Разложив сиденья «жигулей», Николай залез в спальный мешок и закрыл глаза. Несмотря на сильную усталость, сон не приходил. Разноцветные красные круги плыли перед глазами, дорога с какой — то очень замысловатой разметкой бежала и бежала навстречу. Пару раз он вздрагивал от того, что надо было резко тормозить перед появившимся откуда ни возьмись грузовиком. Нескоро полубредовое пограничное состояние «ни сна, ни бодрствования» сменилось настоящим глубоким сном…
…В хате сквозь запах восковых свечей явно проступал сладковатый запах смерти. Пылинки медленно кружились в тонком луче света, пробившемся сквозь закрытые ставни окна. На кровати, покрытой пестрым стеганым одеялом, лежала баба Наташа. Одна её рука теребила надорванный цветной лоскут, из которых был сшит верх одеяла, другая что — то прятала в зажатом кулачке.
— Пришел, родимый. Подойди, подойди поближе. Дай мне руку. У меня есть для тебя гостинец. На, кушай. — Сухенький старушечий кулачок разжался, и Николай увидел желтый фантик конфеты «Кара — Кум». Он даже четко рассмотрел нарисованных там верблюдов. — Кушай, кушай, родимый, она теперь твоя…
Корнеев, вздрогнув, проснулся. Какое — то мгновение разбирался, где сон, а где явь. Посмотрел на часы: половина десятого. Вот это называется «покемарил». Сделав над собой усилие, вылез из нагретого спального мешка в холод бокса.
Сон не выходил из головы. Он четко видел старческую сухую руку, похожую на узловатый торчащий из песка корень сосны, явно ощущал знакомый ему не понаслышке сладковатый трупный запах.
Баба Наташа умерла, когда ему было не больше десяти лет. Она болела долго и мучительно. У нее был рак, и она знала об этом. В последний свой день ей стало лучше, боль слегка отпустила, и она ясно поняла, что к вечеру умрет. Сказала об этом своей дочери, и та не стала переубеждать, поверила сразу. В хату потянулись родственники проститься. Николая тоже послали проведать бабушку и передали с десяток шоколадных конфет. Идти к малознакомой родственнице не особо хотелось, но ослушаться он не мог. Уговорил составить ему компанию своих двоюродных братьев Ваню и Петю. Поднимая пятками нагретую пыль дороги, ребята побежали на другой конец села. Уже перед самой хатой Николай остановился, развернул драгоценный сверток. И ведь чувствовал, что так делать нельзя, что гадко это и плохо, но, казалось, чей — то мягкий голосок подзуживал его: «Скажи, скажи». Он и сказал: «А давайте по конфетке съедим, бабка все равно умрет, ей столько не надо».
Сколько лет прошло, а этот случай занозой сидит в душе. Вроде бы пора списать его за давностью лет, ан нет. И вот теперь этот сон. К чему бы это? И вновь щемящая, ноющая тоска подступила к сердцу.
Умывшись холодной водой из бочки, Корнеев поднялся по крутым ступенькам в сторожку дяди Федора. Тот, надев на кончик носа очки, читал газету. На столе был готов завтрак: все разрезано и разложено. Однако ни к чему хозяин так и не прикоснулся — ждал Николая. Только бутылка водки была слегка почата. Рюмку для поправки здоровья он все — таки выпил в одиночестве, не утерпел.
Федор Иванович с готовностью отложил газету в сторону, засуетился.
— Яичница уже совсем задубела, а ты все дрыхнешь и дрыхнешь. — Дядя Федор первым делом взялся за бутылку и щедро «набулькал» себе почти две трети граненого стакана. Николаю тоже плеснул на донышко «чисто символически», знал, что пить днем тот не будет. Чокнулись. Дядя Федор в три глотка осушил стакан, с огромным облегчением вздохнул, на мгновение притих, как бы прислушиваясь к «внутренним процессам», и, только убедившись, что его зацепило, оживленно заговорил.
— Тут пока ты дрых, по радио передавали, что одного военного журналиста «замочили». Какого он звания, правда, не передали.
— Он не военный. Это его так называют, потому что он про армию писал и в Чечню ездил.
— Теперь понятно, а то я все в толк не возьму. Фамилия у него больно невоенная. На «ман» кончается.
— Иваныч, ты ничего не перепутал? Именно замочили? Я слышал, в аварию попал.
— Дело темное, факт. Одни говорят авария, а потом взрыв. Другие, наоборот, дескать, взрыв, а уж потом авария. Министр обороны ваш так и сказал, мол, есть свидетели, что он из Чечни гранату привез. Может, на ней сам и того. Поживем — увидим. Эксперты будут заниматься. Шишкой он, видно, приличной был. Даже президент соболезнование выразил родственникам. Во как! Маршалы умирают, он хоть бы хны, а тут — во как расшаркался… Да ты сам послушай, они об этом каждый час по радио тараторят.
Федор Иванович включил приемник, сторожку наполнили помехи эфира и позывные «Маяка». Выпуск новостей не прибавил ничего принципиально нового к «сообщению» дяди Федора. Корнеев наскоро перекусил, запрыгнул в свою «ласточку» и покатил к Наде.
Дверь открыла Клавдия Петровна, соседка Нади по общежитию. Это была женщина пятидесяти лет, никогда не бывшая замужем и потому имевшая стойкую антипатию к мужской половине человечества.
— Надежда, твой спонсор явился, — не без ехидства прокричала в глубь квартиры Клавдия Петровна и проследовала в свою комнату. Ни тебе здравствуйте, ни прощай.
Надя выпорхнула из ванной комнаты. На ней был розовый махровый халат. Мокрые волосы обхватывало полотенце.
— Николай, а я тебе все на автоответчик наговорила. Ты разве не прослушал? Ты дома не ночевал? А где был? Что такой хмурый? Что опять «бомбил»? Гаишники, небось, достали? А как на службе? Чай будешь? — Надя, как всегда, забросала Николая вопросами и, не дожидаясь ответа, стала говорить о своих проблемах.
— От кофе не откажусь.
— Ой, растворимое кофе, что ты прошлый раз приносил, уже кончилось. Клавдии Петровне оно очень понравилось.
— Он. Растворимый. Понравился, — не удержался от едкого замечания Николай. «Даже не извинилась», — с досадой подумал Корнеев. У Нади было явно приподнятое настроение, и её нисколько не смущало, что он вчера час мок под дождем.
— Ну вот, опять ты за свое. Какая разница. Главное, что его нет. Не злись, пожалуйста. Ну, хочешь я тебя поцелую? А меня на работу приняли. Теперь я, можно сказать, многостаночница.
— Куда, если не секрет?
— Бар новый открылся в Коломенском. «Пена» называется. Вот туда меня и взяли. С пяти до девяти отработаю и свободна. А зарплата, знаешь, какая? Ну, догадайся?
— Большая, — буркнул Николай. Он все еще сердился. Ни обещанного поцелуя, ни намека на раскаяние он так и не дождался.
— Угадал! Сто долларов в месяц! А работы там всего ничего — подготовить зал к ночной смене. Там днем просто пивная, в вечером уже пивной ресторан. Стриптиз и все такое, для новых русских. У них там даже есть «Крези меню». Любую твою придурь готовы за деньги выполнить. Скажем, разбить зеркало столько — то долларов стоит, хлопнуть по заду администратора — столько, поджечь бар — столько. А что такое «крези»? Ты знаешь?
— Знаю, но тебе не скажу. Кстати, сколько будет стоить уборщицу по заду хлопнуть?
— Ну, знаешь, сегодня с тобой невозможно разговаривать. Злой какой — то, ершистый. Меня там никто и видеть не будет. Уберусь и уйду.
— Ладно, беру свои слова назад. Давай куда — нибудь поедем, покатаемся? — Николай попытался обнять Надю, но та юркой змейкой выскользнула из его рук.
— Давай! Только недалеко. Мне к пяти часам надо в «Пену». А урок вождения у нас будет?
— Будет, будет. Одевайся скорее.
Надя умудрилась за несколько минут накраситься, надеть облегающую кофточку с большим вырезом, съесть бутерброд с колбасой и переговорить со своей теткой по телефону. Не обращая никакого внимания на ворчание Клавдии Петровны «да он тебе в отцы годится», выпорхнула на улицу.
Через полчаса «семерка» Корнеева вырвалась из удавки кольцевой дороги. Дождь прекратился еще ночью, и сейчас разыгрался очень редкий для осенней Москвы денек. Светило солнце, свод голубого неба был необычайно высок. Листва с деревьев уже почти вся облетала, и лес стоял прозрачный, тихий, о чем — то сосредоточенно думающий.
Надя меняла кассеты в магнитофоне, не дослушав ни одну до конца, пила пиво, хрустела картофельными чипсами и, не переставая, болтала о своей новой открывшейся перспективе. Корнеев её слушал в пол — уха, сам же вспоминал и сопоставлял все обрушившиеся на него за последние сутки новости.
В том, что Бергмана убили, у него не было ни малейшего сомнения. Перед глазами Николая еще живо стояли зияющие отверстия с вывороченными наружу краями в дверце БМВ. Такие дырки могли «насверлить» только осколки какого — то оболочного взрывного устройства. Загадка была в другом: что послужило поводом к такой жуткой расправе? И как все это сопрягается с ним, Корнеевым. Пусть невольно, пусть опосредованно, но он все — таки участвует вместе с покойным журналистом в каком — то непонятном действии. «Кто и какую роль мне отвел в этой трагедии?»
