Но после выпускного бала я не пошел со всеми встречать белые ночи, настолько невыносимо больно мне было находиться среди моих одноклассников. Возле нашей парадной я встретился с отцом. Он, видимо, ждал меня. Увидев слезы на моих глазах, он все понял.
– А что, сынок, пойдем вдвоем встречать белые ночи, – тепло сказал отец, и я до сих пор благодарен ему за эти слова. Мы шли по семнадцатой линии, а отец с увлечением рассказывал об удивительных приключениях, которые произошли с ним за долгие годы работы в экспедициях. Дошли мы до моста «Лейтенанта Шмидта» и дальше пошли по набережной в сторону университета.
Я тогда еще не думал, что проклятие отца продолжало действовать и сводило на нет все мои успешные начинания. А потом я поступил в Технический университет и отучился первый курс на одни пятерки. Но на втором курсе ко мне опять вернулась неуверенность. И тогда я, наконец, понял, что забытая фраза отца: «Ты сойдешь с ума, если будешь заниматься этой дурной привычкой» – продолжала действовать. Я давно уже не занимался онанизмом. И с годами превратился в «проклятого ангела», которого держала за горло сказанная самым любимым человеком на свете зловещая фраза.
С такими мыслями я перестал посещать университет. Мои товарищи по курсу: Юра Пых, Леня Петухов и Лева Цвик продолжали стремительно развиваться. Им было не до меня. Рядом с ними я казался сам себе бездарной серой мышью.
Теперь, анализируя причину сверления в голове, я подумал: не в этом ли прошлом ключ к раскрытию моей тайны? Я определенно был проклят. Проклятие задержало мое развитие. И когда я полюбил Верочку Клюге и затем лишился девственности, началось столь стремительное мое развитие, что оно сопровождалось яростным, неудержимым сверлением в голове. Я теперь знаю, что оно породило спор с самим собой. К сожалению, мне пришлось спорить с пятилетним ребенком – именно такой несовершенной народилась моя душа. Но такой убогий диалог не испугал меня. Я был молод, вынослив и терпелив. Эти замечательные качества помогли мне достичь небывалого совершенства. А вершиной этого совершенства стало познание Матрицы.
Глава седьмая
Первый круг ада
С одобрения матери и Верочкиных родителей я перебрался жить на Торжковскую. Родители моей жены после прощального застолья отправились жить на Школьную улицу, подарив дочери двухкомнатную квартиру. Сейчас это прозвучало бы примерно так: подарили «хрущевку», на пятом этаже, без лифта. Но по тем временам это было очень благородно и престижно. И зажили мы, что называется, душа в душу.
Я держался молодцом и первый круг Ада переносил с улыбкой. Мне было плохо и день ото дня становилось все тяжелее. Но я умел хорошо держать удар. Этому я научился с детских лет, работая над собой с большим рвением.
Теперь я жил ради нашей любви. Я должен был помочь Верочке закончить институт. Она слабо усваивала теорию, совсем не умела чертить, и мне приходилось объяснять ей пройденный материал. Когда она приходила вечером домой, я, казалось, забывал о своих невзгодах.
За три месяца непрерывной работы над собой я многого добился. Моя внутренняя речь стала увереннее, и задача «Да – Нет» доставляла истинное наслаждение. С каждым днем я по маленькому шажочку продвигался вперед, но продвигался неумолимо. И наступил день, когда моя детская душа превзошла самое себя, засыпав меня бесчисленными вопросами. Так в далеком и радужном детстве я, наверно, засыпал вопросами свою мать. Ощущение этой удачи наполнило мои глаза светом.
Возможно, содержание этих страниц не было бы столь притягательным для моих почитателей, если бы не логическая цепочка, приведшая меня к познанию Матрицы. Что мною двигало в то мгновение? Желание превзойти подвиг Алексея Мересьева? Но вряд ли я мог стать таким же всенародно любимым героем, оставаясь в тени. Да, мною двигало неиссякаемое стремление к познанию – вот вечный огонь души, в котором рождаются, куются и закаляются истинные герои нашего времени. Они всегда притягательны своей былинной отвагой и непредсказуемостью. Я был интеллектуалом. И много лет стремился к совершенству своей души. На таком высоком уровне до меня еще никто не работал. Но я был молод и полон сил – поэтому мне было необходимо как можно быстрее разобраться со своим недугом. Ночами, после того, как Верочка засыпала в моих объятиях, я начинал заниматься аутотренингом.
Я осторожно освобождался из объятий жены и шел на цыпочках в другую комнату, где ложился на софу. Я расставлял руки и ноги, чтобы они не соприкасались друг с другом, и начинал повторять: «Я могу почувствовать тяжесть в руках и ногах и холод во лбу, но могу не ощутить этого, потому что это не самогипноз, а результат наивысшей саморегуляции организма. В моей груди горит совершенное сердце. Оно сжигает неуверенность, страх, тупость, скованность, и я чувствую себя молодым, здоровым и добрым. А теперь я поработаю над своими эмоциями!
– Я – добрый?
– Добрый!
– Да или нет?
– Да.
– Это правда?
– Правда!
– Я – смелый?
– Смелый.
– Да или нет?
– Да!
Я продолжал этот диалог в течение часа. И если ответ был вялый и неэмоциональный, я задавал вопросы все настойчивее и азартнее, и ответы становились живыми и быстрыми, как я того хотел. В этих мысленных диалогах еще не было ни вертикальной колебательной системы на корне языка, ни горизонтальной колебательной системы на корне и кончике языка. Это открытие придет ко мне позднее. Но уже сейчас я довольно успешно работал над своими эмоциями. Иногда после таких изматывающих сеансов я засыпал на софе. Но просыпался всегда раньше моей любимой и спешил лечь рядом с ней, чтобы она не раскрыла мой секрет.
А однажды мне приснился всадник на белом коне. Позади всадника сидел маленький мальчик. Я шел впереди всадника босиком, но всадник никак не мог меня догнать. Я видел перед собой степь и дорогу. Дорога рассекала степь на две половины: одна была светлая, другая – темная. Я очень этому удивился и спросил всадника, что сие означает. И ответил мне всадник, что левая сторона оттого светла, что осенена она благими деяниями моего отца, а правая сторона оттого темна, что по материнской линии мужчины крепко пили, и моя мать никак не может отмолить этот грех. А младенец, сидящий за всадником, принадлежит мне по праву. Но заговорит младенец, когда я произнесу имя Бога между корнем и концом того, что ничего не скажет, коли молчит. Сказав эти слова, всадник вместе с младенцем исчезли. Остался я один на дороге, разделившей темное и светлое начало точно на две половины.
Я как-то сразу пробудился ото сна. И начал сон разгадывать. Младенец – это определенно душа ребенка, которая живет во мне. А что такое, имеющее корень и кончик? Он ничего сказать не сможет, коли молчит. Язык имеет корень и кончик. И чтобы младенец заговорил, надо произнести имя Бога между корнем и кончиком языка. Я вспомнил незамысловатую молитву: «Господи, славься Имя Твое, славься Царствие Твое. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!»
Я прочитал молитву несколько раз, но душа младенца – моя душа, молчала. Неужели я что-то не так делал. А ведь я подошел совсем близко к разгадке горизонтальной колебательной системы…
Резниченко стал моим кумиром. Я мало с ним разговаривал, почти не общался, но чувствовал его благотворное влияние постоянно. Владимир Яковлевич умел, как никто другой, пользуясь длинной логарифмической линейкой, находить оптимальный вариант проточной части газотурбинной установки. Когда наши расчетчики обсчитывали его вариант, редко что менялось в конструкции. Я так ему завидовал, словно он пользовался современным ноутбуком, а не примитивным вычислительным инструментом.
Незаметно пролетело капризное лето с теплыми июльскими ночами. После чего началась бесконечная полоса дождей. Я любил дожди, особенно с утра. Под звонкий стук дождевых капель легко дышалось и думалось. Иногда я писал стихи. Но очень скоро чертежи стали моими стихами, поэмами и балладами.
Обойма с направляющими аппаратами уже не казалась мне огромной грудой металла. Наоборот, я увидел в ней блеск полированных лопаток и совершенство линий. Мне нравилось ходить по цехам и наблюдать, как сиреневая стружка выбегала живой из-под резца и вилась длиной змейкой возле станка. А время летело быстро. Я выпустил обойму с направляющими аппаратами, а затем много других чертежей. На меня обратил внимание главный конструктор. Это произошло, наверно, потому, что я любил вкалывать.
За многие месяцы работы над собой я совершил настоящий гражданский подвиг. Начал с Божественного сверления, обрушившегося на мою голову. С рождения капризной детской души, отвечающей на вопросы робко, нараспев или не отвечающей вовсе. Выдержать этот тяжкий крест Господень мог только человек верующий. И вера в Бога помогала мне одолевать страдания. Мысль о несовершенстве исчезла с повестки дня. Появилось ликование в душе вместе с ощущением грандиозной победы.
