Прикуривая сигарету, Туини произнес:
— Что ж, я оказался прав.
— Похоже, водопроводчик уже приходил.
— Не о чем было беспокоиться.
— Простите, — потерянно произнесла она, — я просто думала о соседях снизу. Я как-то читала… в общем, это была реклама страховой компании, и там говорилось про водогрей, который взорвался.
— Теперь, коль уж пришли, можете и плащ снять.
Она сняла плащ и бросила его на подлокотник кресла.
— Похоже, я напрасно увела вас из «Королька».
Засунув руки в задние карманы джинсов, она вернулась к окну.
— Пива?
— Пожалуй, — она кивнула, — спасибо.
— Пиво восточное, — Туини налил ей стакан, — садитесь.
Она присела, неловко держа стакан. Стакан был холодным и запотевшим; по его стенкам ползли капли.
— Вы даже не знаете, живет ли внизу хоть кто-нибудь, — сказал Туини. Он высказал мысль и намерен был развить ее. — С чего вы взяли, что внизу кто-то есть?
Уставившись в пол, Мэри Энн пробормотала:
— Не знаю, я просто так подумала.
Туини уселся на край захламленного стола; теперь он начальственно возвышался над ней. По сравнению с ним девушка казалась совсем хрупкой и очень молоденькой. В своих джинсах и хлопковой футболке она вполне сошла бы за подростка.
— Сколько вам лет? — спросил Туини.
Ее губы едва шевельнулись:
— Двадцать.
— Да вы еще совсем девочка.
Так оно и было. Она и ощущала себя маленькой девочкой. Она кожей чувствовала его насмешливый взгляд. Было ясно, что ее ждет суровое испытание — ей собирались прочесть нотацию. Наставить на путь истинный.
— Вам нужно расти, — сказал Туини, — вам предстоит многому научиться.
Мэри Энн всколыхнулась.
— Святые небеса, а я что, не знаю? Я и хочу многому научиться.
— Вы здесь живете?
— Естественно, — с горечью отозвалась она.
— Учитесь?
— Нет. Работаю на дурацкой фабрике разваливающейся хромированной мебели.
— Кем?
— Стенографисткой.
— Вам нравится эта работа?
— Нет.
Туини разглядывал ее.
— У вас есть какой-нибудь талант?
— Что вы имеете в виду?
— Вам нужно какое-нибудь творческое занятие.
— Я просто хочу уехать куда-нибудь, где вокруг были бы люди, от которых не ждешь подвоха.
Туини встал и включил радио. Гостиная наполнилась голосом Сары Вон[3].
— Видно, досталось вам по жизни, — сказал он, возвращаясь в свою выгодную позицию.
— Не знаю. Со мной не было ничего такого уж ужасного. — Она пригубила пиво. — А почему восточное пиво дороже, чем западное?
— Потому что у него более тонкий вкус.
— А я думала, может, из-за стоимости доставки.
— Думали? — На его лицо снова вернулась высокомерная улыбочка.
— Видите ли, у меня не было возможности выяснить. Откуда вы обычно узнаете такие вещи?
— Жизненный опыт в различных областях. Постепенно, с годами приобретаешь изысканный вкус. А для кого-то что восточное пиво, что западное — никакой разницы.
Мэри Энн пиво вообще не нравилось. Она нехотя потягивала из своего стакана, смутно сожалея, что она так молода, так мало видела и еще меньше сделала. Было очевидно, насколько она обыкновенная по сравнению с Карлтоном Туини.
— А каково это — быть певцом?
— В искусстве, — объяснял Туини, — духовное удовлетворение важнее материального успеха. Американское общество интересуют только деньги. Кругом поверхностность.
— Спойте мне что-нибудь, — вдруг сказала Мэри Энн и, смутившись, добавила: — Ну, то есть мне хотелось бы, чтоб вы спели.
— Что, например? — Он поднял бровь.
— «Мальчика на побегушках»[4]. — Она улыбнулась. — Мне нравится эта песня… вы пели ее однажды в «Корольке».
— Значит, это ваша любимая?
— Мы однажды, сто лет назад, пели ее в школе на концерте средних классов.
Мысли ее закружились вокруг школьных лет, когда она в матроске и шотландской клетчатой юбочке строилась в покорную шеренгу, шагавшую от одного класса к другому. Цветные мелки, внеклассная работа, учебные тревоги во время войны…
— Тогда, во время войны, было лучше, — решила она. — Почему сейчас не так?
— Какой войны?
— С наци и япошками. Вы там были?
— Я служил на Тихом океане.
— Кем? — сразу заинтересовалась она.
— Санитаром в госпитале.
— И как, это интересно — работать в госпитале? А как вы туда попали?
— Записался добровольцем.
Свое участие в войне он оценивал не слишком высоко. Он кем начал, тем и кончил: денежное довольствие в двадцать один доллар в месяц.
— А что нужно, чтобы стать медбратом?
— Пойти на курсы, как везде.
Лицо Мэри Энн запылало.
— Это, наверно, так чудесно — посвятить свою жизнь по-настоящему важному делу. Такому, как уход за больными.
— Купать больных стариков. Веселого мало, — произнес Туини с миной отвращения на лице.
Интерес Мэри Энн угас.
— Да уж, — согласилась она, разделяя его неприязнь, — это бы мне вряд ли понравилось. Но ведь это не все время так? В основном-то занимаешься тем, что лечишь людей.
— А что такого хорошего было в войну? — поинтересовался Туини. — Вы же, девушка, и войны-то никогда не видели. Вы не видели, как убивают. А я видел. Война — та еще гадость.
Она, конечно, не это имела в виду. Она говорила о единодушии, сплотившем всех в военные годы; о том, что люди на время забыли о своих склоках и раздорах.
— Мой дед умер в сороковом, — громко сказала она. — Он вел карту военных действий, большую настенную карту. Вкалывал в нее булавки.
— Да, — согласился Туини; его это не впечатлило.
Ее же это трогало до глубины души, потому что для нее дед был человеком чрезвычайно важным; он заботился о ней.
— Он объяснял мне про Мюнхен и чехов, — сказала она, — он очень любил чехов. А потом он умер. Мне было… — она подсчитала в уме, — мне было семь лет.
— Совсем маленькая, — пробормотал Туини.
Дедушка Рейнольдс любил чехов, а она любила его; быть может, он был единственным человеком, к которому она была по-настоящему привязана. Отец — тот был не человек, а сплошная опасность. С той самой ночи, когда она поздно вернулась домой и он поймал ее в гостиной, поймал не в шутку, а всерьез. С той самой ночи она боялась. А он, ухмыляющийся человечек, знал это. И это доставляло ему удовольствие.
— Эд работал на оборонном предприятии в Сан-Хосе, — сказала она, — а дедушка дома сидел, он был старенький. Раньше у него было ранчо в долине Сакраменто. Он был высокий, — она чувствовала, что плавает, путается в собственных мыслях. — Помню еще, как он поднимал меня и кружил высоко над землей. Машину он водить не мог по старости; а когда был молодым — ездил на лошади, — глаза ее зажглись, — и он носил жилетку и серебряное кольцо, которое купил у индейца.
Туини поднялся и ходил по комнате, опуская жалюзи. Он наклонился над Мэри Энн, чтобы дотянуться до окна, возле которого она сидела. От него пахло пивом, накрахмаленным бельем и мужским дезодорантом.
— Ты симпатичная девушка.
Она чуть встряхнулась.
— Я слишком тощая.
— Уж точно не страшненькая, — повторил он, смотря на ее ноги. Она инстинктивно поджала их под себя. — Тебе это известно? — продолжал он странным хриплым голосом.
— Может быть.
Ее как судорогой пробило… ведь уже поздно. Завтра утром нужно встать пораньше; когда она пойдет по объявлению, надо быть свежей и бодрой. Думая об этом, она вцепилась в сумочку.
— Ты дружишь с Нитцем? — спросил Туини.
— Пожалуй.
— Он тебе нравится?
Он сидел, весь расслабившись, лицом к ней.
— Тебе нравится Нитц? Отвечай.
— Ну, ничего такой, — сказала она; ей было неловко.
— Он маленький, — глаза его заблестели, — уверен, что ты предпочитаешь мужчин покрупнее.
— Нет, — раздраженно сказала она, — мне все равно.
У нее начинала болеть голова, а близость Туини почти угнетала. И ей был отвратителен запах пива — он напоминал об Эде.
— А почему вы здесь не убираетесь? — спросила она, отодвигаясь от него подальше. — Бардак-то какой, повсюду мусор.
Он откинулся назад, и его лицо опало.
— Ужасно. — Она встала и взяла плащ и сумочку. Квартира больше не представляла для нее интереса — он сам все тут испортил.
— Здесь воняет, — сказала она, — все захламлено, и проводка наверняка плохая.
— Да, — согласился Туини, — проводка плохая.
— Так почему ж не починить? Это ведь опасно.
Туини ничего не ответил.
— А кто здесь убирается? — допытывалась она. — Почему бы вам не нанять уборщицу?
— Ко мне приходит одна женщина.
— Когда?
— Время от времени.
Он посмотрел на свои часы, усыпанные каменьями.
— Пора нам и возвращаться, мисс Мэри Энн.
