Страха больше не было.
Когда в четыре часа утра за ним пришли, он уже решил, как действовать. Вышел из камеры, ни на кого не взглянув. Лучше сразу разорвать все, что связывает его с жизнью, с завтрашним днем. Изолировать себя, отгородиться от мира живых, чтобы не пасть духом и телом, — вот что ему необходимо сделать. Не думать больше об этом, переключить мысли на другое.
— Ну как, вы все обдумали, господин Бурдийа?
Ганс фон Шульц положил нож для бумаг и взял с письменного стола рюмку с коньяком.
«Как он может столько пить? Еще недавно бутылка была почти полной, а сейчас в ней на донышке. Бездонная бочка!»
Франсуа Бурдийа спокойно ждал.
— Знаете, господин Бурдийа, когда мы начнем бить вас на этот раз, все предыдущее вам покажется детскими забавами. И знаете почему?
«…Я лишу тебя удовольствия слышать мои крики на этот раз».
Ганс фон Шульц ледяным топом пояснил:
— Уверен, вы даже не догадываетесь почему. Хорошо, тогда я вам объясню, в чем дело, — он отпил из рюмки. — Этот красавчик Пасть будет бить вас по самым чувствительным местам. Вы меня понимаете, господин Бурдийа? Итак, я слушаю вас.
— Это я убил его.
Ганс фон Шульц поднялся, обошел стол и стал перед ним Бурдийа ожидал удара кулаком в лицо. Но вместо этого полковник положил ему руку на плечо
— Узнаю деловых людей. Теперь вы все нам расскажете, господин Бурдийа. Кальтцейс запишет.
Блондин с кукольным лицом, сидевший сзади за маленьким секретарским столиком, приготовился. Пасть осторожно положит плетки на мраморный подоконник.
— Ну что?
Франсуа Бурдийа ответил не сразу. Невидящими глазами он глянул на худощавого. Немец, выполняющий обязанности надзирателя, поднимался по ступенькам, и его гулкие шаги было слышно даже в подвале.
— Они не допрашивали меня. Сам не знаю почему.
С каменным лицом он сел в углу камеры и уставился в стену.
Только через час, когда за ним снова пришли, он заметил, что девушки, которая ухаживала за ним, среди них нет.
Он через силу плелся по коридору в сопровождении надзирателя. Его внимание привлек громкий смех. Двери комнаты, откуда он доносился, были полуоткрыты. Машинально он взглянул туда и прирос к месту.
Девушка лежала распятой на столе, привязанной за руки и ноги. С нее сорвали одежду. Около нее стояла распатланная немка и что-то говорила. Сначала Бурдийа не понял, что там делается. Но когда увидел, как к столу, расстегивая пуговицы, приближается гестаповец, понял все…
Он отшатнулся и, ощущая непередаваемое отвращение, поплелся дальше, подталкиваемый охранником, ржавшим у него за спиной.
От кого же тогда ожидать милосердия в этом доме?
Он и не подозревал еще, что ждало его самого.
Ему снова приказали раздеться, и он выслушивал Ганса фон Шульца, стыдливо прикрывая живот руками.
На этот раз полковник говорил по-французски хуже, чем обычно: суточная норма коньяка несколько повлияла на рго французское произношение.
— В своем признании вы сказали, что пользовались крупнокалиберным оружием неизвестной марки. Не так ли? Согласен! «Это оружие, — так вы нам сказали, — я выбросил потом через ограду парка, когда все было кончено». Правильно? Очень хорошо!
Франсуа Бурдийа не понимал, куда клонит полковник. В его настойчивых вопросах слышалась явная угроза.
— Так вот. Мы не нашли его, вашего оружия. Возможно, что кто-то подобрал его. Да, действительно, это был револьвер. И мы установили, какой именно. Слышите, господин Бурдийа? Мы установили, какой именно. — Он почти кричал. Потом продолжал более спокойно: — Пуля, извлеченная из тела лейтенанта Крюбера, оказалась калибра девять миллиметров, и стрелял» из «люгера» нового выпуска. Это вам ни о чем не говорит, господин Бурдийа?
Это ему ни о чем не говорило.
— Так-таки ничего? Очень прискорбно. А факт этот проливает свет на кое-какие события. Во-первых, вы врали, заявляя, что не принадлежите к террористической организации, а во-вторых, вы убили еще одного немецкого офицера и овладели его оружием… Прошлой ночью на станции убит офицер. У него тоже был «люгер»…
Ганс фон Шульц хлебнул коньяку.
— Теперь нам абсолютно ясно: вы принадлежите к банде террористов-убийц.
Снова глоток коньяка, на этот раз прямо из горлышка.
— Господин Бурдийа, вы опасный террорист. Вы должны назвать нам имена людей, с которыми были связаны, нам надо знать дальнейшие планы вашей организации.
Франсуа Бурдийа понял: теперь его забьют до смерти. Они растопчут его. Отказаться от «признания»? Сейчас это уже ни к чему.
«Если бы я мог покончить самоубийством! Если бы я мог…»
Худощавый постучал в двери подвала, чтобы позвать надзирателя: ему нужно в туалет. На обратном пути он за несколько шагов увидел высоко на панели сапожный нож, забытый владельцами дома.
«Я могу достать его, если подпрыгну. Неужели у меня поднимется рука на человека?»
Он почти поравнялся с панелью, где лежал нож; надзиратель шел рядом с автоматом наперевес.
Он подпрыгнул. Еще секунда — и немец с перерезанным горлом упал на пол, обливаясь кровью.
Худощавый вытаращил глаза и с минуту с ужасом смотрел на немца, потом наклонился и трясущимися руками схватил с пола автомат.
«Как же действует эта проклятая штука? Где здесь, черт бы его побрал, предохранитель?»
Он нервничал. Еще немного, и он пожалел бы о том, что совершил полусознательно, только потому, что на глаза ему попался нож.
Ага, вот в чем дело! Убедившись в том, что автомат заряжен, побежал по ступенькам.
И тут он вспомнил о других арестованных. «Боже, я совсем забыл о них! Они же будут отвечать за все как пить дать!..»
Он уже стоял на последней ступеньке лестницы, ведущей из подвала. На мгновение заколебался.
«Я имею один шанс из ста вырваться отсюда, а с ними сто против ста, что меня схватят. Бежать!»
Он пытался оправдать себя тем, что принадлежал к движению Сопротивления.
«Я буду бороться… А они? Этот толстяк?»
И все-таки он вернулся: там оставался и парень, который заехал в рожу толстяку.
Внизу, около ступенек, он увидел немца. Тот прополз несколько метров, оставляя кровавый след. Одна нога его еще вздрагивала. Но это были предсмертные конвульсии, а не признаки жизни.
Двери подвального этажа выходили в помещение, из которого можно было легко проникнуть в сад. На первом этаже в доме царили тишина и спокойствие.
Заложники пошли за худощавым беспрекословно: труп часового был слишком красноречивым аргументом. Все понимали, что это значит. Худощавый вывел их на аллею. Пока им везло: вся аллея вымощена плитами, шуму почти не будет.
Он шепотом объяснил им:
— Мы уйдем через калитку для прислуги, на безлюдную улицу. Самое главное — бесшумно пройти сад.
По первому этажу рассыпался грубый солдатский гогот, приглушенный тяжелыми шторами, маскировавшими окна. Немного погодя со второго донесся дикий крик. Не крик, а настоящий вой, от которого по телу пробегали мурашки. Казалось, воет смертельно раненный зверь.
У всех мелькнула одна мысль: парижанин!
Худощавый первым достиг маленькой калитки в каменной ограде, обвитой плющом. Повернул ручку, дернул на себя и оказался с глазу на глаз с часовым-гестаповцем.
Немец, не ожидавший нападения с тыла, не успел и пошевелиться. Худощавый приставил к его животу автомат и процедил сквозь зубы:
— Капут!
Это было единственное немецкое слово, которое он знал, но часовой понял его правильно н рассудительно поднял руки.
— Возьмите-ка у него автомат и передайте мне. А теперь — врассыпную! Другого такого случая не представится. Несколько минут я буду прикрывать вас. Но, ради бога, не поднимайте шума!
— Я останусь с вами.
Парень, о котором он вспомнил там, на ступеньках, стоял перед ним с автоматом часового. Худощавый улыбнулся.
— Благодарю… А эту железку оставь себе.
— Я даже не знаю, как с ним обращаться.
— Я тоже когда-то не знал… Закрой поплотнее калитку и посмотри, нет ли у этого мерзавца запасных обойм.
Нашлись еще две обоймы. Худощавый положил их в карман.
— А теперь ноги в руки — и прочь отсюда. Нам здорово повезло. Не будем больше искушать судьбу.
Он повернул немца к себе и оглушил его прикладом автомата.
— Твое счастье, падаль, что я не могу сейчас стрелять, по уверяю тебя: первого же вашего офицера, которого я встречу, я убью, как собаку. Надеюсь, это случится еще сегодня ночыо. Один бош за одного парижанина. Это не дорого.
VI
Сергей Ворогин с удовольствием припоминал тот момент… Эшелон остановился на неизвестной станции. Он долго маневрировал на запасных путях, грохоча на стыках стрелок. Был ли это конечный пункт или обычная остановка, только более продолжительная?
