Вот тогда Нейт и взялся по-настоящему за книги. Все прочитанное в школе представлялось теперь второсортным. Тогда ему хотелось производить впечатление, он стремился к утонченности и изысканности, которые должны были помочь – в социальном плане – в колледже. (Ха). Весной второго года он обратился к чтению из-за тревожного одиночества, одиночества, которое – и это его пугало – грозило стать перманентным. В конце концов, если он, если кто-то такой, как он, несчастлив в колледже, то где же и когда еще ему быть счастливым? Разочарование и одиночество озлобили его, и теперь Нейт судил мир с суровой категоричностью. Если не принимать в расчет таких, как Уилл, которым привилегии позволяют принимать все как данность, его сокурсники нацеливались только на одно: слепо карабкаться по меритократической лестнице, словно их жизнь не более чем подготовка к школе бизнеса или права или, если они были достаточно «креативны», сочинению сценариев для Голливуда. Только читая и иногда на классных обсуждениях или индивидуальных консультациях он чувствовал робкий трепет надежды. Возможно, его личность сформировалась не так уж плохо, если он хотя бы нашел здесь что-то близкое, свое, пусть даже и в словах людей, давно умерших. Или на классных занятиях, которые, как всем известно, составляют наименее важную часть учебы в колледже.
Где-то в середине третьего года Нейт познакомился с Кристен. Они вместе попали на семинар по политологии. По ее репликам он понял – девушка очень даже смышленая. Да и с виду приятная – спортивного типа, она напоминала подружек Уилла. В ней ощущалась спокойная уверенность, проистекающая из веры в собственную дисциплинированность, сообразительность и здравый смысл. В разворачивавшихся на занятиях дискуссиях они часто оказывались на одной стороне и вскоре уже обменивались понимающими улыбками, когда слово брал кто-то из не самых толковых их товарищей. Они вместе уходили после занятий и постепенно выяснили, что их сближает еще одно обстоятельство: оба росли в примерно одинаковых и достаточно скромных условиях. Уроженка Новой Англии, Кристен с интересом восприняла новость, что его родители – иммигранты. Она смеялась над его шутками. И все же, набравшись наконец смелости и пригласив ее на свидание, Нейт почти не сомневался, что получит отказ – у нее бойфренд в Гановере или Уильямстауне, она латентная лесбиянка или дала обет целомудрия, действительный до введения всеобщего здравоохранения и т. д. Но… Кристен сказала «да». С бойфрендом (в Провиденсе) она недавно порвала.
Отзывчивая и великодушная, готовившаяся поступать в медицинскую школу, Кристен была из тех девушек, которые активно участвуют в гуманитарных проектах и на зимних каникулах отправляются в гондурасские джунгли. Но при этом ей доставало жесткости и язвительности, и она не стеснялась бичевать глупость и бессмыслицу, что и привлекало к ней, и немного пугало. Люди инстинктивно искали ее одобрения. Авторитарная в манерах, излучающая оптимизм и здоровье, Кристен, по грубовато-откровенному мнению мира, была для Нейта большим уловом, поскольку стояла на пару ступенек выше в социальной иерархии колледжа. С таким мнением Нейт был полностью согласен – ему и впрямь крупно повезло. И пусть Кристен не разделяла его любви к литературе – ничего страшного, кому-то нравится кока, а кому-то пепси. Да и она не выражала желания встречаться только с парнями, выбравшими главным предметом биологию.
Примерно в то же время, что и с Кристен, Нейт познакомился на курсе теории литературы с Джейсоном, а через Джейсона – и с Питером. Именно с ним, впечатлительным, задумчивым Питером, Нейт ощущал сильную духовную связь. Но втроем лучше, чем вдвоем. Когда два парня пьют виски и ведут, засиживаясь за полночь, бесконечные разговоры о книгах, финансируемом крупными корпорациями правом повороте и справедливости утверждения, что марксизм не выдержал проверки жизнью, потому что советский коммунизм был извращением, – в этом есть что-то немного… странное. Третий, в данном случае Джейсон, выполнял роль закваски. Его бодрящие порывы разгоняли робость двух других и придавали их прогулкам социальный статус мальчишеских развлечений.
Весь последний год в колледже, деля время между Джейсоном-Питером и Кристен, Нейт был счастлив. Даже по прошествии многих лет он все еще спрашивал себя: был ли когда-либо более счастлив, чем тогда? Все было так ново – девушка и друзья. Ему так долго пришлось ждать и того, и другого! После выпускного Нейт отправился вслед за Кристен в Филадельфию, где она поступила в медицинскую школу, а он стал писать для одного левоцентристского журнала, выходившего в округе Колумбия. Ему недоставало и Джейсона, работавшего в глянцевом журнале в Нью-Йорке, и Питера, отправившегося за докторской диссертацией в Йель. Оставаясь дома один – фрилансеру не надо ходить в офис, – Нейт томился от одиночества. Может быть, он слишком многого ожидал от Кристен. У нее был другой склад ума, и, кроме того, она сильно уставала. Медицинская школа отнимала и мысли, и время.
Со временем Нейта все больше огорчало отсутствие у нее литературного чувства, исключительно практическая направленность интеллекта и некоторая чрезмерная правильность и резкость взглядов и суждений – другими словами, то, что всегда было присуще Кристен и что когда-то вызывало у него уважение. Все чаще и чаще, навещая Джейсона в Нью-Йорке, он замечал, что женщины там одеваются иначе, что они носят аккуратные очки и сексуальные сапожки на высоком каблуке, а их прически намного симпатичнее бесхитростного «хвостика» Кристен. Многие из этих женщин читали в метро Звево и Бернхарда.[18]
Дома, когда он порой зачитывал Кристен отрывки из Пруста, на лице ее появлялось то кислое выражение, как будто сама необычность прозы Пруста сомнительна с моральной точки зрения, как будто даже детишки где-нибудь в Африке нашли бы всем этим словам лучшее применение. К тому же Кристен на каком-то интуитивном, почти кальвинистском уровне не одобряла избранный им стиль жизни и не могла оправдать его по неким своим сокровенным принципам. (Теоретически она предпочитала бедных и праздных.)
Но враждебность накапливалась так медленно, что долгое время Нейт почти не замечал ее. Его искренне шокировало замечание Джейсона насчет того, что их с Кристен отношения, возможно, не так уж и идеальны.
– Даже не знаю, – сказал он, – просто, когда ты говоришь о ней, то звучит это примерно так: Кристен… вздох… это или Кристен… вздох… то.
Нейт так рассердился, что его хватило только на то, чтобы не уйти из бара. Да, за последние двадцать четыре часа он – про себя – раз десять обвинил Кристен в ханжестве и узколобости, но это же совсем другое! И неважно, что еще за полминуты до заявления Джейсона он представлял, как их официантка-готка делает ему минет.
Весной Кристен записала их обоих поработать гидами-волонтерами для слепых в Фэрмаунт-парке. Утром назначенного дня Нейт хотел полежать подольше с книгой, а потом, может быть, пропустить стаканчик-другой «кровавой Мэри» и еще почитать в спортивном баре перед телевизором…
– Ну почему, черт возьми, все и всегда должно быть полезным, сияющим и благодетельным?
Он не кричал, но был близок к этому.
Кристен сидела на стуле и, согнувшись, натягивала кеды. Во взгляде, брошенном ею на Нейта, не было ни капельки сочувствия, только удивление, которое тут же сменилось раздражением. Потом, так ничего и не сказав, она снова занялась кедами. Это разозлило его еще больше.
– Я же не какой-то там Джимми Стюарт, – заявил он, перепутав «Полианну» и «Эту чудесную жизнь»[19].
Лицо Кристен дрогнуло в гримасе раздражения, на самом деле – презрения.
– Хочешь просидеть весь день в трусах – давай, сиди. И уж раз ты так хочешь, я принесу тебе пива из холодильника.
На коленях у Нейта стоял лэптоп. Он опустил крышку и посмотрел на стену над головой Кристен:
– Я не это имел в виду.
– Неужели?
Кристен начала собирать волосы в «хвостик».
– Я иду в парк, – сказала она голосом доктора, который вырабатывала с некоторых пор, – нейтральным и бесстрастно сочувственным. – Думаю, тебе тоже надо пойти, потому что ты сам обещал, и там на тебя рассчитывают. Но, конечно, решай сам.
Разумеется, Нейт извинился. Разумеется, начал собираться. Он остался при своем мнении, но глубоко спрятал свою правоту. Да, он был не прав, потому что обещал и потому что слепым не позавидуешь, а его судьба благословила даром зрения…
Потом их ссоры все больше и больше походили на столкновения двух разных жизненных философий. Какое-то время за каждой стычкой следовала – по крайней мере, со стороны Нейта – сильная контрреакция. Обиды и возмущения вели, казалось, к пропасти, и это сильно его тревожило. Хотелось отступить, забрать обратно критические замечания в адрес Кристен и восстановить психологическое статус-кво (Кристен – самая лучшая, он ее обожает!), служившее ему долго и хорошо. Но баталии продолжались, и желание вернуться к исходному положению постепенно убывало. Между тем Кристен стала все чаще и чаще проводить время с новыми товарищами. Нейт ловил себя на том, что, оставаясь один, испытывает облегчение. А потом они оба осознали, что, как говорится, расходятся в разные стороны.
