– Пожалуйста, дурак! – замахивается Любовь Семеновна. – Так бы и треснула!
– Ну-ну, Любовь Семеновна… – урезонивает ее адвокат.
– Что Вы все время нукаете, уважаемый? – На! – Она протягивает клетку Старшине. – Видеть его не могу!
– Я буду вынужден доложить Ивану Михайловичу, что Вы назвали его лучшего друга нехорошим…
– Испугалась! Да Ваш клиент – ку-ку, судя по его другу! Не знала я, что у випов такие попугаи!
Иннокентий вопит:
– Застегни ширинку, о темпора, о морес!
– Вот видите! И сколько можно терпеть это бескультурие?
– Он говорит: о, времена, о, нравы…
– Птичка, ты чего? Тю-тю-тю… – сюсюкает Старшина.
Навстречу процессии – г-н Майер, Хильда и два ученых-японца.
– В чем виноват эта птица? – спрашивает сердобольно первый японец. – Почему ее бьют?
Хильда поясняет:
– Иннокентий направляется в лабораторию биометрической нейтрализации деятельности мозга. Некоторые любимые животные, находясь в биометрическом поле летаргиков, могут приобретать аномальные свойства. Например, публично дискутировать о гениталиях на латинском языке.
– В чем суть этой полемики? – дотошно спрашивает второй японец.
Хильда, выслушав Маейра, переводит на английский:
– Господин Майер не советует включаться в эти дискуссии – они бесплодны, как правило.
Японцы вежливо кивают.
18. Трехмесячное молчание Мананы
Как мучается Константин Егоров! Как он любит Манану! И как хочется снова и снова возвращаться к теме прекрасных порывов его сердца!
На газоне копошатся Старшина и Леха. Они высаживают в клумбу цветы в бумажных горшочках. В раскрытом окне третьего этажа показывается Егоров и громко вопит, воздев к небу руки.
– Манана, ну почему? О, Боги, тьфу!
Его смачный плевок долго летит по воздуху и падает на голову Старшине. Старшина молча вытирает голову и произносит:.
– Товарищ, ты так скоро в верблюда превратишься со своей Мананой.
Константин возвращается в палату.
– Почему она тогда за три месяца не произнесла ни слова? Почему она со мной не хочет разговаривать? Почему она под воздействием этого глупого сериала испытала эротическое волнение и впала в летаргический сон? Значит, она хотела его?
– Но она же его не получила, – возражает Люция.
– Выключите это идиотское радио! – закипает Константин.
– Манана так любит танцевальную музыку! – вздыхает Ануш.
– Вы водите к ней двойников! Почему вы запрещаете здесь устанавливать веб-камеру?
– Манана не любит вторжения в ее личное пространство! – говорит Ануш. – А сейчас Манане пора в душ.
Егоров распинывает коробки с покупками, которые вокруг кресла супруги.
– Я убью его, клянусь, Манана! Убью! И он перестанет позорить тебя! Позорить меня!
19. Курнем, товарищ, по одной?
Как видим, жизнь в Клинике сложна, многогранна и порой от нее устаешь как черт. Но профессор Майер знает секреты релаксации.
Хильда, Майер, Козырев находятся в расслабленном состоянии, покуривая. Глаза прикрыты, благовейная тишина. Сбоку у ног Козырева покорно сидит Лиза на коленях как преданная кошка. С другой стороны застыл Пушкин со сценарием в руках. Время от времени он тихо спрашивает:
– Глянем, Роман Григорьевич?
Вера, холодно сложив руки, как всегда надменно наблюдает весь этот балаган.
Козырев затягивается:
– Лиза – русская экзистенция. Кажется, я нашел то, что искал в жизни.
Майер уточняет:
– Экзистенция без укурения?
– Без укурения. – отвечает Роман Григорьевич. – Чистой воды. Лиза может почесать мне пятки.
– Зачем Вам чесать пятки? – спрашивает Хильда. – Наймите чесальщицу. В русской экзистенции в 18-ом веке были чесальщицы пяток. Я изучала вопрос.
Роман Григорьевич возражает:
– Пятки должна чесать любовница.
Хильда затягивается:
– Она – Ваша любовница?
– Экзистенциально, да.
– Это как? Без секса?
– А также с чесанием спины для выискивания блох и вшей.
– В русской экзистенции чесание спины было до крови, я изучала вопрос. Кстати, откуда этот странный ганджубас у профессора?
По-немецки она спрашивает:
– Откуда у Вас такая прелесть?
– Это «Русский Экспресс», на сегодняшний день самый дорогой легкий наркотик.
Хильда снова обращается к Козыреву:
– Вас Вера водит писать. В русской экзистенции любовницы водили мужчин писать? Я не изучила этот вопрос. Вера Вас держит за пенис?
– Да, держит.
– Как жаль, что вождения писать не было в немецкой экзистенции! – оживляется профессор.
– Слушайте, – надменно произносит Вера. – А возьмите вы его в немецкую экзистенцию, а? Хотя бы пенис его возьмите, а?
Майер смотрит на часы:
– Я – педант как всякий немец. Извините, господа, но кажется пришел час танца.
Он встает и вальсирует, негромко напевая: «Тра-тра-трата-та-та». Переводчица ввозит коляску с Аделаидой.
Майер кружит вокруг кресла:
– Я уже в вихре танца, я подхватил вас, Аделаида…
Переводчица Аделаиды синхронно отвечает:
– Хольт, а что скажет фрау Майер?
– Она разрешила, чтобы у Вас нечаянно и немножко кружилась голова!
– Как мило с ее стороны. Мне славно и грустно сейчас. Ведь наш роман идет к концу.
Пауза. Переводчице надо чуть внимательнее вслушаться в то, что говорит телепатически ей сейчас Аделаида. Похоже что-то небанальное.
– О, как жарко полыхает мой разум! – переводит переводчица.
Уточняет для Хильды:
– Она сказала, что ее мозг воспален.
Хильда говорит Майеру по-немецки:
– Она говорит, что в ее мозговых клетках возможны злокачественные образования, дающие невыносимый жар ее голове.
– О, да! – отвечает Майер. – Мы обязательно назначим высокоточные томографические процедуры ее черепу…
Старшина и Леха Богатырев метут двор. Во двор въезжают машины, из них показываются европейские дамы-чиновницы разных возрастов. Дамы, оживленно, разговаривая, проходят мимо. Некоторые щелкают фотоаппаратами. Старшина ладошкой навевает к своему носу гипотетический запах парфюма.
– Эх, жизнь… Не жизнь, а говно. Ну почему мне нельзя приближаться к женскому полу?
Леха отвечает:
– Приблизимся, не бойся, наш час впереди…
Старшина предается горьким армейским воспоминаниям:
– Сапогами, Леха… Всей ротой метелили…
– Хорошего старшину солдаты трогать не будет. Значит, херовый ты был старшина. Правильно теть Люба говорит.
Старшина, пропустив мимо ушей замечание корефана, продолжает вспоминать:
– Как жив остался, не понимаю. Три недели в коме – это тебе не шутки. Вот после этого все и начиналось. Приближусь – бац: короткое замыкание.
Одна миловидная блондинка споткнулась, сломала каблук.
Старшина с готовностью бросается на помощь – порывисто поднимает даму на руки и несет.
На него уже находит кураж:
– Краса моя, хорошая… Да я тебя хоть в небо сейчас унесу.
Все разевают рты.
– Эй, куда вы меня несете? – уточняет дама. – Господи, какой навязчивый русский вопрос! Это харассмент?
– В небо несу! К звездам! К солнцу!
– Зачем? Я не космонавт. Это харассмент?
– Это неважно!
– А мой туфель? Это харассмент?
– И туфель возьмем, красавица! Туфель тоже харассмент!
Леха растерянно несет за ними туфель.
Все испуганно кричат:
– Эй, не туда! Вот дверь! Это харассмент?
И тут Старшину начинает глючить уже конкретно. Глаза его затуманиваются бешенством, он ревет:
– Ротабля! Подъем!
Дама, вырвавшись, убегает. Несется озверелый голос Старшины:
– Ротабля!
Леха подбегает, чтобы привести друга в чувство. Но получает отменный удар в челюсть.
– Ассильбеков, чмо! Ща запидарасю! Подъем, я сказал!
Леха наконец ловко подсекает Старшину, тот валится на землю. Леха вскарабкивается на друга и колотит его головой о землю.
Старшина стихает и садится; он пришел в себя. Сконфуженные друзья поднимаются и молча бредут в хозпомещение.
В «дворницкой» Леха подставляет лицо под струю воды, потом утирает.
Старшина виноватится:
– Лех, ну извини, брат.
Леха трясет головой:
– Чисто контузило… Ухо не слышит реально…Хорошего старшину солдаты не тронут. Херовый ты был старшина, значит.
– Херовый… Это ты мне говоришь? Лучшему другу, Леха? Да я три недели в коме… чуть не катанул, а? Всей ротой меня метелили… Все отбили, твари позорные…
Он обиженно закуривает.
21. Добрый ужастик: хор зомбарей
Не прошло и недели – снова делегация.
В последнее время зачастили в Клинику европейские представители гуманитарного толка. А все почему? А потому что нет нигде больше в мире хора зомби, вот почему!
Холл пересекают профессор Майер, Хильда, гендиректор Любовь Семеновна в окружении делегации гуманитариев.
Хильда переводит слова Майера на английский:
– Наши зомби – это самая первая партия людей, впавших в летаргический сон четыре года назад. Они так и не проснулись в целом, но обрели дар худо-бедно двигаться и издавать кой-какие звуки, а некоторые даже контактировать с окружающим миром…
