– Не знаю, одобрил ли бы он ваш метод.
– Мы этого метода не выбирали. Они нас довели.
– Ну что вы можете попросить в обмен на Чарли Фортнума? Ящик хорошего виски?
– За американского посла мы потребовали бы освобождения двадцати узников. За британского консула, вероятно, придется снизить цену наполовину. Пусть решит Эль Тигре.
– А где же он, черт бы его побрал, этот ваш Эль Тигре?
– Пока операция не кончена, с ним имеют связь только наши в Росарио.
– Наверное, его план не был рассчитан на ошибку. И не учитывает человеческую природу. Генерал может убить тех, кого вы просите освободить, и сказать, что они умерли много лет назад.
– Мы неоднократно обсуждали эту возможность. Если он их убьет, то в следующий раз мы предъявим ему еще большие требования.
– Леон, послушай. Если вы будете уверены, что Чарли Фортнум ничего не вспомнит, право же…
– А как мы можем быть в этом уверены? У тебя нет такого лекарства, чтобы заглушить память. Он так тебе дорог, Эдуардо?
– Он – голос в исповедальне, который мне знаком.
– Тед, – окликнул его знакомый голос из задней комнаты. – Тед!
– Видишь, – сказал отец Ривас. – Он тебя узнал.
Доктор Пларр повернулся спиной к судьям и вышел в соседнюю комнату.
– Да, Чарли, я тут. Как вы себя чувствуете?
– Ужасно, Тед. Что это? Где я?
– У вас была авария. Ничего страшного.
– Вы отвезете меня домой?
– Пока не могу. Вам надо спокойно полежать. В темноте. У вас легкое сотрясение мозга.
– Клара будет беспокоиться.
– Не волнуйтесь. Я ей объясню.
– Не надо ее тревожить, Тед. Ребенок…
– Я же ее врач, Чарли.
– Конечно, дорогой, я просто старый дурак. Она сможет меня навестить?
– Через несколько дней вы поедете домой.
– Через несколько дней? А выпить что-нибудь тут найдется?
– Нет. Я дам вам кое-что получше, чтобы вы заснули.
– Вы настоящий друг, Тед. А кто эти люди там рядом? Почему вы светите себе фонариком?
– Не работает электричество. Когда вы проснетесь, будет светло.
– Вы заедете меня проведать?
– Конечно.
Чарли Фортнум минутку полежал спокойно, а потом спросил так громко, что его должны были слышать в соседней комнате:
– Ведь это же была не авария, Тед?
– Конечно, это была авария!
– Солнечные очки… где мои солнечные очки?
– Какие очки?
– Очки были Кларины, – сказал Чарли Фортнум. – Она их так любит. Не надо было мне их брать. Не нашел своих. – Он подтянул повыше колени и со вздохом повернулся на бок. – Важно знать норму, – произнес он и замер – точь-в-точь как состарившийся зародыш, который так и не сумел появиться на свет.
Отец Ривас сидел в соседней комнате, положив голову на скрещенные руки и прикрыв глаза. Доктор Пларр, войдя туда, подумал, что он молится, а может быть, только прислушивается к словам Чарли Фортнума, как когда-то прислушивался в исповедальне к незнакомому голосу, решая, какую назначить епитимью…
– Ну и шляпы же вы, – попрекнул его доктор Пларр. – Ну и любители!
– На нашей стороне только любители. Полиция и солдаты – вот те профессионалы.
– Почетный консул, да еще алкоголик, – вместо посла!
– Да. Че Гевара тоже снимал фотографии как турист, а потом их терял. Тут хотя бы ни у кого нет аппарата. И никто не ведет дневник. На ошибках мы учимся.
– Твоему шоферу придется отвезти меня домой, – сказал доктор Пларр.
– Хорошо.
– Я завтра заеду…
– Ты здесь больше не понадобишься, Эдуардо.
– Тебе, может, и нет, но…
– Лучше, чтобы он тебя больше не видел, пока мы не решили…
– Леон, – сказал доктор Пларр, – неужели ты серьезно? Старый Чарли Фортнум…
– Он не в наших руках, Эдуардо. Он в руках правительства. И в божьих, конечно. Как видишь, я не забыл той моей трескотни, но мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы бог хоть как-то вмешивался в наши войны или в нашу политику.
Доктор Пларр хорошо помнил, как он познакомился с Чарли Фортнумом. Встреча произошла через несколько недель после его приезда из Буэнос-Айреса. Почетный консул был в стельку пьян и не держался на ногах. Доктор Пларр шел в «Боливар», когда из окна Итальянского клуба высунулся пожилой джентльмен и попросил помочь.
– Проклятый официант ушел домой, – объяснил он по-английски.
Когда доктор Пларр вошел в клуб, он увидел пьяного, но вполне жизнерадостного человека, он, правда, не мог встать на ноги, но это его ничуть не смущало. Он заявил, что ему вполне удобно и на полу.
– Я сиживал и на кое-чем похуже, – пробормотал он, – в том числе на лошадях.
– Если вы возьмете его за одну руку, – сказал старик, – я возьму за другую.
– А кто он такой?
– Джентльмен, который, как видите, сидит на полу и не желает вставать, наш почетный консул, мистер Чарлз Фортнум. А вы ведь доктор Пларр? Рад познакомиться. Я – доктор Хэмфрис. Доктор филологии, а не медицины. Мы трое, так сказать, столпы местной английской колонии, но один из столпов рухнул.
Фортнум объяснил:
– Не рассчитал норму… – И добавил что-то насчет того, что стакан был не тот. – Надо пить из стакана одного размера, не то запутаешься.
– Он что-нибудь празднует? – спросил доктор Пларр.
– На прошлой неделе ему доставили новый «кадиллак», а сегодня нашелся покупатель.
– Вы здесь ужинали?
– Он хотел повести меня в «Националь», но такого пьяного не только в «Националь», но и в мой отель не пустят. Теперь нам надо как-нибудь довести его домой. Но он настаивает на том, чтобы пойти к сеньоре Санчес.
– Кто это, его приятельница?
– Приятельница половины мужчин этого города. Держит единственный здесь приличный бордель, так по крайней мере говорят. Лично я не судья в этих делах.
– Но бордели запрещены законом, – заметил доктор Пларр.
– Не у нас в городе. Мы ведь все же военный гарнизон. А военные не желают, чтобы ими командовали из Буэнос-Айреса.
– Почему бы не пустить его туда?
– Вы же сами видите почему: он не держится на ногах.
– Но ведь все назначение публичного дома в том, чтобы там лежать.
– Кое-что должно стоять, – неожиданно грубо сказал доктор Хэмфрис и сморщился от отвращения.
В конце концов они вдвоем кое-как перетащили Чарли Фортнума через улицу, в маленькую комнатку, которую доктор Хэмфрис занимал в отеле «Боливар». В те дни на ее стенах висело не так много картинок, потому что было поменьше сырых пятен и душ еще не тек. Неодушевленные предметы меняются быстрее, чем люди. Доктор Хэмфрис и Чарли Фортнум в ту ночь были почти такими же, как теперь; трещины в штукатурке запущенного дома углубляются быстрее, чем морщины на лице, краски выцветают быстрее, чем волосы, а разруха в доме происходит безостановочно; она никогда не стоит на одном и том же уровне, на котором человек может довольно долго прожить, не меняясь. Доктор Хэмфрис находился на этом уровне уже много лет, а Чарли Фортнум, хоть и был лишь на подходе к нему, нашел верное оружие в борьбе со старческим маразмом: он заспиртовал жизнерадостность и простодушие своих молодых лет. Годы шли, но доктор Пларр почти не замечал перемен в своих старых знакомцах – быть может, Хэмфрис медленнее преодолевал расстояние между «Боливаром» и Итальянским клубом, а на хорошо укупоренном благодушии Чарли Фортнума, как пятна плесени, все чаще проступала меланхолия.
В тот раз доктор Пларр оставил консула у Хэмфриса в отеле «Боливар» и пошел за своей машиной. Он жил тогда в той же квартире того же дома, что и теперь. В порту еще горели огни, там работали всю ночь. На плоскодонную баржу поставили металлическую вышку, и железный стержень бил с нее по дну Параны. Стук-стук-стук – удары отдавались, как бой ритуальных барабанов. А с другой баржи были спущены трубы, соединенные под водой с мотором; они высасывали гравий с речного дна и с лязгом и грохотом перебрасывали его по набережной на островок в полумиле отсюда. Губернатор, назначенный последним президентом после coup d'etat [государственный переворот (франц.)] этого года, задумал углубить дно бухты, чтобы порт мог принимать с берега Чако грузовые паромы более глубокой осадки и пассажирские суда покрупнее из столицы. Когда после следующего военного переворота, на этот раз в Кордове, он был смещен с поста, затею эту забросили, и сну доктора Пларра уже ничто не мешало. Говорили, будто губернатор Чако не собирается тратить деньги на то, чтобы углубить дно со своей стороны реки, а для пассажирских судов из столицы верховья реки все равно чересчур мелки – в сухое время года пассажирам приходилось пересаживаться на суда поменьше, чтобы добраться до Республики Парагвай на севере. Трудно сказать, кто первый совершил ошибку, если это было ошибкой. Вопрос «Cui bono?» [Кому на пользу? (лат.)] не мог быть задан кому-нибудь персонально, потому что все подрядчики нажились и, несомненно, поделились наживой с другими. Работы в порту, прежде чем их забросили, дали людям хоть как-то поправить свои дела: в доме одного появился рояль, в кухне другого – холодильник, а в погребе мелкого, второстепенного субподрядчика, где до сих пор не видали спиртного, теперь хранились одна или две дюжины ящиков местного виски.
