— Моя жена Элисон, а это — Дженнифер э-э…
Он уже узурпировал право представлять Дженни.
— Калливери, — закончил я, пользуясь тем, что он не знал ее фамилии.
— Кавиллери, — вежливо поправила Дженни. Я переврал ее фамилию — в первый и единственный раз в жизни.
— Как в опере «Cavalleria Rusticana»? — спросила моя мать, желая, видимо, показать, что, несмотря на незаконченное высшее образование, женщина она культурная.
— Правильно, — улыбнулась Дженни. — Но мы не родственники.
— A-а… — сказала моя мать.
— A-а… — сказал мой отец.
Мне оставалось добавить свое «а-а» и гадать, дошел ли юмор Дженни до моих родителей.
Мать и Дженни пожали друг другу руки, и, после обычного обмена банальностями, дальше которого у нас в доме дело не шло, мы сели. Все молчали. Я пытался понять, что происходит. Мать, конечно, оценивает Дженни и ее костюм (на этот раз без всякой богемности), ее манеру держаться, ее произношение. Надо признать, крэнстонский говор оставался у Дженни всегда.
Дженни, наверное, тоже оценивала мою мать. Мне говорили, девушки часто так делают, желая лучше узнать человека, за которого они собираются замуж. Не исключено, что она оценивала и Оливера III. Заметила ли она, что он выше меня ростом? Понравился ли ей его кашемировый пиджак?
Оливер III, как всегда, сосредоточил огонь на мне.
— Как дела, сын? (Он был бесподобный собеседник.)
— Прекрасно, сэр, прекрасно.
Как бы желая поддержать равновесие, мать обратилась к Дженни:
— Вы хорошо доехали?
— Да, — ответила Дженни. — Хорошо и быстро.
— Оливер всегда водит очень быстро, — вставил отец.
— Не быстрее тебя, — парировал я.
Ну, что он на это скажет?
— Да, пожалуй, что так.
Спорим, что нет.
Мать, которая всегда на его стороне, перевела разговор на более общую тему — то ли на музыку, то ли на живопись, — я не очень внимательно слушал. Потом у меня в руках оказалась чашка чаю.
— Спасибо, — сказал я и добавил: — Мы скоро поедем.
— Как это? — не поняла Дженни. Они, кажется, обсуждали Пуччини или еще кого-то в этом роде и потому сочли мое замечание несколько неожиданным. Мать посмотрела на меня (редкое событие):
— Но вы же приехали на обед?
— Ну, мы не сможем, — сказал я.
— Да, конечно, — почти одновременно сказала Дженни.
— Мне надо вернуться, — серьезно сказал я Дженни.
Дженни посмотрела на меня с немым вопросом: «О чем ты говоришь?».
— Вы остаетесь обедать, это приказ.
Фальшивая улыбка на лице отца ничуть не смягчила командирского тона. Но я этого не потерплю даже от олимпийского финалиста.
— Мы не сможем, сэр, — повторил я.
— Но мы должны, Оливер, — сказала Дженни.
— Почему? — спросил я.
— Потому что я хочу есть, — ответила она.
* * *
Мы сидели за столом, покорные воле Оливера III. Он склонил голову. Мать и Дженни последовали его примеру. Я тоже чуть-чуть опустил голову.
— Благослови пищу нашу и нас во служение Тебе и наставь нас всегда помнить о нуждах и желаниях иных слуг Твоих. Об этом молимся во имя Сына Твоего Иисуса Христа. Аминь.
Господи помилуй, я чуть сквозь землю не провалился. Неужели хоть на сей раз нельзя было обойтись без набожности? Что подумает Дженни? Как будто в Средние века вернулись, честное слово!
— Аминь! — сказала мать (и Дженни тоже, очень тихо).
Мы ели не в полном молчании лишь благодаря замечательной способности моей матери вести светскую беседу..
— Так ваш род из Крэнстона, Дженни?
— По большей части. Мать была из Фолл-Ривера.
— У Барреттов есть заводы в Фолл-Ривере, — заметил Оливер III.
— Где они эксплуатировали целые поколения бедняков, — добавил Оливер IV.
— В девятнадцатом веке, — добавил Оливер III.
Мать улыбнулась, явно довольная, что этот раунд выиграл ее Оливер. Но не тут-то было.
— А как насчет планов автоматизировать эти самые заводы? — нанес я ответный удар.
Последовала короткая пауза. Я ждал резкого возражения.
— А как насчет кофе? — произнесла Элисон Форбс Барретт по кличке «Пьянчужка».
* * *
Мы перешли в библиотеку, где должен был состояться последний раунд. У нас с Дженни завтра занятия, отцу идти в банк и тому подобные учреждения, у матери наверняка запланировано какое-нибудь блестящее мероприятие.
— С сахаром, Оливер? — спросила она.
— Оливер всегда пьет кофе с сахаром, дорогая, — сказал отец.
— Но не сегодня, спасибо, — ответил я. — Без молока и без сахара, мама.
Ну вот, у каждого своя чашка, все уютно устроились, а сказать друг другу абсолютно нечего. И тут я придумал тему для разговора.
— Скажи, Дженнифер, что ты думаешь о Корпусе мира? — поинтересовался я.
Она нахмурилась и отказалась мне подыгрывать.
— Так ты еще не сказал им, Оливер? — воскликнула мать, обращаясь к отцу.
— Сейчас не время, дорогая, — сказал Оливер III с фальшивым смирением, которое так и просило: «Спросите меня, спросите!» Ну я и спросил.
— О чем речь, отец?
— Да ничего особенного, сын.
— Не понимаю, как ты можешь так говорить, — сказала мать (я же предупреждал, она всегда, на его стороне) и, повернувшись ко мне, сообщила потрясающую новость:
— Твой отец будет директором Корпуса мира!
О! — сказал я.
Дженни тоже сказала «О!», но другим, более радостным тоном.
Отец притворился смущенным, а мать, кажется, ждала, что я ему поклонюсь или еще что-нибудь в этом роде. Но его же не государственным секретарем назначили, в конце концов?!
— Поздравляю вас, мистер Барретт! — взяла на себя инициативу Дженни.
— Да, поздравляю, сэр, — сказал я.
Матери так хотелось об этом поговорить.
— Я думаю, это будет замечательный опыт в области образования, — произнесла она.
— Да, конечно, — согласилась Дженни.
— Да, — сказал я без особого убеждения. — А ты не передашь мне сахар, мама?
— Дженни, его же не государственным секретарем назначили, в конце концов.
— И все-таки, Оливер, у тебя могло бы быть побольше энтузиазма.
— Я же его поздравил.
— Очень великодушно с твоей стороны!
— Черт возьми, а ты чего ждала?
— Господи, меня просто тошнит от всего этого.
— Меня тоже, — ответил я.
Мы долго ехали, не говоря ни слова. Но что-то тут было не то.
— От чего это «от всего» тебя тошнит?
— От того, как ты отвратительно обращаешься со своим отцом.
— А как насчет того, что он со мной отвратительно обращается?
И тут началось! Всей своей мощью Дженни набросилась на меня в защиту родительской любви. Все эти итальянско-средиземноморские взгляды. И что у меня нет к нему ни капли уважения.
— Ты все время ему хамишь и хамишь, все время!
— Он мне тоже, Дженни. Или ты не заметила?
— Я уверена, ты ни перед чем не остановишься, только бы достать старика.
— Достать Оливера Барретта Третьего невозможно…
И после короткой паузы она добавила:
— Разве только женившись на Дженнифер Кавиллери…
У меня хватило выдержки свернуть на стоянку какого-то рыбного ресторана у дороги. Выключив двигатель, я в бешенстве повернулся к Дженни.
— Ты действительно так думаешь?
— Отчасти, наверное, да, — сказала она очень тихо.
— Дженни, ты не веришь, что я люблю тебя?! — крикнул я.
— Верю, — ответила она по-прежнему тихо. — Но каким-то сумасшедшим образом ты любишь и мое низкое общественное положение.
Я ничего не мог придумать, что сказать, кроме «нет». Я повторил это несколько раз с различными интонациями. Ну, то есть я так расстроился, что даже задумался, нет ли доли правды в ее отвратительном предположении?
На нее тоже жалко было смотреть.
— Я не могу судить, Оливер. Но думаю, что отчасти это так. Я ведь тоже люблю не только тебя самого. Но и твое имя. Твой порядковый номер.
Она отвернулась, и я подумал: уж не собирается ли она заплакать? Но она не заплакала, а завершила свою мысль:
— Ведь все это тоже часть тебя.
Я посидел, глядя на неоновую надпись «Устрицы и мидии». Больше всего я любил в Дженни ее умение заглянуть внутрь меня, понять вещи, которые самому мне не было нужды облекать в слова. Вот как сейчас. Но хватит ли у меня духу посмотреть правде в глаза и признать, что я не совершенен? Ведь она-то увидела и мое несовершенство, и свое. Господи, каким недостойным я себя чувствовал!
Я не знал, что сказать.
— Хочешь устриц или мидий, Дженни?
— А хочешь в зубы, подготовишка?
— Хочу, — сказал я.
Она сжала кулак и размахнулась, а потом легонько прижала его к моей щеке. Я поцеловал его и потянулся к ней, но она уперлась рукой мне в грудь и рявкнула, как сущий бандит:
— Веди машину, подготовишка! Живо за руль! Жми!
