Бортпроводница у трапа, пропускавшая пассажиров, не выдержала, обратилась к Пирожковой:
– Танька, чего там?
– Телефонограмма. Лунева назначили. Завтра приступает к должности.
Горохов уходил вдаль по бескрайнему полю – сгорбленный, сломленный ударом судьбы.
Аэровокзал бурлил. Новость о Луневе передавалась из уст в уста, ее обсуждали. У кабинки справочной службы выстроилась длинная очередь.
В прорези окошка появилось лицо.
– Девушка, это правда?
– Что?
– Ну, Лунев…
– Правда.
Лицо сменилось.
– Девушка, я слышал, Лунева назначили?
– Назначили.
– А какой он?
– Что значит – какой?
– Хороший или плохой?
– У нас все начальники хорошие, – с достоинством отвечала Мила.
– Сколько ему лет, хотя бы?
– Кажется, пятьдесят.
– Что делается! – лицо исчезло.
Появился кавказец.
– Девушка, скажи, в Баку теперь совсем не будем летать?
– Почему вы так решили?
– Лунев…
– Будем летать по расписанию.
– Хорошая девушка…
Возникло лицо молодого парня, который уже пытался познакомиться с Милой.
– Девушка, как вас зовут?
– Мила.
– А Лунева как зовут?
– Геннадий Сергеевич.
– А меня зовут Витя, – он протянул в окошечко руку, пожал милину ладошку. – Говорят, правильный мужик?
– Не знаю.
– Давайте встретимся!
– Где?
– Во Фрунзе. Если улетим. Теперь ведь улетим, да?
– Не знаю.
Парня вытеснила деревенская старушка.
– Доченька, расскажи…
– Что вам рассказать?
– Про этого… нового начальника.
– Зачем это вам?
– Не летала я никогда, понимаешь? У меня сын в Сибири. Туда только самолетом можно. А я боюсь… Недельку здесь потолкалась, еще больше испугалась. Загробят, как пить дать, при такой-то службе… Вот я и думаю: мне дальше ждать или как? Может, что перемениться?
– Не могу сказать.
– А кто могёт?
– Подождите, я узнаю.
Мила опустила шторку окошка, набрала по телефону номер.
– Тань, а Тань… Там у вас Нади нету?.. Ну, которая с Луневым работала… Скажи ей, чтобы ко мне пришла. Только быстренько!
В тесной комнатке, набилось человек десять молодых аэрофлотовцев – бортпроводницы, пилоты, техники… Пирожкова остановилась в дверях.
Надя рассказывала.
– Театры любит… Как прилетим в какой-нибудь город, сразу идем в театр всем экипажем. Потом обсуждение спектакля… Особенно комедии. Но не пустые, а со смыслом. Правда, смеялся на них он мало, все больше грустнел. Выйдет из зала, головой тряхнет и говорит: «Ничего, еще не вечер…»
– А что это значит? – последовал вопрос.
– Кто его знает?.. Я его как-то спросила: «Геннадий Сергеевич, почему вы комедии любите?» А он говорит: «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. Маркс сказал». – «Чего же вы не смеетесь?» – спрашиваю. – «Да видишь, Надя, – говорит, – никак нам с прошлым не расстаться, никак…»
Вошла Пирожкоова.
– Надя, тебя Мила просит зайти. В справку.
– Зачем?
– Не знаю.
– Пассажиры, видать, интересуются, – сказал один из пилотов.
– А как же? Всем интересно, – согласился другой.
Надя пошла к дверям. Несколько человек двинулись за нею.
Чиненков и Туркин вылезли из канализационного люка, откинув изнутри крышку, и оказались в хозяйственном дворе ресторана. Здесь стояли баки, переполненные пищевыми отходами, в которых копошилось множество кошек.
У распахнутого служебного входа в ресторан стояла «Волга» – пикап с откинутой задней дверцей. В нее грузили ящики с помидорами, на заднее сиденье наваливали какие-то пакеты. Сноровисто бегали официанты под присмотром буфетчицы.
– Наверняка, кот здесь. К местным прибился, – сказал Чиненков, указывая на кошек.
Туркин жмурился на солнце.
– Откуда вы, такие красивые? Боря, погляди на себя! – сказала буфетчица.
Чиненков принялся отряхиваться.
– Кота ищем, Ирина Семеновна.
– Какого кота?
– Потерялся важный кот. Не поможете?
– Не до тебя сейчас. Тут такое творится!
– А что случилось? ОБХСС?
– Хуже… Лунева назначили.
Чиненков окаменел.
– Ну, все. Это все, – не разжимая зубов, проговорил он.
Туркин с корзиной ходил вдоль мусорных баков, высматривая кота… Кошки лениво укрывались за баками. Чиненков подошел к Туркину вплотную. Туркин испуганно взглянул на него.
– Лунева назначили, слышал?
– Думаете, это серьезно? – спросил Туркин.
– Это крышка… Мне. Тебе. Котам… Всему крышка!
– А мне почему? – спросил Туркин.
– Ты что – не понимаешь? Теперь и твой Панкратов полетит. Все полетят.
– Так это же хорошо… Давно не летали. Мало же летали… – лепетал Туркин.
– Дурак! – Чиненков круто повернулся, зашагал к служебному входу.
– Боря! А я? – растерялся Туркин.
Чиненков остановился, обернулся.
– Мой тебе совет: лови здесь кота – любого! – и дуй на службу. И сиди тихо. С котом. Жди новостей.
Он скрылся в дверях.
Туркин раскрыл корзину и трусцой побежал к бакам. Кошки кинулись врассыпную.
Саксофонист все еще сидел в ресторане, ждал товарищей. Вокруг суетились официанты – убирали грязную посуду, рассчитывались с посетителями, свертывали скатерти, клали на столы ножками вверх стулья.
Саксофонист смотрел на это удивленно.
Подошел официант.
– Давайте рассчитаемся.
– А я не собираюсь уходить.
– Ресторан закрывается.
– Вот как? Интересно, почему?
– Буфетчица и шеф-повар уволились.
– Быстро у вас все делается. А кофе?
– Гражданин, я спешу.
– Да объясни толком, Кеша! – воскликнул саксофонист.
– Лунев, – коротко сказал Кеша.
– И… что?
– Ваш товарищ был прав. Назначили Лунева.
– И на этом основании я не могу выпить кофе? Не понимаю!
В зал ресторана со служебного хода вошел Чиненков в грязной шинели. Подошел к официанту.
– Иннокентий, налей мне сто пятьдесят.
– Боря! – взмолился официант. – Ну, ты же знаешь… Борьба за трезвость!
– Пожалуйста, здесь осталось, – саксофонист налил в фужер коньяку из фляги.
– Спасибо, – Чиненков присел на стул.
Саксофонист отсчитывал деньги. Официант взял, пересчитал, положил на стол сдачу.
– Сдачи не надо, – сказал музыкант.
– Я лучше знаю, что надо и что не надо, – сказал Иннокентий с достоинством и отошел.
– Что с ним? – удивился саксофонист. – Сдал до копейки.
– Лунев… – вздохнул Чиненков и залпом выпил коньяк.
– А что это все-таки, значит?
– Это значит – полетим… – мрачно сказал Чиненков.
– О! Тогда я побежал. Извините! – саксофонист исчез.
Чиненков посмотрел ему вслед и слил остатки его коньяка в свой фужер.
Руководитель полетов Афанасьев, как раненый зверь, метался у запертых дверей диспетчерского зала, в котором Леша продолжал методично сажать самолеты.
– Алексей, немедленно прекрати! – взывал он.
Афанасьев подбежал к окну. Увидев, что по взлетно-посадочной полосе катится очередной самолет, он снова подбежал к двери.
– Сажай! Сажай! Потом я тебя посажу!
За дверью слышался ровный глуховатый голос Леши:
– Рейс 4918, вас понял. Даю координаты. Удаление восемь, курс 250. Посадку разрешаю…
Афанасьев вновь подбежал к окну. Вывернув шею, стал вглядываться в небо. Поодаль в нерешительности маялись Саша и Миша.
– Что вы стоите?! Вызывайте «Скорую»! – накинулся на них Афанасьев.
– Зачем?
– Он сумасшедший! Не видите?!
По полосе катился зарубежный самолет с маркой авиакомпании «САС». Афанасьев приник к двери диспетчерского зала.
– Лешенька, христом-богом прошу… Зачем губишь? Зачем иностранца посадил? Нам и без иностранца не разобраться… Что он о нас подумает?.. Алексей! Ты слышишь меня?! – сорвался он в крик.
– Рейс 4617, посадку разрешаю… – донесся из-за двери Лешин голос.
– Леша, мне же до пенсии полгода. Потерпи чуток… Потом сажай кого хочешь… Будь человеком, Алексеи!.. – умолял Афанасьев.
Он вдруг выпрямился, глаза его сверкнули безумным огнем.
– Предатель! – заорал он и вдруг схватился за грудь.
– Вызывай «Скорую», – шепнул Миша Саше.
Тот побежал по коридору.
Афанасьев без сил подошел к окну, оперся на подоконник.
– Как сажает… – восхищенно прошептал он. – Как классно сажает… Гаденыш… Мне бы так сажать.
У кабинки справочного бюро в немом молчании застыла огромная толпа пассажиров. Новости передавались по цепочке от деревенской старушки, которая так и дежурила у окошка с просунутой в него головой, и далее по залу, как волны.
Надя в кабинке рассказывала, старушка изредка поворачивалась к толпе и передавала свое резюме.
– Говорит: добрый, – и снова головой в окошко.
– Добрый… добрый… добрый… – зашелестело в толпе.
– Говорит: двое детей. Жена – инженер.
– Двое детей… инженер… жена… – пошло кругами.
И снова напряженное ожидание.
– Говорит: честный. Без обману.
