Вячеслав Морочко - Под крылом мотылька

16.

Так продолжалось до дня, когда в подвал заявился худой пришлый кот с облезлой, слежавшейся шерстью. По виду он был не стар, но бока его тяжко вздымались, а в зрачках тлело сонное безразличие к жизни. Молодые коты-сорванцы, носясь друг за другом, ныряя из палисадника в «дебри» под домом, едва обратили внимание на чужака. Но взрослые всполошились – все как один соскочили с «лежанок», прижались друг к другу. Глаза их горели тревогой и злобой. А «гость», растянувшись на пыльной трубе и бессмысленно глядя в пространство, затих. Коты из круга сатрапа шипением, криками и тумаками погнали котят из подвала. Их гнали в одни отдушины, а они возвращались в другие. Кто-то сбегал за Полосатиком. Он ворвался, всклокоченный, изогнулся дугой, да так посмотрел, что все общество оторопело от ужаса. Переминаясь с лапы на лапу, диктатор надвигался бочком на пришельца. За ним осторожно шли «боевые коты». Шерсть на них встала дыбом… Потом неожиданно все разом вскрикнули. Шум разбудил задремавшего гостя. Он встал и, тоже переминаясь, уставился на Полосатика, который стремительно приближался к нему. Казалось, он сходу расплющит врага мощной грудью. Чужак начал пятиться. Но нападавший вскочил «на дыбки» и отпрыгнул. За Полосатиком ложный наскок повторил его черный сатрап, за сатрапом – все его «воинство». Однако пришелец не убегал, только пятился. И Леопольд, наблюдавший через отдушину эту игру, не похожую на обычные «взрослые игры», решил, что сегодня когти в ход не пойдут: «смельчаки» бросались на «гостя», но ни один не посмел его даже коснуться. Возле «приблудного» шла «карусель»… И котенок не выдержал: эта «забава» околдовала его и втянула в свой круг. Он прыгнул в подвал и, пискнув, набросился на «чужака». Забыв, что, в последний момент полагается отскочить, разбежавшись, малыш с такой силой ударился в грудь незнакомца, что от слабости и неожиданности тот сорвался с трубы. Но Леопольд не успел ощутить себя победителем: сзади раздался такой ужасающий рев, что вместе с опомнившимся приблудным котом сорванца будто вымело прочь из подвала. Они ухитрились протиснуться разом через отдушину, пропускавшую лишь одного. Уже в палисаднике страх раскидал их в разные стороны.

С этой минуты жизнь котенка переменилась. Полосатик, и без того недолюбливавший Леопольда, теперь прохода ему не давал и, вместе с черным сатрапом не подпускал малыша к подвалу. Даже приятели, едва завидя его, уносили ноги. Только древний кот, лежащий на теплой крышке, по прежнему не обращал на него внимания: их разделяла не дымка, курящаяся по ободу люка…, а «историческая эпоха».

Лужи покрывали «сугробы» тополиного «снега». Леопольд бродил по двору, иногда просто так, без азарта, гонялся за голубями. Он все реже покидал дом и, растянувшись на подоконнике, целыми днями грезил о маленькой кошечке с рыжими пятнами, о бывшей своей компании и вообще обо всем, что утратил. Выходя по нужде на улицу, малыш отдыхал у подъезда, как восемнадцатилетний старик. Ел и двигался вяло. Ему казалось, что это обида лишила его интереса к пище и жизни. Трудно стало запрыгивать на подоконник. Морда осунулась. Шерсть на хвосте и боках слежалась. Глаза и носик сделались влажными. Только во сне приходила «сила»: «сила слабости» – легкость. Все чаще он видел один и тот же томительно-сладостный сон, незаметно переходящий в кошмар. В этом сне он сначала без крыльев парил. Достаточно было только слегка оттолкнуться, и он уплывал в тишину над заснеженной улицей и летел, незаметно отталкиваясь от спящих деревьев, от белых карнизов, балконных решеток и плеч проходящих людей. Под ним в абсолютном молчании пробегали, мигая глазами, машины, трамваи. Котенок совсем не испытывал холода. Нужно было только не очень спешить, чтобы не покидать теплового пространства, наконец, отыскавшейся, мамы. Он был счастлив: огромная и мягколапая, она опять была с ним. Злые коты и собаки выглядели больше него. Но мама была, как живая гора с могучим пушистым хвостом. Даже тепла от нее хватало, чтобы согреть половину улицы сразу. Легкой трусцой она бежала по снегу за Леопольдом и ее гордые любящие глаза, наблюдавшие за парением сына, горели, как две огромных зеленых луны. Боясь заснуть во сне, чтобы снова не потерять маму, он старался побольше двигаться и парить, кувыркаясь в воздухе, а потом опускался к знакомой отдушине и прыгал в подвал, ощущая и здесь тепловое мамино поле. Светила таинственно грязная лампочка. Трубы привычно посвистывали и гудели. Навстречу котенку шли Кот-Полосатик и Черный сатрап. Приближаясь, они пожирали его глазами, а он, не сворачивая и не чувствуя страха, надвигаются на них… И, не выдержав, оба врага уступали и, пряча глаза, поджимали хвосты.

– То-то же! – думал малыш. Он знал, что так будет, потому что за ним шла живая гора тепла, доброй силы и нежности. Он больше не думал о всей этой шайке, присвоившей себе право распоряжаться чужими судьбами, а бродил по подвалу, выискивая глазами «принцессу» – единственное существо, которое еще хотел видеть. Уверенный, что она где-то здесь, он искал ее и… находил. Поймав его взгляд, «принцесса» ныряла в щель между труб. Малыш устремлялся во тьму – за ее дыханием, шорохом лап, огоньками зрачков… А потом, вдруг, все замолкало и гасло. Он в отчаянии опускался на пол, чувствуя, что желанной уже не догнать, что нет больше силы бороться со сном внутри сна и что, в сущности, он уже спит, и… мамочка снова его потеряла. А из темноты – из пахнущей разложением ночи раздавалось внезапное грозное: «Ррв-ав! Рррва-ууу! У-у-у-у…» Впереди алым пламенем вспыхивала беспощадная пасть вислоухой собаки, казалось, готовой от ярости впиться в «губку» своего языка. В немыслимом ужасе Леопольд пытался бежать, но натыкался на стену. Так повторялось несколько раз. Наконец, впереди открывалась отдушина. Приближаясь, страшные звуки рвали на части маленький мозг. Последним усилием Леопольд выбирался в сверкающий «росными бусами» «утренний мир»… И здесь всякий раз длиннозубая пасть настигала его. Погружаясь в кошмар страшной боли, суча лапками, малыш успевал только вскрикивать: «Мама!» «Мамочка»… и, просыпаясь от крика, покачиваясь, отправлялся к домашним, тыкался носиком в щеки, ища по-сиротски защиты. И люди жалели его, ласкали, расчесывали. Наконец, поразмыслив, – решили: «У Лепушки, вероятно, – глисты».

МОТЫЛЕК вновь и вновь возвращался к истокам к изначальному повороту событий – к порогу «вселенского сна». И хотя то, что есть, всем обрыдло, никто не хотел перемен. Все жаждали определённости, несмотря ни на что сейчас же и навсегда.

В регистратуре ветеринарной лечебницы, одноэтажном кирпичном домике возле железной дороги, записали больного: «Кот Леопольд /восемь месяцев/». В очереди к ветеринару были только мужчины с собаками. Леопольд нервничал, и хозяйку с котенком по-джентельменски пропустили вперед.

Ветврач Сергей Иванович (пожилой человек с суровым лицом солдата) как коврик «расстелил» малыша на столе и принялся ощупывать, говоря ничего не значащие слова, от которых тело вдруг сделалось «тряпочным». Леопольд впал в прострацию, а очнулся, когда из него уже извлекли иглу шприца.

– У вашего котика – чумка – болезнь «усатых бродяг». Он у вас молодой, – я надеюсь, все обойдется.

Голос Сергея Ивановича не соответствовал грозной внешности. Он так говорил, что весь мир казался добрее. Пока малыш зализывал место, где побывала игла, врач оформил рецепт, объяснил, как часто ходить на инъекции, чем кормить и поить больного.

Домой хозяйка несла малыша на руках. Весь путь он тихо лежал, только около зарослей стал вырываться. Но стоило Ольге Сергеевне положить котенка в траву, как неизвестно откуда возник полосатый котище – облезлый худой и свирепый. Шипя, он как будто пытался напасть и красноречиво, как это умеют лишь кошки, смотрел в глаза женщине, точно внушая: «Брось его! Гони прочь! Все равно он уже не жилец!»

Ольга Сергеевна вскрикнула, замахнулась на «облезлое чудище», взяла Леопольда на руки и заплакала. Он притих, изумленный метаморфозой, произошедшей с самым сильным котом: «Полосатик» сам стал похож на бродягу, с приходом которого и начались все несчастья.

На работе сказали, что чумка – неизлечима. У женщины закололо сердце… А дома – узнала, что котенок впервые за эту неделю вылакал блюдечко сливок и валялся на подоконнике, поджидая ее. На другой день, когда принесла кота на укол, – первым делом спросила, правда ли, что чумка не лечится?

– Поменьше слушайте бабьи сказок! – посоветовал врач. – Котик у вас молодой – справится. А мы поможем. Да вы сами смотрите, как уже глазки повеселели!

В последний визит во время инъекции обломилась игла. Ольга Сергеевна снова расстроилась: от знакомой медицинской сестры она слышала, это плохая примета. Малышу было больно. Он впервые за время болезни всплакнул, по дороге домой не вырывался из рук, с кислой миной лежал целый день на боку… Но к вечеру ожил: потрапезничал и как ни в чем не бывало, полез целоваться.