Неожиданно открылась дверь и вошла Тереза.
— Я видела, как ты шла домой, и подменилась на работе. Тебя шатало, и я решила, что тебе опять плохо. — Она замолчала. — Что ты делаешь? Почему сидишь голая? Да еще под открытым окном?
Мария схватила башмак и начала хлестать им по своему телу.
— Дети — великое благо, так все говорят, — кричала она, — а если они — непростительная неосторожность? За все, за все надо платить.
Тереза беспомощно глядела на Марию, бьющуюся в истерике, пытаясь успокоить тихими, ласковыми словами. Наконец Тереза крепко обхватила ее руками, отняла башмак и швырнула его под стол. Мария с громким кашлем повалилась навзничь, прижав к лицу лезвие ножа.
— Если я полосну ножом, вот так, от верхней губы до подбородка, я ведь стану уродиной? — спросила она.
— Это правда, что говорят о женщинах, работающих в Учреждении, будто они… Ты с ним спишь?
— Вчера, сегодня, может быть, всю следующую неделю. По утрам.
Тереза отволокла Марию на постель.
— У них за все одна цена. Куда ни пойди. Безразлично, где ты живешь, платить все равно придется.
— Роланд, — произнесла Мария. — Ты понимаешь? Я думаю о Роланде. Он все время не идет у меня из головы. Можно наплевать на себя. Можно торговать собой, если на то есть желание или уверенность, что поступаешь правильно. Можно сойти с ума и желать себе смерти, но я ничего не делаю по этим причинам.
— Роланд тебе ничего не скажет, господин инженер всегда прикидывался, будто знает, как устраивать жизнь. То, что он сделал, — хуже, чем ложь или обман. Если бы он не ушел! Да еще молча. Просто-напросто ушел. А ты обязана с этим свыкнуться. Пусть теперь он свыкнется с мыслью, что тебе приходится пробиваться с чужой помощью. К тому же я совершенно уверена, что он тоже…
— Разве это имеет значение? Бригадефюрер спросил меня как-то, не делим ли мы с тобой Джона в постели. Когда его нет в кабинете, он ждет меня внизу, в подвале, и он ждет, чтобы я…
— Тебе нельзя забеременеть, хотя я не вижу особой разницы, иметь двух или трех детей.
— Нельзя?! — Мария с ужасом взглянула на Терезу. — Да я лучше умру!
— Да-да, от него ни за что. Только не нужно, чтобы Джон узнал. Он этого не поймет. Он считает, что ты принадлежишь Роланду — как вещь. Для него брак представляется официально заверенным правом на исключительное пользование. Супружеская измена не относится к области морали или аморальности. Ее просто не должно существовать.
— Я изменяю мужу? Это я-то изменяю мужу?
В уголках губ Терезы образовалась жесткая складка.
— Нет. Но давай об этом лучше не будем говорить. Супружескую измену совершают мужчины, оставляя нас одних.
Мария выглянула в окно, за которым сиял голубизной и золотом кусочек неба.
— С каких пор ты так считаешь?
— Я просто всегда молчала об этих вещах. Разговоры не помогут. Мы хотим выжить, так давай пытаться все это выдержать.
Мария выбралась из-под одеяла, в которое ее укутала Тереза, — и снова оделась.
— Я рада, что ты пришла, — сказала она.
— Мы выстоим. — Тереза обняла Марию за плечи. Они вглядывались в небо, такое умиротворенное и светлое, что глядеть в него хотелось бесконечно.
— Смотри, отличная погода, — сказала Тереза. — Я скажу коменданту, что ты сама заберешь сегодня детей. Пусть думает, что он провинился. Впредь будет повежливей.
Она собралась было уходить, как вдруг от входной двери донесся какой-то шорох. Мария распахнула дверь. Никого не было, но с лестничной клетки доносились торопливо удаляющиеся шаги, а на коврике лежала газета. Мария с удивлением подняла ее. Газета называлась «Барачные ведомости», ее печатали в лагере по ту сторону реки. Они уже слышали о лагере от нескольких людей. В городе ходило о нем много слухов, хотя никто не мог рассказать ничего определенного. Где-то на другом берегу реки есть обнесенный ограждениями район, жителей которого обвиняли в воровских налетах на город. Время от времени Учреждение опровергало эти слухи. Но люди упрямо продолжали толковать об этом. Об этом поговаривали даже на Севере. Об этом упоминал прораб в Садовом переулке, об этом говорил комендант.
— Оставь газету, — сказала Тереза, подойдя поближе.
— «Барачные ведомости». — Мария показала заголовок Терезе. — Стало быть, это вовсе не слухи.
— Какие там слухи. Иначе власти не запрещали бы хранить эту газету.
— Кто ее сунул нам под дверь? И почему?
— Наверно, опять тот парнишка, который приходил сюда, когда ты лежала в горячке. — Тереза взяла газету и сложила ее несколько раз. — Он хотел поговорить с тобой, но мы сказали, что не можем тебя добудиться. Когда он ушел, Джон обнаружил такую же газету под вешалкой.
— А где та газета?
— Мы ее сожгли. Сразу сожгли.
— Сожгли? Не дав мне посмотреть?
— Джон просмотрел газету.
— Знаю я, как он читает газеты.
— Успокойся же, что ты волнуешься из-за клочка бумаги? Там были сплошные политические лозунги и призывы к сопротивлению. Представь, если у нас такое найдут.
— Дай мне посмотреть этот номер, — сказала Мария. — Ведь должна быть какая-то причина, что газету кладут нам под дверь.
Тереза неохотно протянула ей листок. Мария не нашла в нем ничего, что бы бросалось в глаза, кроме некролога на последней странице. Кто-то обвел его красным карандашом. Мария внимательно прочитала текст. Имена умерших названы не были, но их внешность была описана довольно подробно, поэтому Мария сразу подумала, что речь идет о тех двух парнях с Садового.
— Прочитай вот это, — сказала Мария.
Тереза отвернулась.
— Не хочу. Не хочу знать, что там написано. Давай сожжем ее. Хранение таких изданий запрещено. Есть вещи, которых лучше просто избегать. Когда мы въезжали сюда, комендант сказал, что нам выпала удача, какая бывает раз в сто лет, при условии, что мы будем вести себя тихо.
— Да-да, — задумчиво произнесла Мария. Она открыла дверь в комнату, подошла к столу, затем к окну, снова вернулась в прихожую. — Если мы будем вести себя тихо. А значит, не задавать никаких вопросов?
— Мария, нам нужно продержаться. Вот потом, когда-нибудь, не знаю, когда, мы сможем, наверное…
Да, пожалуй, все слишком просто. Надо молчать и жить. Вот только для чего жить? Она спросила мальчишку-газетчика о Роланде, он был единственным в этом городе, которого она знала, и как раз похожий на него парнишка приносил «Барачные ведомости». Что означал этот помеченный карандашом некролог? Смысл некролога известен только убийцам. Или кому-то еще? Да, мальчишка-газетчик. Она столкнулась на улице именно с ним. Это произошло случайно? Или это значило, что убийцы все время были неподалеку от нее, постоянно начеку. Повсюду. И некролог ей послали, чтобы дать знать: мы рядом. Ты у нас под колпаком. Нам известен каждый твой шаг, молчи, иначе…
— Да, сожги ее, — сказала Мария и отдала газету Терезе. — Сожги.
Бомба взорвалась как раз в тот момент, когда Мария выходила из супермаркета, расположенного в одном квартале от ее дома напротив «Закусочной Чарли». Раздался оглушительный хлопок, полетели в воздух камни, обломки кирпича, куски металла от обшивки автомобилей, припаркованных поблизости, завизжали тормоза, а потом на мгновение воцарилась тишина. Облако пыли поднялось над улицей и на время милосердно укрыло картину катастрофы.
Постовой, дежуривший на ближайшем перекрестке, бросил взгляд на часы, сунул в рот свисток и сорвался с места. Крики и вопли, как по команде заполнившие улицу, заглушили пронзительные трели свистка. Пыль постепенно осела. В «Закусочной Чарли» снесло весь фасад, сквозь огромную дыру было видно, что взрыв разметал все внутри, до самой последней стены, даже дверь запасного выхода взрывная волна сорвала с петель. Взрывом задело и соседние дома. Разбитые стекла, вырванные оконные переплеты и люди, что-то кричавшие, высунувшись по пояс из окон.
Мария сидела на тротуаре. Поначалу она ничего не почувствовала. Сумочку и продуктовую кошелку вырвало из рук, и, описав высокую дугу, они отлетели далеко в сторону. Яблоки и сахар, перемешанные с чьей-то кровью, покрывали асфальт между перевернутой детской коляской и кучкой тряпья — тем, что когда-то звалось Милли.
Подошел полицейский, склонился над Марией, затем помог ей подняться.
— Все в порядке? — спросил он.
Мария кивнула и показала рукой в сторону Милли. Из-под коляски донесся крик ребенка, и Мария мгновенно поняла, почему Милли уже больше не встать и не опереться на ее руку. Взрывом ей снесло часть лица. С правой стороны в черепе зияло отверстие, проделанное обломком кирпича или куском металла. Мария вдруг почувствовала боль в левой ноге. Она снова опустилась на землю, увидела проступившую кровь, осторожно стащила чулок с задетой осколком ноги и перевязала ее выше колена. До нее по-прежнему не доходил смысл происшедшего. Мария машинально собрала остатки продуктов, высыпавшихся из кошелки, потом мелкие предметы, выпавшие из ее сумочки, и поискала глазами кошелек. Она протянула к нему руку, но мальчишка лет десяти — двенадцати опередил ее.
