— Вот он, тот счастливчик!
— Я работаю в веломастерской на улице Джентилини, 196, — проинформировал их Ансельмо.
— В вело… что? — не поняла Эмма.
— Где это? — одновременно с ней спросила Лючия, которая уже была готова отправиться за ним хоть на край света.
— Вы знаете Корвиале?
— Нет, — хором ответили обе подружки.
— Да, — кивнула Грета, чувствуя как страх перерастает в ужас.
— Тогда я вас жду.
— Здорово! Увидимся завтра! В велочто-то-там! — пропела Лючия в спину Ансельмо, быстро удалявшемуся в потоке машин. Она смотрела, как он уносит с собой ее сердце, и вздыхала, не скрывая восторга.
— Кажется, здесь кто-то только что влюбился… — предположила Эмма.
— Я! — уже в полной эйфории воскликнула Лючия.
И только потом поняла, что именно она сказала. И что говорила и делала в последние пять минут. У нее возникло ужасное подозрение, что она несколько перегнула палку:
— Как ты думаешь, он это заметил?
— Ты не то чтобы очень старалась это скрыть…
— А что, надо было скрывать?
— Видишь ли, Лючия, в искусстве соблазнения все решают детали: взгляды, молчание, ожидание. Тайна.
— Я знала, что ты в этом разбираешься!
— Да, немного…
— Тогда ты должна мне все объяснить, потому что я ничего не понимаю. Но он ведь потрясающий? Правда, потрясающий? Как же мне заставить его пасть к моим ногам?
Разговор становился просто невыносимым.
— Мне пора, — объявила Грета.
— Можно я оставлю себе проколотое колесо? Как сувенир…
Невыносима и назойлива.
Грета сорвалась с места, не сказав больше ни слова.
— Она сказала «да»?
— Ну конечно! — заверила подругу Эмма. — А теперь пойдем купим что-нибудь приличное на завтра.
На следующий день в школе Эмма и Лючия обменялись тонной записок, прошептались всю перемену и то и дело по очереди выходили из класса под предлогом «можно в туалет?». Грета наблюдала за ними с безопасного расстояния, надеясь, что между девочками возникла настоящая дружба, от которой она постарается держаться подальше. Но она снова недооценила Эмму Килдэр.
После занятий рыжая застукала ее у выхода:
— Значит, встречаемся сегодня после обеда?
— Нет. Зачем?
— Ты ведь должна вернуть шину тому парню.
— Я думала, это хочет сделать Лючия.
— Да, но будет лучше, если мы пойдем все вместе. Мы ведь даже не знаем, что это за тип…
— И потом втроем веселее! — вставила Лючия.
Грета ускорила шаг, направляясь к школьной ограде, и приготовила ключи, чтобы отвязать Мерлина.
— Слушайте, по-моему, вы несколько преувеличиваете. Надо всего лишь вернуть ему камеру. Это двухминутное дело. Что может произойти за две минуты?
— Вот именно, что может ничего не произойти. В этом проблема, — фыркнула Лючия.
— А вот если пойдешь ты со своим велосипедом, может, в нем найдется еще что починить, какая-нибудь маленькая неполадка, и мы сможем задержаться в мастерской на часок. Поболтаем немного… — раскрыла свой план Эмма.
— Мой велосипед в полном порядке.
— Прям в полном-полном?
— Да.
— Разве тебе не хочется избавиться от всей этой ржавчины и покрасить эти… железные трубы?
— Если вы ищете предлог, чтобы затащить меня в мастерскую, вы зря теряете время.
С этими словами Грета оседлала велосипед, попрощалась и полетела как можно дальше от школы.
Она не хотела признаваться самой себе, но при одной лишь мысли снова увидеть Ансельмо у нее начинало бешено стучать сердце, как в конце слишком опасного спуска. И ей это ощущение совсем не нравилось.
— Твой план не сработал, — прокомментировала Лючия.
Молчание.
— Что будем делать?
Снова молчание.
— Эмма?
— М-м-м-м?
— Что будем делать?
Эмма долго и пристально смотрела на подругу.
— У тебя ведь есть брат, да?
— У меня их два, но при чем тут это?
— Один из них работает в дорожной полиции, да?
— Да, но…
— Думаешь, его можно попросить о небольшом одолжении?
— Я… ну конечно.
— Тогда звони ему.
Сидя на протертом диване, Ансельмо изучал рисунок вен на своих запястьях. Одну руку он держал на коленях, другой водил по тонким синим линиям под кожей. Потом сдавил два пальца и прислушался к пульсации крови в подушечках. Что произошло вчера? Откуда взялась эта пустота, вдруг лишившая его дыхания? Куда оно подевалось? Он увидел, как зеленые глаза сердитой девочки раскрылись, будто только что появившиеся из почек листья, и ее взгляд сотворил пространство, которого прежде не было и из которого ее глаза продолжали задавать ему вопросы. Он махнул рукой, пытаясь освободиться от этого зеленого цвета, от пустоты и всех этих вопросов. Напрасные усилия. Все осталось на своих местах. Ничто никуда не ушло.
— В эфире Spiegel im Spiegel, «Зеркало в зеркале» Арво Пярта, — объявил грустный голос из радиоприемника.
Короткие звуки фортепьяно закапали с потолка под скрежещущий звук скрипки. Каждая капля — зеркало. Во всех зеркалах — ее отражение.
— Ханс? Ты жив?
Шагалыч провел кисточкой по носу друга, погруженного в водоворот своих мыслей. Он настаивал на этом имени: Ханс. И произносил его на немецкий манер, с сильным придыханием в начале слова.
— Скажи честно, задумался над очередным ненужным вопросом, типа про капучино в пластиковом стаканчике?..
Ансельмо улыбнулся, тихо покачав головой и ничего не ответив. В общем, друг был недалек от истины.
— Ох, зря ты сидишь целый день на Клоповнике. Клоповник наводит на грустные мысли!
Это было еще одно прозвище, придуманное Шагалычем, — на этот раз для протертого дивана. По мнению велохудожника, этот ужасный предмет оскорблял хороший вкус. Ему бы очень хотелось подновить диван, сделать его более ярким, добавить что-нибудь, пусть даже совсем простое — пару бабочек, к примеру, но Гвидо был категорически против. В итоге Шагалыч стал называть диван Клоповником — в том смысле, что с удовольствием на нем могут сидеть разве что клопы. И Ансельмо действительно выглядел не очень счастливым среди этих выцветших подушек.
— Эй, что с тобой? Ты похож на мраморную статую… Дай-ка я тебя раскрашу, — попытался пошутить Шагалыч.
— Не сейчас, — вмешался Гвидо. — Сейчас Хансу надо идти.
Только теперь Ансельмо заметил, что ветер усилился. Ветер стучался в окна, раздувал простыни, развешанные на солнце, разбрасывал пыльцу по улицам города. Винт вращался, набирая скорость. Его пронзительный свист звучал диссонансом нежным звукам фортепьяно, лившимся из приемника. Ансельмо не хотелось никуда идти. Он хотел остаться на диване и ждать девочку с сердитыми глазами. Если она сегодня придет, они могут разминуться. И вдруг тогда он ее больше никогда не увидит?
— А что, если я останусь сегодня здесь? Я ведь могу пойти и в другой раз, — робко предложил он отцу.
— Нет, не можешь, — ответил Гвидо, явно не ожидавший подобного предложения, — ты должен идти сейчас.
Ансельмо и сам это знал, и в первый раз в своей жизни он захотел, чтобы все было по-другому. Но раз изменить ничего нельзя, ему, во всяком случае, стоило поторопиться: если он быстро управится, у него будет шанс, вернувшись, застать ее в мастерской.
— Увидимся позже, дружище, — попрощался он с велохудожником, положив ему руку на плечо.
Тот разочарованно кивнул:
— Жаль. Я вчера сотворил раму в разноцветный горошек. Получился подлинный шедевр. Можете повысить меня из Шагалыча в Вангогыча. Я это заслужил.
Гвидо рассмеялся, Ансельмо нахмурился. Взяв связку ключей на кожаном шнурке, он направился к двери в глубине комнаты и вернулся в мастерскую с почтальонской сумкой, тяжелой и распухшей, как глаза от слез.
Грета знала, что лучше этого не делать, но когда дорога была полупустой, а асфальт достаточно гладким, она отпускала руль и крутила педали, держа руки на бедрах. Ей нужен был только прямой участок дороги с ровным асфальтом, не слишком оживленный и достаточно широкий. В Риме таких дорог очень мало. Большинство римских улиц изрыто ямами размером с кратер, но рядом с домом она нашла идеальное место: полосу для общественного транспорта. Общественный транспорт ходил редко и медленно, полоса сама собой превращалась в импровизированную велосипедную дорожку, и Грете казалось, что она вольна ехать по ней на своем велосипеде, как на скакуне по бескрайним прериям. Единственной помехой были светофоры.
Загорелся красный, и ей пришлось остановить свой бег. Она смотрела на монотонный поток автомобилей, проезжавших перед ней, когда рядом с ее велосипедом остановился синий мотоцикл дорожной полиции с включенными мигалками.
