман. Достаточно было услышать его писклявый голос, взглянуть на его лицо хорька, посмотреть в его тупые глаза, чтобы понять — нет, ничего он не мог сообщить, разве что ничего не значащие «сведения», которые дал бы любой болван. А то и вообще сказал бы, что ничего не знает ни о Жаклин, ни о Женевьеве Деланк.
Мною овладело холодное бешенство. Он был похож на тех так называемых «свидетелей», которых мне приходилось допрашивать по долгу службы и которые не понимали ничего из того, что видели, — по злобе, в силу глупости или безразличия. Я тяжело повернулся и стал перед ним. Он был пониже меня сантиметров на двадцать и раза в два тоньше.
— А что, здесь запрещено смотреть на фасады?
Он взглянул на меня тупо и боязливо. Надо было бы напугать его посильнее.
Чтобы успокоиться, я снова вышел на бульвар и присел на скамейку, повернувшись в сторону «Мехико». Потом стащил с левой ноги ботинок.
Солнечные лучи… Мысли мои разбрелись в беспорядке. Жаклин Деланк могла рассчитывать на мое молчание; Шуро никогда не узнает об отеле «Савойя», о «Конде», о «Ля Фонтен» и Ролане, том самом брюнете в замшевой куртке, о котором упоминалось в тетради. «Луки. Понедельник, 12 февраля. 23.00; Луки, 28 апреля, 14.00; Луки с брюнетом в замшевой куртке». Я отметил синим карандашом те места, где указывалось ее имя, и переписал на отдельный листок относящиеся к ней комментарии. С датами и временем. Но пусть она не тревожится. Я больше не приду в «Конде». Два-три раза, что я там был, сидя за столиком, я внутренне желал, чтобы она не пришла. Мне было неловко выслеживать ее… и мне было стыдно за себя. По какому праву мы грубо вторгаемся в личную жизнь людей, исследуем их изнутри — и потом еще что-то требуем от них? На каком основании?
