Марганцовку нашли в аптечном пункте типографии. Мы взобрались на трактор, разбудили водителя, объяснили, где он, и по-черепашьи рванули на другой конец города, к цыганам. До меня дошло, что марганцовка нужна для приготовления джэффа.
Нарочно он, что ли, так медлит? И всё какие-то шуточки, прибауточки, приколы… /При-колы. /Почему ему так весело, когда должно быть страшно? Мне страшно оттого, что весело тебе. Мне, вот, страшно, и хочется побыстрее. Вне очереди из одного человека. Как начинаем колоться, так у одного дедушка рожает, у другого бабушка ждет ребенка. Но у меня-то действительно есть повод.
Предположим, он укололся, накрылся и закатил глаза. А кто же тогда уколет меня, чтобы я укрылся и закатил глаза7 Я-то сам колоться не умею. Умею, но плохо. Плохо, но умею. А его, когда он уже, лучше не трогать. Звереет от малейшего звука. Боится спугнуть драгоценнейшие мгновения кайфа. Не думает о секундах свысока. В конце-то концов, друг он мне или не друг? Недруг или…
Друг. Кач-кач-кач. Перехватить полотенцем, а потом отпускать, но не быстро, иначе… Больше всего люблю эти мгновения. Вены у меня не такие велосипедные шины, как у Феликса, но очень даже… Многие говорят: о, какие у тебя вены. Потому что у них нет никаких вен вообще. Они живут совсем без кровообращения. Кровообращение – не главное в их жизни.
Есть контакт. У каждого должна быть своя игла и свой одноразовый шприц, как завещал великий этот… А на самом-то деле на всех одна машина для осеменения коров и тупая игла, промытая из лужи. Кожа лопнула с оглушительным треском. Больше всего люблю этот момент.
Первые полсекунды – полёт отличный. Вторые полсекунды – атомный взрыв. Вот оно: страшно и весело. Лев Николаевич Толстой. "Война и мир". Том второй. Хижина второго Тома. Мир хижинам, война дворцам.
Каким, на хер, дворцам? Какая хижина второго тома?
Всосал немного крови. У них это называется "контроль". Или как-то ещё. У них всё как-то по-особому называется. Мне этот момент нравится больше всего. Если бы не было наркотика, я бы колол вену просто так, пустым шприцем. Феликс говорит: это потому что ты знаешь
– потом наступит удовольствие. Его брат больше всего на свете боялся уколов, а потом полюбил… Больше всего на свете. Феликс верует в рефлексы как физиолог Павлов. Но проводит опыты не на собаках, а на себе. И на себе подобных. На людях. Стало быть: он порядочнее физиолога Павлова. Физиолог Павлов написал собаке записку: "Прости,
Джим, что я нагрубил тебе во время операции". А Джим не умел читать и сдох.
Начал вводить. Полёт отличный. Неужели он впустит в меня /всю
/эту цистерну рассола? Из таких шприцов коровам в жопу вводят конский возбудитель. Да в моих жилах столько крови не найдется. В наших жилах кайф, а не водица. Куда гонишь, куда гонишь, чтоб я лопнул? Наоборот, надо быстрее, чтобы резкий приход… Глаза лопнут.
Уф. Отпускай полотенце.
А он и так пошёл. Ещё не до конца, а он уже прёт вовсю. Русские идут. Yes! Маманя хорошо-то как, хотя ты не женщина, а поп. Чтоб тебя трепануло.
Теперь снимай очки, закрывай глаза, расслабляйся и лежи. Накрой лицо полотенцем. Если что – не бойся, я рядом. Не таких откачивал.
Не бойся и не ужасайся.
А чего бояться, мать твою? Ё твою мать, этого, что ли? Да я сейчас лопну. Да я… Вот это накрыло. Картина Айвазовского "Девятый вал". Если я сейчас подохну, то последняя моя мысль посвящена дурацкой картине, которая на хрен не нужна.
Я живой или как? Другая волна ещё сильнее. Да я сейчас совсем подохну или – наоборот. Нет, вы как хотите, а я привстану. Лучше помереть сидя, чем жить на коленях. Нет, лучше прилягу, а то растрясется. Зубы, что ли трещат? А вот теперь хорошо. Или как? Я понял, зачем они накрывают морды.
Звездочки перед глазами в кромешной тьме. Кругами куда-то лечу.
Волны стали ровнее и слаще шипеть. Теперь распластаться, не растерять. Ой, как нам славно. А что у нас член? Что-то, говорят, у них член.
А его и нет совсем. Был, да весь вышел. Вобрался. Усох. Кто бы мне его потеребил? В следующий раз положу с собой бабу. Хорошо. И бросили его во тьму внешнюю, где скрежет зубовный. Понимали в наркотиках. Алые волны плещут на черный мозг. Алое и чёрное.
Пропеллером лечу в неба звездоту. Волны быстро затухают, как не бывало. И только-то? И столько разговоров? Я ничего не успел почувствовать. Феликс чем-то гремит на кухне.
Пора догоняться.
Нарочно он, что ли, так медлит? И всё какие-то шуточки, прибауточки, приколы… /При-колы. /Почему ему так весело, когда должно быть страшно? Мне страшно оттого, что весело тебе. Мне, вот, страшно, и хочется побыстрее. Вне очереди из одного человека. Как начинаем колоться, так у одного дедушка рожает, у другого бабушка ждет ребенка. Но у меня-то действительно есть повод.
Предположим, он укололся, накрылся и закатил глаза. А кто же тогда уколет меня, чтобы я укрылся и закатил глаза7 Я-то сам колоться не умею. Умею, но плохо. Плохо, но умею. А его, когда он уже, лучше не трогать. Звереет от малейшего звука. Боится спугнуть драгоценнейшие мгновения кайфа. Не думает о секундах свысока. В конце-то концов, друг он мне или не друг? Недруг или…
Друг. Кач-кач-кач. Перехватить полотенцем, а потом отпускать, но не быстро, иначе… Больше всего люблю эти мгновения. Вены у меня не такие велосипедные шины, как у Феликса, но очень даже… Многие говорят: о, какие у тебя вены. Потому что у них нет никаких вен вообще. Они живут совсем без кровообращения. Кровообращение – не главное в их жизни.
Есть контакт. У каждого должна быть своя игла и свой одноразовый шприц, как завещал великий этот… А на самом-то деле на всех одна машина для осеменения коров и тупая игла, промытая из лужи. Кожа лопнула с оглушительным треском. Больше всего люблю этот момент.
Первые полсекунды – полёт отличный. Вторые полсекунды – атомный взрыв. Вот оно: страшно и весело. Лев Николаевич Толстой. "Война и мир". Том второй. Хижина второго Тома. Мир хижинам, война дворцам.
Каким, на хер, дворцам? Какая хижина второго тома?
Всосал немного крови. У них это называется "контроль". Или как-то ещё. У них всё как-то по-особому называется. Мне этот момент нравится больше всего. Если бы не было наркотика, я бы колол вену просто так, пустым шприцем. Феликс говорит: это потому что ты знаешь
– потом наступит удовольствие. Его брат больше всего на свете боялся уколов, а потом полюбил… Больше всего на свете. Феликс верует в рефлексы как физиолог Павлов. Но проводит опыты не на собаках, а на себе. И на себе подобных. На людях. Стало быть: он порядочнее физиолога Павлова. Физиолог Павлов написал собаке записку: "Прости,
Джим, что я нагрубил тебе во время операции". А Джим не умел читать и сдох.
Начал вводить. Полёт отличный. Неужели он впустит в меня /всю
/эту цистерну рассола? Из таких шприцов коровам в жопу вводят конский возбудитель. Да в моих жилах столько крови не найдется. В наших жилах кайф, а не водица. Куда гонишь, куда гонишь, чтоб я лопнул? Наоборот, надо быстрее, чтобы резкий приход… Глаза лопнут.
Уф. Отпускай полотенце.
А он и так пошёл. Ещё не до конца, а он уже прёт вовсю. Русские идут. Yes! Маманя хорошо-то как, хотя ты не женщина, а поп. Чтоб тебя трепануло.
Теперь снимай очки, закрывай глаза, расслабляйся и лежи. Накрой лицо полотенцем. Если что – не бойся, я рядом. Не таких откачивал.
Не бойся и не ужасайся.
А чего бояться, мать твою? Ё твою мать, этого, что ли? Да я сейчас лопну. Да я… Вот это накрыло. Картина Айвазовского "Девятый вал". Если я сейчас подохну, то последняя моя мысль посвящена дурацкой картине, которая на хрен не нужна.
Я живой или как? Другая волна ещё сильнее. Да я сейчас совсем подохну или – наоборот. Нет, вы как хотите, а я привстану. Лучше помереть сидя, чем жить на коленях. Нет, лучше прилягу, а то растрясется. Зубы, что ли трещат? А вот теперь хорошо. Или как? Я понял, зачем они накрывают морды.
Звездочки перед глазами в кромешной тьме. Кругами куда-то лечу.
Волны стали ровнее и слаще шипеть. Теперь распластаться, не растерять. Ой, как нам славно. А что у нас член? Что-то, говорят, у них член.
А его и нет совсем. Был, да весь вышел. Вобрался. Усох. Кто бы мне его потеребил? В следующий раз положу с собой бабу. Хорошо. И бросили его во тьму внешнюю, где скрежет зубовный. Понимали в наркотиках. Алые волны плещут на черный мозг. Алое и чёрное.
Пропеллером лечу в неба звездоту. Волны быстро затухают, как не бывало. И только-то? И столько разговоров? Я ничего не успел почувствовать. Феликс чем-то гремит на кухне.
Пора догоняться.
Хайнц в пышной стеганой куртке, голубых джинсах и коротких сапожках уже похаживал перед своим дизельным "Мерседесом", потирая руки и позевывая после неудобной ночи в кабине. Он выглядел совершенно по-хозяйски. Так мог разогревать свой танк перед походом папа Хайнца, который, как выяснилось, воевал под Москвой в 1941 году. Рядом с машиной, возле толстой трубы теплотрассы, ковырялся неопрятный мальчик с вороватым взглядом. Мы поздоровались и закурили
