— Ну, допустим!.. — Страсть как не хотелось вдаваться в подробности, но под его буравящим взглядом пришлось. — Существует гипотетическая кривая Лидермана — Гаусса, а на ней, по гипотезе авторов, можно найти точку невозврата, пройдя которую, общество уже неспособно к возрождению…
— Во как! — искренне удивился Фил. — Я о ней слыхом не слыхивал. Откуда только ты свои знания черпаешь? Ну-ну!..
Я не стал его разочаровывать: и Лидерманом, и Гауссом был я, и гипотеза эта принадлежала мне. Появилась она у меня в начале девяностых. Готовя для клиентов материалы, мне и раньше приходилось блефовать, так что на этот раз все произошло едва ли не автоматически. Что ж до идеи о неспособности русской нации к выживанию, она висела в воздухе, а я, благодаря Филу, имел еще и доступ к закрытой статистике. Впрочем, достаточно было отъехать на сто километров от Москвы и Ледерман с Гауссом могли отдыхать. О том же, но мудреными словами, говорили и эквилибристы от политики, но никто их не слушал, а если и слушал, то не хотел, а скорее всего, неспособен был понять…
— Описывающая кривую функция строится с использованием эмпирических данных, так что коэффициент превращения общества в быдло…
— Маргинальности, — поправил меня Феликс, — давай придерживаться терминологии: коэффициент маргинальности!
— Хорошо, — согласился я, — будь по-твоему, маргинальности, в принципе вывести можно.
Решив, что тема таким образом исчерпана, я протянул руку к бутылке, но Фил обмен мнениями законченным не считал. Сняв дымчатые очки, помассировал усталые глаза пальцами, побарабанил ими по столешнице.
— Возьмешься? Этим… — последовало не вполне парламентское слово, — позарез нужно знать, когда народ дойдет до кондиции!
Бляди здесь, конечно, ни при чем, но понять Феликса было можно. Не знаю, имел ли он в виду все руководство страны или отдельных личностей, поэтому огульно согласиться с ним не мог, но чувства его разделял в полной мере.
Фил между тем ждал ответа. И продолжал ждать после того, как мы выпили и я снова наполнил посуду. Упорный малый, но и его начинало разбирать. Судить об этом можно было по непроизвольному движению большого и указательного пальцев, характерному для ситуаций, когда речь заходит о деньгах.
— Скажи, ты, случаем, не знаешь, что такое луз кенон?
Брови Феликса медленно поползли вверх.
— Лу-уз кэннон?..
Судя по тому, как он протянул длинное «у» и заменил простецкое «е» на благородное «э», речь могла идти лишь о чем-то глубоко британском, и Фил мою догадку подтвердил:
— По-английски это значит: сорвавшаяся с креплений пушка, одна из тех, какими пользовались на парусных кораблях. Применительно к людям… — вытряхнул, следуя моему примеру, из пачки сигарету. Прикурил. — Так говорят о непредсказуемом человеке, разрушающем все вокруг себя, и в первую очередь себя самого. Между прочим, сильный образ, особенно если представить, с какой чудовищной силой шарахается по палубе орудие, круша всех и вся на своем пути! И предсказать, в какую сторону под действием качки оно в следующую секунду метнется, совершенно невозможно… — с удовольствием затянулся. — Тебе-то это зачем?..
Спросил, хотя не мог не понимать, что речь идет обо мне, и наверняка догадывался, из чьих карминно-красных уст я получил такой комплимент. На улице тем временем поднялся ветерок. Из раскрытого настежь окна пахнуло жаром, как из топки паровоза.
Для того чтобы открыть рот, мне понадобились все оставшиеся в моем распоряжении силы:
— Слышь, Фил, прости скотину, только продолжать работать я больше не могу! Крыша едет, надо немного передохнуть… — и, чувствуя необходимость сгладить впечатление, пояснил: — Представляешь, видел тут целующуюся в метро парочку и не позавидовал…
Судя по растерянному выражению лица, Феликс не успевал следить за ходом моих скачущих, как перепившиеся блохи, мыслей. Впрочем, никакого хода и не было, на сердце чугунной плитой лежала звериная тоска.
— Та, которая целовалась, твоя знакомая?
Очень неглупый парень, но с образным мышлением иногда не дружит. Оно и понятно: ему во всем нужна логика. Если ее нет, наизнанку тебя вывернет, а искомое добудет. Последствия, прежде чем щелкать клювом, надо было предвидеть, но расслабился, забылся. Черт его знает, как до него донести то удивление от собственной пустоты, которое я испытал.
— Понял, — навалился грудью на стол Фил, — все понял: ты застукал Нюську!
Господи, грехи мои тяжкие! Хорош, ему больше не наливать! Впрочем, и водки в бутылке оставалось на мизинец.
— Ты сам-то слышишь, что несешь? Завидовать мужику, целующему твою жену, — это же извращение!
Как бывало, когда я в брал над ним верх, Феликс отодвинулся от стола и насупился:
— Тогда объясни, в чем фишка!
Тихо плавились мозги. Вопреки только что принятому решению, я открыл бутылку виски и наполнил наши рюмки.
— Фишка в том, Фил, что я представления не имею, как дальше жить.
Другой бы начал меня утешать или на худой случай пустился в рассуждения о тщете бытия, а Феликс обрадовался.
— Ха, удивил! Этого никто не знает, и ничего — живут! Хочешь немного отдохнуть, давай я пристрою тебя на время депутатом. Задаром! — В растерзанной на груди рубашке, он был олицетворением доброты, но и сам понимал, что палку перегнул. — Хотя, если честно, без денег ты им на фиг не нужен, кнопки нажимать можно и зайца научить! И потом, это может подорвать мой бизнес… — Пусть и пьяненький, а картинку, что значит опыт, держал. — Давай лучше так, возьмись за проект, а там видно будет! Пойми, если завяжемся с этими ребятами, у нас с тобой вся страна в кармане!
Смотрел на меня, как на счастливчика, не понимающего привалившего ему счастья. Полез со мной чокаться с таким видом, будто все проблемы сняты и остается только праздновать. Мне же страна в кармане была не нужна, поэтому и качал головой на манер китайского болванчика.
Рука Фила повисла в воздухе.
— Хорошо, — ухмыльнулся он, хотя за версту было видно, что ничего хорошего на горизонте не предвидится, — только не такая же ты скотина, что откажешься помочь другу! Не говори мне, что у тебя нет соображений, как использовать этих двух…
Фил верил в меня, как в Бога, а точнее, как в Его заместителя по инновациям. Прижал, паразит, к стене, знал, на какую ловить наживку, потому что клевал на нее и сам.
С трудом сдерживая улыбку, я поднял рюмку и подсказал:
— Лидермана и Гаусса…
— Именно! — подтвердил он, чокаясь. — С их помощью ты без труда выведешь этот чертов коэффициентишко…
— Насчет «без труда» — это вряд ли! — охладил я его пыл и тут же обнадежил: — Но кое-какие соображения у меня действительно имеются, правда весьма общего характера. Готов ими с тобой и с твоими аналитиками, кто будет заниматься проектом, поделиться. Исходить надо из того, что чем больше коэффициент, тем ближе общество к состоянию стада баранов. Так?
Феликс не был в этом особенно уверен, но кивнул:
— Вроде бы! Учти, у меня в аттестате по математике тройка, так что ты не очень…
— Ну, допустим, я тоже не любимый ученик Софьи Ковалевской! — поставил я его на место и продолжал: — Если это предположение справедливо, то в числитель следует включить показатели, отражающие любовь народа к власти, коррупцию, наркоманию и алкоголизм. Здесь же должны найти свое отражение ксенофобия и выплеснувшиеся на телевизионный экран бездумность вперемежку с жестокостью…
— А в знаменатель? — поинтересовался Фил, но я сильно подозревал, лишь для того, чтобы хоть как-то отметиться и тем сохранить раскрасневшееся от выпитого лицо.
— С ним проблем еще меньше! — успокоил я. — Под разделительной чертой уготовано место испускающим дух науке и искусству, ну и, конечно, неродившемуся в результате аборта гражданскому обществу. Но тут надо быть очень аккуратным…
— Это почему? — насторожился Феликс.
— На ноль делить нельзя.
— А… — протянул он, — объясняешь доступно! Осталось только прикинуть на бумажке арифметику, и готово. Делов-то часа на полтора, а ты кобенишься! Утрем, Серега, Академии наук нос! Проект хотели отдать яйцеголовым, но побоялись, что те начнут тянуть деньги и уж точно по всему свету разболтают. Сам сказал, наука лежит в руинах, а число академиков за последние десять лет удвоилось…
Отодвинулся от стола и как бы из этого далека окинул меня взглядом. Выползшая было на его лицо довольная улыбка начала линять, и оно приобрело озабоченное выражение. Представившаяся взгляду Феликса картина ему явно не нравилась. Нет, пьяным он не был, а если и был, то немного.
Нахмурился, спросил, как спрашивают тяжелобольного, аккуратно подбирая слова:
— Слушай, Дэн, что с тобой происходит? Какой-то ты сам не свой. Здоров, при деньгах, жена красавица… чего тебе еще надо?
