Как и в миру, успешное продвижение по ступеням званий и должностей в любом более или менее населенном монастыре обеспечивается многими факторами, и одного лишь религиозного рвения для того, чтобы сделать удачную карьеру, разумеется, недостаточно. Ну как, скажем, в труппе большого драматического театра премьершами становятся не из одного лишь сценического дара. Однако есть и монастыри совсем маленькие, только-только возрождающиеся, и на этой стадии, конечно, бывают примеры несуетного рвения и подлинного энтузиазма, — если продолжать театральное сравнение, то атмосферу здесь можно назвать «студийной». Пожалуй, это можно отнести и к внутреннему укладу и атмосфере нынешней Саввино-Сторожевской обители, о которой, собственно, и речь. Быт послушников здесь отчетливо напоминает студенческий стройотряд: спят в комнатах на два десятка человек, все молоды и веселы и работают с немалым энтузиазмом; только вот хоровое пение Окуджавы под гитару заменяют иные песни и другая музыка. Помимо всего прочего — уровня образования, личных связей, наличия высокого ходатая, происхождения (в монастырях в почете послушники «из духовного звания», отпрыски священников и иерархов, как считается, более, нежели другие, готовые к схиме) — для продвижения по служебной лестнице в иных монастырях играет роль, по-видимому, и весомость первоначального материального вклада в общий монастырский котел, — впрочем, об этой стороне дела что-нибудь достоверное постороннему знать не надо. Однако известно, что нынешние монастыри, как и во все времена, с удовольствием берут от тех доброхотов, кто «готовит себе место в вечности», вклады и пожертвования, пусть это будут и не стародавние князья, а современные спонсоры, — к слову, с этих пожертвований светские власти повсеместно норовят урвать налоги. Так что и ныне, пять веков спустя, со времени, кстати, тоже бурного роста монастырей, спор Иосифа Волоцкого, автора теории повышенного качества молитв именно черного духовенства, с «нестяжателем» Нилом Сорским решается в пользу первого. В Саввином монастыре, впрочем, вклады принимают больше натурой, что, кстати, с налоговой точки зрения удобнее: принесенными в дар колоколами, типографскими услугами, строительными материалами, одолженной техникой и даже цветочной рассадой. И в этом тоже есть оттенок этакого задора при выполнении молодого азартного дела «всем миром», подкрепленного неустанной монашеской молитвой.
В монастырях, подобных Саввину, еще не вставших крепко на ноги, рабочий день братии длится подчас по восемнадцать — двадцать часов: богослужение уже перед рассветом, чтение псалтыря и, конечно же, богоугодные работы. В наиболее строгих монастырях — таковыми, как правило, являются именно женские — личное время сознательно сведено к минимуму: от вечерней трапезы до отбоя час-полтора, и его, впрочем, тоже рекомендуется проводить за чтением духовных книг.
ПастырьЧтобы сплотить молодую братию и внушить ей не только смирение, но и духовное веселье при всех тяготах повседневных монастырских забот нужен, естественно, незаурядных качеств вожак-игумен. Если учесть, что многие юные соискатели пострига во всех мужских монастырях еще вчера шлялись по улицам и дискотекам, пили портвейн «из горла», курили анашу и тискали девок по углам (и это в лучшем случае, кое-кто приходит в обитель прямо из зоны), то понятно, что удачливому пастырю эдакой паствы требуются помимо прочего макаренковские таланты. Обитель обители рознь, ее облик и внутренняя жизнь почти всецело зависят от отца-настоятеля. Саввино-Сторожевский монастырь — ставропигиальный, подчинен непосредственно Патриархии. В этом есть свои плюсы и минусы: свобода от епархиальной власти и бремя этой свободы. Монастырь, как и многие другие по России, пережил при советской власти метаморфозы: тут располагались в разное время лагерь для уголовников, колония для детей «изменников родины», санаторий министерства обороны, краеведческий музей. Статус обители монастырю вернули лет пять назад — статус, но не недвижимость. За четыре года прежнему пожилому настоятелю сдвинуть дело с мертвой точки не удалось: он лишь наладил службу в боковом приделе монастырского храма и принял одного-единственного послушника. Дело, однако, шло к юбилею, и осенью прошлого года Патриарх назначил в монастырь нового наместника-игумена. Им оказался отец Феоктист, 35 лет от роду, человек расторопный и, судя по всему, многосторонне талантливый. Его биография говорит сама за себя. По окончании семинарии в Лавре он принял постриг и оказался в окружении тогдашнего Патриарха. Тогда же подал рапорт, что хотел бы отправиться на Афон. В те годы выиграть подобный приз было неимоверно сложно: на Афон ездили делегациями по десять монахов один раз лет в пять лет: «загранка» все-таки. Но отец Феоктист конкурс прошел, три года провел на Афоне, и приобретенные там связи оказались потом весьма полезными. По возвращении он получил пост игумена Афонского подворья в Москве, попутно наладив работу такого же подворья в Стамбуле.
В Москве на Гончарной улице, впрочем, от подворья почти ничего не осталось: в монастырских помещениях ютилось с десяток контор. Выселить их, казалось, было невозможно — отец Феоктист выселил. Появились послушники. Тут-то пригодились афонские связи, и отец Феоктист привез в Москву на три месяца мощи святого Пантелеймона, никогда до того Афон не покидавшие. Через Афонское подворье за этот срок прошло до миллиона посетителей, оно вошло в Москве в моду. Настоятелю впору было почивать на лаврах, но отец Феоктист получил новое назначение — в Звенигород.
Весь клубок хозяйственных проблем невозможно описать: пустующий чуть не со времен французского нашествия царский дворец — в ведении Министерства культуры, земля окрест — собственность Министерства обороны, старинные иконы иконостаса Рождественского собора — в музейных запасниках, храм с остатками росписи кисти Рублева и учеников — в разоре и не отапливается, послушников нет, равно как и денег. Отец Феоктист меньше чем за год буквально преобразил святое место, за что и был произведен Патриархом прямо во время торжеств в архимандриты. Чтобы совершить такой подвиг, мало самой горячей молитвы, хоть все и делается, как мы знаем, по соизволению Божьему.
Но ничего с неба не упадет, если сам оплошаешь. Отец Феоктист дружит с администрациями Одинцовского и Ногинского районов, с военными, с Фондом культуры, со строительными АО, с депутатами, с министром культуры, с губернатором, только что не с Папой Римским, не говоря уж о благоговении, которое испытывают перед ним директора окружающих санаториев и домов отдыха.
Под стать характеру настоятеля и атмосфера полной открытости, царящая в обители. По территории монастыря круглыми днями шатаются праздные миряне — посетители музея, с которым насельники продолжают делить монастырские здания, здесь же — большое количество людей, никак не являющихся братьями, но втянутых в орбиту монастырской жизни. Прежде всего это трудники: от простых рабочих до образованных сотрудников — экономистов, историков, журналистов. После того как в Братском корпусе — тесном мужском общежитии послушников — заканчивается трапеза братьев, стол накрывают заново. Поражает, что за ним оказывается два десятка женщин, причем некоторые молоды и весьма пригожи, и даже одна монашка в подряснике. Это тоже трудницы — штукатур, швея, добровольные помощницы в храме и их дочери, школьницы и студентки, на каникулах приобщающиеся монастырского воздуха; монашка же оказалась откомандированной своей женской обителью как специалист по реставрационным работам. Женщин вообще привлекают мужские обители — рясы это та же форма, — но дело не в эротическом подтексте: воспитанные в патриархальной стране, в миру они не находят мужчин, моральный авторитет которых был бы для них безупречен. А здесь находят.
Монастырь пользуется популярностью: за полгода через него прошло уже около двух сотен соискателей, но отбор послушников, как сказано, строг. А если учесть, что Саввина обитель — единственный монастырь в самом престижном подмосковном Одинцовском районе, причем стариннейший, да еще при таком настоятеле, — можно, не боясь ошибиться, предсказать, что очень скоро эта обитель войдет в большую светскую моду.
ТоржествоНо закончим о праздновании монастырского юбилея. В центре Звенигорода года четыре назад верующим возвратили храм, отобрав его у какого-то склада, посвященный Александру Невскому. И вот вам картинка: пока мощи преподобного Саввы тихо плыли по направлению к городу, у храма, поперек центральной улицы, выстроилась довольно пестрая компания. Местный клир в парадном облачении, с хоругвями и храмовой иконой был прослоен мирянами в кургузых костюмах и при галстуках, некоторые из них были в шляпах, и несколькими упитанными дамами с шиньонами яркой шерсти, но без косынок — местными чиновниками. Этих избранных было десятка два, за их спинами томилась группка разряженных фольклорных пейзан, которым полагалось встречать высокое центральное начальство — одних архиереев десять человек, Патриарх, областные чиновники — хлебом-солью. Простой же народ теснился по тротуарам. Во всей этой умильной картине удивляло невероятное число и там и сям наставленных служивых: от милиционеров и ОМОНа до представителей всех родов войск, десантников, инфантерии, только что не танкистов. Смахивало на военное положение. Смахивало тем более, что на всем расстоянии от города до монастыря — километра четыре-пять — через каждые десять метров по обе стороны дороги были наставлены солдаты, а через каждые двадцать пять — милицейские патрули. Солдаты скучали, стреляли у прохожих сигареты: проехать было нельзя, но пройти по придорожной тропке все-таки можно было беспрепятственно.
