Жарик, естественно, выбрал шарагу. Для него и восемь классов были неимоверным интеллектуальным подвигом. Как-то летом мы изнывали за столиком напротив моего подъезда, Жарик рассматривал раздел объявлений в газете и выбрал железнодорожное училище.
Железнодорожники, по его мнению, получали самую хорошую зарплату и отдыхали несколько дней подряд. Железнодорожник обладал правом бесплатного проезда и мог объехать на халяву хоть весь Советский
Союз. Железнодорожники – мужественные парни, которые не боятся ничего и никого. Вне всякого сомнения, Жарик стал бы выдающимся железнодорожником, если бы не попал в тюрьму.
В это время он особенно сблизился с неким Депутатом, низкорослым, желтоволосым, востроносым типом двумя годами старше нас. С виду этот
Депутат был самым обыкновенным деревенским малым, а по сути – прирожденным уголовником. Свое оригинальное прозвище он получил вовсе не потому, что баллотировался в Государственную Думу, как современные бандиты. Он слишком опередил свое время. И парторг завода РТИ единогласным голосованием назначил его отца депутатом городского совета трудящихся, как передового производственника.
Благодаря Жарику у нас с Депутатом установились приятельские отношения. Я заслужил его уважение тем, что при нем курил, пил и, кажется, ударил кого-то по лицу. Но уважение его было столь же сомнительно, как привязанность волка. Что-то непредсказуемое бродило в его дремучей голове, и он мог неожиданно вцепиться в глотку без всякой видимой причины.
Во время военно-спортивной игры "Зарница", когда армия "синих" должна была забежать на гору в центральном парке, а армия каких-то ещё – их туда не пустить, Депутат, вообще без опознавательных знаков какой бы то ни было армии, стоял на склоне, держа за жестяной ствол игрушечное ружье левой рукой, а правой останавливал и бил по лицу всех подряд пробегающих мальчиков, как будто хотел установить рекорд.
Летом мы с Тараном и компанией ребят из других классов пошли купаться на карьер У Третьего Моста, недалеко от Китаевки. Когда мы загорали на глинистом берегу, из чахлой прибрежной поросли появился
Депутат и стали требовать у моих знакомых закурить. Закурить ни у кого не оказалось. И после каждого отказа Депутат методично бил очередного мальчика по лицу, продвигаясь по кругу сидящих.
Я понял, что очередь неуклонно приближается к Тарану, а там, глядишь, и ко мне, и вскочил ему навстречу со словами:
– Депутат, ты чё, воще? Это же свои.
После этого словно какая-то пелена спала с его глаз, и он прекратил экзекуцию.
С таким вот партнером Жарик проводил время в лесопосадке за полем, где с войны сохранились окопы и вкопанные в землю бетонные цилиндры с бойницами – ДОТы. В эту посадку, как самое близкое от трассы укромное местечко, заезжали на машинах мужики с подругами.
Как только они оголялись для любовных утех, деревенские разбойники выскакивали из кустов и требовали выкуп. Однажды мне довелось принимать участие в подобном нападении, которое, к счастью, не увенчалось успехом. И это принципиально отличалось от "попытки изнасилования" Нины.
Мы с Жариком, Депутатом и ещё кем-то из деревенских заметили в посадке стайку мальчиков и девочек, романтически гуляющих между деревьев. Мы догнали их и, как положено, попросили закурить.
Поскольку мальчики оказались приличные и некурящие, мы стали их бить. Они не сопротивлялись.
После того, как каждого из мальчиков несколько раз ударили по разным местам, Депутат добрался до девочек. Выражение его востроносого смуглого лица заметно отупело, прозрачные глаза помутнели, он взял одну из девочек за руку и повел за бугор.
В это время нас кто-то окликнул со стороны деревни. Какой-то деревенский мужичок, завидя неладное, с колом бежал в нашу сторону.
Но приблизившись и рассмотрев нас получше, выбросил кол, присел возле лужи и стал мыть руки, как будто это и было целью его пробежки. Злосчастная компания тем временем исчезла.
Такие мальчики жили в деревне Нижняя Китаевка. В соседней же деревне, Михалкове, судя по рассказам, жили совсем какие-то монстры, чуть что пускавшие в ход обрезы и ножи. Они ловили и избивали ребят из Китаевки, если те дерзали прийти в их клуб. По вечерам они приходили на китаевскую улицу и терроризировали кадрящуюся молодежь.
С ними у Жарика вышла неравная потасовка. Жарик сбегал домой, схватил топор и огрел кого-то из них обухом. А Депутат ещё и отнял у поверженного противника шапку.
Эту шапку участковый нашел в чулане у Жарика. А затем ещё выяснилось, что его совершеннолетний сообщник регулярно занимался шапочным промыслом, весьма популярным в Эпоху Кролика. Вечером он заходил в пустой трамвай по пути в депо и высматривал одиноких мужичков, желательно, выпимших. Если такой мужик подворачивался,
Депутат, придерживаясь обязательного ритуала, просил закурить, а затем бил и отнимал шапку. Или наоборот. И сорвали черну шапку с моей буйной головы…
Это и стало причиной первого заключения Жарика в возрасте шестнадцати лет. Он мне почти не рассказывал о своих тюремных впечатлениях, как и о своих преступлениях. Мне только запомнилось, что в зоне часто приходится драться, а это очень больно, когда трезвый. И ещё то, что ночью там не выключают свет.
Когда я спрашивал Жарика, как там выжить, он отвечал, что в этом нет ничего особенного, если вести себя нормально и оставаться в любых обстоятельствах человеком. Каждый там думает только о том, как бы оттуда выбраться, и до тебя никому нет дела. Вот только не очень хорошо, что я в очках.
Я думал, куда же я буду класть очки, когда попаду в тюрьму? Под подушку, как в пионерском лагере? Но там они могут сломаться, а новые мне негде будет заказать, если и на воле найти оправу почти невозможно. В тумбочку, как в больнице? Но в тюрьме, наверное, нет тумбочки.
Я боялся, что мне разобьют очки в первый же день, а потом я несколько лет буду жить почти слепой. Кроме того, я много фантазировал, но слишком редко воплощал свои фантазии в жизнь. А
Коля всегда делал то, что взбредало ему в голову. Чем более дико это казалось нормальным людям, тем вернее успех. Значит, никто не догадается.
В этом вся разница между мной и убийцей Николаем Жаровым, признанным лучшим преступником 2005 года в нашем городке.
Сыну моего друга Сидора дали одиннадцать лет за убийство таксиста.
Сидор работал так называемым челноком и, как обычно, полетел за джинсами в Турцию. Он закупил для семьи продукты, но деньги оставлять не стал, чтобы Сережа не истратил их на героин. В таких случаях Сережа приходил в церковь, где подрабатывала пением его бабушка, она не выдерживала страданий внучка и давала на дозу. Или устраивал припадок при матери, и она тоже раскошеливалась. Но не на этот раз.
Сережа поймал такси, отъехал от центра, зарезал шофера и забрал выручку. Потом он почему-то вернулся на место преступления. Не знаю, что думал по этому поводу Фрейд, но мне кажется, что Сережа хотел взять из машины ещё что-нибудь, хоть радиолу. Его схватили. Сидор не заводил разговор об этом несчастье, но однажды я все-таки спросил, что он чувствует. Он ответил, что так, в конце концов, даже лучше.
Исправить сына все равно невозможно, а его пребывание в зоне все-таки обходится дешевле. Он, по крайней мере, не ворует из дома.
В детстве Сережа был белокурый ангелочек, предмет всеобщего умиления, но иногда неприятно удивлял своими выходками. Мог во время застолья ударить пожилую гостью тяжелым предметом по голове или укусить друга семьи за пах. "Бедовый, весь в папу", – радовалась мать. "И в дедушку", – горевала бабушка.
Серьезные неприятности начались после того, как Сережа поступил в техникум. Отцу сообщили, что мальчик ворует вещи из гардероба, и на него будет заведено уголовное дело. Сидору с трудом удалось откупиться.
Тем временем опытный Сидор стал замечать в поведении сына что-то слишком знакомое. Он проверил вены Сережи и увидел, что они сплошь изжалены уколами. Сидор стал проверять сына каждый вечер, и дырки на венах исчезли. Поведение же оставалось томным. Сидор проверил вены на ногах и обнаружил, что Сережа теперь колется туда. Сидор избил сына, и дырки на ногах исчезли. Сережа стал колоться под мышки.
Как трудного подростка на учете милиции Сережу в сопровождении отца направили на воспитательную экскурсию в колонию для несовершеннолетних. Но эта педагогическая мера возымела противоположное действие. Глаза у мальчонки загорелись. Он признался папе, что больше всего на свете желал бы попасть сюда, к пацанам.
Для него это было так же закономерно, как после школы мечтать об университете.
И вскоре его мечта сбылась. Поскольку Сережа оказался ещё и игроманом, он из лагеря не давал Сидору покоя. Периодически он звонил домой и слезно умолял папу выслать ему денег в виде рассыпных сигарет, чтобы он мог вернуть карточный долг. Иначе его прикончат.
