Лиса тоже стала танцевать на пульте, изящно виляя хвостом.
Дрожание корпуса самолета встревожило пассажиров.
— Ну-ка, Серый, выясни, что там делается у них.
Волк увидел веселье на пульте управления.
— Братцы, что вы делаете?
— Выпендриваемся.
— Я тоже хочу, — сказал Волк и присоединился к пляшущим.
Самолет стал выделывать странные эволюции. В салоне началась паника. Медведь лично направился уточнить обстановку.
— Вы что делаете? — спросил он пляшущих на пульте зверей.
— Выпендриваемся.
— Ну-ка, позвольте и мне, — сказал Медведь, ступив на пульт управления.
Самолет вошел в штопор.
— Ребята, — спросил Воробей, — а летать вы умеете?
— Нет, — ответили ребята, хватаясь друг за друга.
— Так чего же вы вые… выпендриваетесь?
Четырехлетний сын лениво прощупывает вилкой еду.
— Эта горчица похожа на э-э…
Мама гневно посмотрела на Юру.
— Нет, не по вкусу, а по цвету.
— Юра, за обедом нельзя говорить о таких вещах!
— А за завтраком?
В творчестве сына между годом и десятью месяцами и пятью годами я не нашел ни одного выражения, противоречащего логике.
С разрешения автора приведу несколько цитат:
— Мамочка, ты сама снимаешь пальто? Ты уже научилась?
— Конечно. Я уже давно научилась.
— А почему папа тебе снимает пальто?
-
— Ничего не понимаю: Днепр — это мальчик, а река — это девочка…
-
— «Пойдет направо — песнь заводит…»
— Папочка, как это «заводит»? Песня ведь не машина?
-
— Я уже самостоятельный?
— Нет, сынуля.
— Значит, я еще с мамой стоятельный?
-
— Ух! Какая у вас муфта воротничная!
-
— Бабушка и мама — главные вещи при еде.
-
Четырехлетний Юра заметил, что к Сережиной маме приходит мужчина.
— Он у Сережи двоюродный папа.
-
— Как пишется отрицательный знак?
-
К вопросу о температуре воды:
— Дай мне воду не комнатную, а уличную.
-
Посмотрел на деревянную птицу:
— У галки накрашены губы. И ничего особенного. Она ведь женщина.
-
— Я знаю: война — это злая тетя.
Пожилой хирург был уже изрядно вымочален после пяти часов беспрерывного приема больных. Кабинет заполнила пышная блондинка лет тридцати пяти с лицом, щедро отштукатуренным всеми средствами косметики. Хирург пригласил ее сесть и спросил, на что она жалуется.
— Доктор, у меня левая грудь больше правой.
Хирург указал на ширму:
— Разденьтесь, пожалуйста.
Грудей было очень много, и правой и левой, но при самом тщательном обследовании врач не обнаружил никаких патологических признаков.
— Оденьтесь, пожалуйста.
— Доктор, но ведь эта грудь больше другой?
Хирург снова внимательно прощупал груди и подмышечные ямки.
— У вас все в порядке. Уверяю вас.
— Доктор, но ведь левая грудь у меня больше!
— У Венеры Милосской левая грудь тоже чуть больше.
— Да? Она тоже была у вас на приеме?
На заводе «Арсенал им. Ленина» вступил в строй новый объект: роскошное здание проходной из стекла и бетона в конструктивистском стиле. Здание начинили штатом вохровцев во главе с бдительным и проницательным начальником. Он умудрялся находить у пролетариев надфили в туфлях, прецизионные подшипники во рту и микрометры в ширинке.
А Егору именно в эти дни понадобился резиновый клей и в изрядных количествах.
Вместе с товарищами по классу он вошел из заводского двора в проходную, делая вид, что пытается скрыть от зорких глаз охраны сверток, упакованный в газету.
— Ну-ка, подь сюда, — подозвал его начальник, — это что у тебя?
— Что, что? Говно.
— Положь.
Егор неохотно положил сверток на стол.
Рабочий класс с одной стороны и вохровцы из-за спины начальника внимательно наблюдали за тем, как развертывается газета. Целофановый кулек действительно был наполнен калом.
Новое здание проходной выдержало испытание на прочность: оно не рухнуло от взрыва хохота.
Начальник стоял красный, как лозунг «Вперед, к победе коммунизма!»
Егор упаковал кулек и, сопровождаемый аплодисментами работяг, вышел на улицу.
Сцена повторилась на следующий день. Правда, начальник слегка колебался, проверить ли сверток. Но проверил. В кульке был кал. И на третий день в кульке был кал.
Но начальник уже не задержал Егора. И напрасно. В левой штанине к бедру был прикреплен кулек с резиновым клеем.
А на четвертый день Егор пронес клей не только в штанине, но и в свертке, завернутом в газету.
Егор любил цирк. Он знал, что при правильных методах дрессировки можно приучить даже начальника вохровцев.
— Старый врач все реже бывал в хорошем настроении. У жены нет зимнего пальто. Полученная недавно трехкомнатная квартира стала теснее после рождения внука. А что будет, когда и вторая дочь выйдет замуж? В отделении появились два новых врача, кандидаты наук. Их еще на свете не было, когда он окончил университет. И вот пожалуйста, больные тянутся к ним, а не к нему, опытнейшему врачу. Его тоже всегда считали талантливым и перспективным. И диссертацию он мог защитить. Но так уж сложилось. Быт. Война. И снова быт.
А тут еще этот нудный больной со своими жалобами.
— Что вы принимали?
Больной подробно перечислил все лекарства.
— Какой идиот это все назначил?
— Вы, доктор.
Путевку в Затоку они достали с таким трудом, что только за это им уже полагался летний отдых. Семью из трех человек втиснули в крохотную каюту старой лахудры, гниющей на приколе. В конце коридора — до предела загаженная уборная. Одна на двадцать кают. А у всех профузный понос.
Воздух в основном состоял из мух. Все поверхности, включая пищу, тоже были покрыты мухами.
Глава семьи время от времени сматывался в Одессу за продуктами. В какой-то мере их выручал чайник, который, слава Богу, они догадались захватить из дома вместе с электрическим кипятильником.
В конце концов им удалось сбежать до срока, чудом достав железнодорожные билеты. Поезд стоял на станции две минуты. Вагон взяли штурмом, хотя на билетах были обозначены места.
Четвертой в купе оказалась девица лет четырнадцати. Ее отец циркулировал из своего купе в другом конце вагона, размещая вещи. Девица наблюдала за этим процессом, словно наследная принцесса, увы, вынужденная терпеть присутствие черни в своем дворце.
Но, когда отец принес большой эмалированный чайник, мера ее терпения исчерпалась:
— Папа, ну зачем этот чайник?
— Дура, не будь чайника, мы бы подохли на этом курорте.
Небольшое кафе на Крещатике. За столиком одиноко скучает девица.
За другим столиком чернокожий студент неторопливо пьет кофе и пожирает взглядом соседку. Она неподвижна, как мавзолей Ленина. Но периферическое зрение не упускает эволюций студента.
Он положил трехрублевую бумажку на мрамор столика.
Девица демонстративно отвернулась. Когда она заняла первоначальную позицию, на столике уже лежала пятирублевая бумажка.
Порочная тактика студента разоблачила существование, по меньшей мере, двух купюр. И студент, в конце концов, выложил на столик обе.
Девица встала и, покачивая бедрами, направилась к выходу. Студент поспешно последовал за ней.
К трем часам утра, когда карета скорой помощи привезла девочку с острым аппендицитом, дежурный хирург уже валился с ног.
В отделении был закон: перед аппендектомией каждая женщина должна быть обследована гинекологом; в его отсутствии — хирургом.
Со студенческих лет дежурный врач не любил гинекологии. А в этом случае диагноз не вызывал ни малейшего сомнения. К тому же, пациентке четырнадцать лет. Фактически еще ребенок. На всякий случай он спросил:
— Ты, конечно, девственница?
Скромно потупив очи долу, она ответила:
— Немножечко нет.
Сослуживцы облизывали губы, рассказывая о знаменитом тбилисском ресторане. Семен решил пообедать там, впервые приехав в Тбилиси. Увы, шашлык по виду и по вкусу напоминал ошметки подошвы, нанизанные на шампур.
Не без юмора, но вполне деликатно, Семен изложил это официанту.
— Нэ нравыца? Можете заказать у сэбя в Эреване, — сурово отрубил официант.
— Почему в Эреване? Какое отношение я к нему имею?
