- …Завтра к вечеру мои приедут. Однако картофель копать пора.
Картофель нынче уродился знатный. О! - Вася сжал кулак, серый от плохо отмытой земли и большой, как крупный корнеплод, который он и пытался изобразить. - Один к одному. Мой любимый размер.
Так ослик Иа говорил, подумал я, силясь повернуть ключ в замке.
- Ведер сто пятьдесят мы нынче с Олежкой накопаем, я думаю, - продолжал Василий, - будем этой зимой с картохой!
Как и со всем остальным, подумал я. И еще подумал: будто бы у тебя, Вася, когда-то было иначе. Хотел сказать об этом вслух, но промолчал, понял, что если скажу, мои слова будут истолкованы Васей как зависть. А я не завидовал. Но и не радовался за соседа, мне было все равно, какой у него в этом году будет урожай.
Ключ, наконец, повернулся, я облегченно вздохнул. Вытащив замок из петли и повесив его тут же, на перекладину калитки, я, было, двинулся к дому, но Вася успел ухватить меня за рукав ветровки.
- Че скажу…
Я попытался высвободить свой рукав из цепких Васиных клещей, но сосед держался за рукав крепко.
- Ворюги совсем оборзели, - доверительно сообщил он. - Средь белого дня по дачам шарятся. Ну, не то, чтобы днем, вечером, но до темноты еще. Я вчера от соседа слева шуганул. Пацанье, лет по пятнадцать. Гляжу, теплицу дюралевую курочат. По-деловому так, как у себя дома. Я им: кто такие? А они: пошел на х…, старый дурак. Это ж надо же! Я за берданкой в дом сбегал, с крыльца как шарахнул!
- По детям из ружья стрелял? - ужаснулся я.
- Да солью, солью. Не дробью же! Я бердану свою с патронами солью заряженными всегда наготове держу. Жаль, не попал! А может, и зацепил кого чуток, вдогонку стрелял. Увидали меня с берданкой, как дунули через забор. А я как бабахнул с двух стволов! Соседу подсолнухи побил. Ха-ха-ха! Два подсолнуха самых больших солью скосил, одни бадылки торчат. Но зато парник ему отстоял. Надо мне с него пузырь стребовать. Да… Это надо же! - скорбно вздохнул Вася.
- Детишки, цветочки жизни. Не дети они, а сволочи конченные.
Пожилого человека на х… посылать!
- Сволочь - это ты, Вася! - зло сказал я.
Василий посмотрел на меня пристально своими разными глазами. Один глаз у Васи стеклянный, поэтому его и зовут все косым Васей. Левый глаз ему выбили в детстве из рогатки, Вася мне сам об этом рассказывал. Кстати, его супруга тоже слегка косит. Может и у нее один глаз стеклянный?
- А ты меня, Сергуня чего сволочишь? - Вася, наконец, отпустил мой рукав и подбоченился. - Я с ворюгами сражался, между прочим.
Чужое, между прочим, добро сберегал.
- Они - дети!
- И что с того? - искренне возмутился Вася. - Может, перевоспитывать мне их посоветуешь? Может, им, засранцам, надо объяснить, что чужое брать нехорошо? Че молчишь? Вот изловлю какого-нибудь малолетнего расхитителя частной собственности и тебе отконвоирую на перевоспитание. Вот ты и давай, перевоспитывай. - И добавил презрительно: - Интеллигент несчастный.
Потом он сплюнул вязкой желтой слюной, оторвался от забора и вразвалочку зашагал по направлению к кухне.
Я не обиделся на Васю за "несчастного", на правду обижаться глупо. На "интеллигента" я тем более не обиделся. Я всегда относил себя к интеллигентным людям, а Вася, подозреваю, никогда и не догадывался об истинном значении слова "интеллигент", считал его ругательным.
Я не сразу прошел в дом, чтобы переложить продукты из сумки в холодильник. Поставил сумку у крыльца, сел в винограднике в плетеное кресло, не сняв с него клеенчатого чехла, закурил.
Короткий разговор с соседом, так внезапно обратившийся ссорой выбил меня из моего обычного состояния равновесия.
Именно так - равновесия, а не покоя. Покой нам только снится.
Кому - нам? Нам - это всем, кроме меня. Мне и во сне неспокойно. Я не часто вижу сны, и лучше бы было, если бы я их не видел вообще.
Сны, которые хуже яви, они всегда возвращают меня в прошлое. Не в то прошлое, когда я был счастлив, а в то, когда слово "счастье" потеряло для меня всякий смысл. Я знаю, что я сплю, силюсь проснуться и не могу, сны сильнее меня. Вернее, даже не сны, а сон.
Он всегда один и тот же. Я знаю, чем он закончится, а потому не хочу, чтобы он продолжался. Не хочу, но ничего не могу с собой поделать. Мой сон, как черная дыра, который держит меня своим мощным неземным притяжением.
/Я в ангаре. ///
/Там светло, горят не только фонари, прицепленные к фермам//,// покрыты//м// толстым слоем //жирной //пыли//.// //Л//охмотья пыли свисают с //ферм и с колпаков фонарей. Фонари горят тускло, но// по периметру ангара дополнительно установлены на //ярких желтых// стойках пр//о//жекторы. Они и освещают// ангар, пол которого усеян трупами и фра//г//ментами тел. Трупы уложены так, чтобы между ними можно было пройти//,// и разминуться двоим, идущим навстречу. Где-то здесь л//е//жат //те//, кого я должен найти//.// //И// опознать//?
Нет. Нет, нет и нет! //Я не хочу этого! //Я надеюсь, что те, кого я ищу, живы. //Зоя. Миша. Лизонька. Светлана. //Я почти уверен в том//, что все они ж//и//вы//. Где-то в глубине сознания //угрюмо и молча затаилось// знание о том, что живых //в ангаре// нет// и быть не может//, но я //все равно //н//а//деюсь.// //И//щу и не могу найти. Трупов много, кажется, что их тут тысячи, хотя уже известно, что в самолете было сто тринадцать пасс//а//жиров и //шесть// членов экипажа. //Я в ангаре один. Брожу среди мертвых//, смотрю на них.
Некот//о//рых, это совершенно точно, я уже видел и не раз. Они уже встречались мне, я проходил мимо. Я огл//я//дываюсь. Точно - вон там леж//ал// пожилой мужчина с аккуратно по//д//стриже//н//ной седой бородой. //Он похож на Хемингуэя, и это конечно из-за бороды.
//Именно над ним я стою сейчас. Снова смотрю себе под ноги, но там не седобородый, а совсем юный длинноволосый п//а//рень.// Он совсем не похож на того старика, который лежит в чет//ы//рех тр//у//пах от того места, где я остановился. Я спутал? Да, я спутал. Снова оглядываюсь, но на месте //Х//е//мингуэя// лежит длинн//о//волосый парень, а подо мной труп //седобородого//. Я иду дальше и снова натыкаюсь взглядом на парня. //На того самого парня. //Он с//о//всем юный, намного моложе моего Мишки. Мишка! Мне хочется крикнуть, п//о//звать его, но голос не повинуется мне. Мишка, мальчик мой! Где ты? Зоинька! Лизонька! Ми-ша! //Вдруг я понимаю, куда мне надо и//д//ти. Туда, в конец ангара! Мне хочется бежать, но я не могу. Я тол//ь//ко смотрю в ту сторону. Смотрю, и мне кажется, что там горит яркое рыжее пятно Зоиных волос. //Или я вижу его… //Зоя! //кричу я. //И вдруг осознаю, что моя жена, сын, н//е//вестка и внучка// - они// мертвы. Я отчетливо осознаю, что в ангаре нет живых людей. Я понимаю это, и у меня в груди образуется ледяной ком. Это оно,// то самое// затаившееся знание. Оно вытеснило н//а//дежду//.///
//
Я просыпаюсь, и холодное чувство одиночество овладевает мною полностью. С ним мне предстоит начинать новый день. А пока я лежу.
Лежу и мысленно повторяю свой сон, вспоминаю свои бесконечные блуждания среди растерзанных и изуродованных, изорванных в клочки тел и словно воочию вижу рыжий костер Зоиных волос в дальнем углу ангара.
Он приснился мне, этот рыжий костер.
Там, в ангаре я сначала узнал Мишку. Рядом с сыном лежало то, что осталось от Светланы и Лизоньки. А тело Зои я нашел в другом месте.
Я долго не мог найти ее. Я смотрел по сторонам, ища взглядом свое
"золото", ведь в свои пятьдесят лет Зоя почти не поседела. Седых волос было мало, они были не заметны, и Зое еще не пришлось подкрашивать их хной. "Надо начинать краситься, - говорила она мне.
- Скоро потихоньку стану превращаться в старуху". "Да брось ты! - смеясь, отмахивался я. - Какая из тебя старуха? Ты у меня самая молодая и самая красивая. Не дают покоя седые волоски? Давай я их по одному повыдергиваю. Их у тебя - по пальцам пересчитать можно". "Да!
- смеется она в ответ, соглашаясь. - Мы с тобой очень медленно старимся. Как думаешь - может, мы будем жить вечно?"…
Сначала я узнал Зоинькину одежду, долго всматривался в мертвые и ставшие вдруг какими-то незнакомыми и чужими черты лица, а когда понял, наконец, что это именно она, Зоя лежит передо мной, обомлел -
Зоины волосы были совершенно белыми. Как у Машеньки, Ванечкиной жены…
Я ненавижу свой сон, но еще больше я ненавижу эти минуты после сна. В эти минуты я лежу совершенно обессиленный, опустошенный и думаю об отцовской бритве. Снова резануть по запястьям и…
Я пересиливаю себя, сжимаю зубы, встаю и начинаю что-то делать.
Все равно что, лишь бы не думать о сне.
Когда мне бывает совсем невмоготу, я сажусь в винограднике, если я на даче, и пытаюсь выбросить из головы все мысли. Смотрю на лозы и грозди, любуюсь. Иногда это получается - не думать, а просто смотреть и любоваться. Накатывается истома. Я либо снова засыпаю в кресле, провалившись в беспамятство, как в пропасть, и тогда уже не вижу сон, либо через какое-то время просто успокаиваюсь и постепенно вхожу в обычное для себя состояние равновесия. Равновесие для меня - это, когда я мысленно общаюсь со своими родными как с живыми. Словно мы на расстоянии, но обмениваемся мыслями, как телепаты. Я даже почти верю в то, что наша разлука временна, как моя командировка, которая рано или поздно закончится, и мы снова встретимся. Этот обман - спасение от безумия или от повторения попытки уйти из жизни.
