Фабио и Лукас уселись за один из столов, покрытый груботканой скатертью в желто-горчичную и коричневую клетку.
– Ты почему меня не предупредил? – Фабио был зол.
– Я… я не хотел тебя волновать.
– И это тебе блестяще удалось.
– Извини. Мне очень жаль.
Фабио взорвался:
– Всем всегда очень жаль.
Лукас был рад, что в этот момент, оторвавшись от карточного стола, к ним подковылял хозяин. Они заказали два айс-ти. Хозяин удалился, бормоча себе под нос что-то вроде «айс-ти с дерьмом». С тех пор как они перестали у него питаться, он не жаловал сотрудников «Воскресного утра». Тем более когда они появлялись в перерыв его дочери-подавальщицы.
Лукас с виноватым видом сидел на стуле, ожидая продолжения выволочки. Его жалкий вид смягчил Фабио.
– Ты не можешь себе представить, каково это – потерять пятьдесят дней биографии. Чувствуешь себя таким… – Фабио не сразу нашел точное выражение, – потерянным. Неуверенным. Это все равно что напиться до потери сознания, а потом снова выйти на люди. Все знают о тебе больше, чем ты сам. Тебе дозарезу нужен кто-то, кого можно спросить: «Что произошло? Что я сказал? Что я натворил? Наломал дров? Или вел себя терпимо?» Кто-то должен помочь тебе вспомнить. И чтобы на этого человека можно было безусловно положиться. Для меня такой человек – ты, Лукас.
Хозяин поставил на стол два стакана:
– Позвольте сразу с вас получить.
– Льда нет, – констатировал Лукас.
– Вы про лед ничего не говорили.
– Мы полагали, что это разумеется само собой. Ведь он так и называется «айс-ти».
– Он просто так называется.
– А внутри никакого льда?
– Если скажут заранее, можно положить.
– Великолепно, – сказал Фабио.
Хозяин стоял и ждал.
– Ты идешь, Альби? – позвали картежники.
– Значит, вы желаете, чтобы я принес лед? – с издевкой сказал хозяин.
– Верно. Если это еще возможно.
Хозяин собрался уходить.
– Ах да, – окликнул его Фабио, – и кофе с молоком!
Хозяин, огрызаясь, ушел.
Фабио подхватил прерванную нить разговора:
– Но в моем случае речь не идет об одной пьянке. Речь идет о пятидесяти днях. В течение которых я перевернул вверх дном всю мою жизнь.
Лукас молчал.
– Должен же я знать, что произошло. Должен же я как-то наверстать упущенное.
Лукас забыл, что они дожидались льда, и отхлебнул чая.
– Ты в самом деле так думаешь?
Фабио смотрел на него в полном недоумении.
– Ты изменился отнюдь не к лучшему. А может, лучше оставить все как есть?
Фабио рассмеялся:
– Эти дни испарились из моей памяти, но не из моей жизни. Я потерял свою подругу, свою работу и целую кучу друзей. Не могу же я просто закрыть на это глаза.
Лукас вертел в руках стакан.
– И что собираешься делать?
– Давай с тобой сядем и день за днем сравним наши ежедневники.
– Там будет много пробелов.
– Пробелы заполним сведениями из других источников.
– Лучше поступить наоборот. Дело в том, что мы довольно редко виделись в течение этих недель. Ты контачил с другими людьми.
– С кем?
Лукас пожал плечами:
– Вращался в других кругах.
– Каких?
– Я этих людей не знаю. Спроси Марлен.
Хозяин принес стакан, наполненный кубиками льда, и чашку кофе с молоком. То и другое поставил на стол.
– Но оно же разбавлено молоком, – удивился Фабио.
– Вы заказывали кофе с молоком.
– Но я не знал, что молоко наливают в кофе.
Хозяин пришел в ярость:
– Оно же называется «кофе с молоком»!
Фабио указал на стаканы:
– А это айс-ти!
У хозяина был такой вид, как будто он про себя считал до трех.
– С вас тринадцать сорок, умники дерьмовые!
Фабио извлек из кармана брюк бумажник. В нем было всего несколько монет.
– Чего еще от вас ждать, – проворчал хозяин.
Лукас заплатил за двоих.
Выйдя из кафе, они расстались.
– Восьмой идет до Амзельвег. В путь! – сказал Лукас на прощанье.
– Спасибо. И если вспомнишь что-нибудь, дай мне знать.
На пути к трамвайной остановке Фабио увидел банкомат. Он вставил в щель свою карточку и набрал код.
«Неправильно набран код», – информировала машина. Наверное, он ошибся при наборе. Он мог бы назвать свой код даже во сне и никогда его не менял. Он очень внимательно набрал 110782. В этот день Италия выиграла финальный матч у Германии.
«Неправильно набран код», – снова заявила машина. При третьем неправильном наборе автомат проглотит карту. Он не стал рисковать.
Водитель трамвая склонился над ним и сказал: «Конечная». Фабио пришлось выйти, прокомпостировать свой многоразовый проездной и на том же трамвае проехать шесть остановок назад, до Ребенштрассе. Он чуть было опять не заснул.
Поворот на Амзельвег нашелся легко, но расстояние до дома 74 показалось ему бесконечным. Похоже, он переоценил свои силы. Все-таки его лишь вчера выписали из больницы.
Фабио уже научился узнавать духи, чей аромат разбудил его на этот раз: Шанель № 5. Он лежал на узком кожаном диване рядом со своим письменным столом в чужой квартире. Женщина, которая принадлежала этому запаху, склонялась над ним. Он вспомнил. Фонарь. Под фонарем она. Как когда-то.
– Привет, Лили.
– Марлен, – мягко поправила она. Он ощутил половину ее поцелуя.
– Ну, как прошел день?
– Тяжело.
– А как доктор Фогель?
– Толстый.
– А вообще?
– Вроде ничего, насколько я могу судить. У меня не слишком большой опыт общения с нейропсихологами. Который час?
– Начало восьмого. Ты проголодался? Тебя ждет твое любимое блюдо.
– А какое у меня любимое блюдо?
Этот вопрос, казалось, сбил ее с толку. Потом она встала.
– Сюрприз.
Любимое блюдо оказалось семгой под соусом из хрена, с кольцами лука, каперсами и гренками с маслом. Норина называла семгу морской свиньей. Ее разводили в грязных рыбных затонах, раскармливали химическими добавками, накачивали гормонами и подкрашивали красно-розовым каротином. Ни за что в жизни она даже не прикоснулась бы к семге. И Фабио никогда не пришло бы в голову называть семгу своим любимым блюдом.
Они ужинали за садовым столиком, на балконе. Марлен переоделась в платье с открытыми плечами, которое каким-то чудом держалось чуть выше сосков. Короткие светлые волосы были зализаны назад с помощью геля. На белой скатерти возвышался подсвечник с красной свечой. Джонни Митчел исполнял «You're changed». Фабио не слишком жаловал такую музыку.
Его не оставляло впечатление, что Марлен устраивала инсценировку, которая должна была вызвать у него некое воспоминание. Об их первом вечере? О вечере перед несчастным случаем?
– Впредь не вынуждай меня садиться в лужу. – Это прозвучало более неприязненно, чем ему хотелось.
Марлен оторвала взгляд от своей тарелки и испуганно посмотрела на него.
– Ты же знала, что я уволился. Почему ты мне ничего не сказала?
– Я думала, что время терпит. Я не предполагала, что ты в первый же день ринешься в редакцию.
– А я думал, ты меня знаешь.
– Вот именно. Насколько я тебя знаю, ты бы держался от нее как можно дальше.
Если прежде они с Нориной о чем-то и спорили, то как раз о той роли, какую играла редакция в его жизни.
«Ты или носишься где-то по поручению редакции, или корпишь дома над материалом для редакции, или торчишь в редакции, – упрекала его она. – Если не физически, то мысленно».
– Расскажи мне побольше про меня, – попросил Фабио.
На березе напротив балкона запел дрозд.
– Что ты хочешь знать?
– Как мы познакомились?
Марлен улыбнулась:
– На завтраке для прессы в честь выпуска первой партии Бифиба.
– Бифиба?
– Молочный напиток с бифидобактериями, обогащенный клетчаткой.
Фабио покачал головой:
– Меня никогда не интересовали такие вещи.
– Еще как интересовали. Ты просто засыпал меня вопросами. И в тот же вечер пригласил на ужин.
– И что?
– Я согласилась. Пиар. Мы пошли в «Республику».
– В этот пошлый дорогой кабак? Да меня туда канатами не затащишь.
– Вероятно, ты не хотел, чтобы нас увидели вдвоем.
– Ну, а после этого?
Марлен усмехнулась:
– А потом сюда.
– А Норина?
– Ни о какой Норине ты не упоминал.
– Изображал холостяка?
Марлен пожала острыми плечиками:
– Этот вопрос мы не обсуждали.
Стемнело. Она взяла зажигалку и зажгла свечу. На ее грудь и плечи лег матовый отблеск. И в этом свете его поведение уже не казалось ему совсем непредставимым.
Дрозд умолк. Марлен встала и убрала со стола посуду. Вернулась, держа в руке пачку сигарет. Села и протянула ему пачку. Фабио покачал головой. Она взяла в рот сигарету и поднесла к ней зажигалку. По ее лицу скользнула тень беспокойства.
– Значит, я курил, – констатировал Фабио.
– Дымил, как паровоз.
Огонек вспыхнул и погас. Она выпустила изо рта тонкую струйку дыма, и пламя свечи затрепыхалось.
Фабио протянул руку за сигаретой и сделал осторожную затяжку. Ничего подобного тому противному вкусу никотина и смолы, который он ощущал в тех редких случаях, когда хотел понять, что хорошего находят люди в курении. И ему вовсе не показалось, что он задыхается, хотя обычно вдыхание дыма приводило его именно к такому результату.
