У меня в церкви не было своего кабинета. У отца Уолтера – был, но, с другой стороны, он служил в приходе так давно, что казался уже неотъемлемой деталью интерьера наряду со скамьями розового дерева и плисовыми занавесками у алтаря. Хотя отец Уолтер уверял, что непременно очистит для меня одну из кладовых, после обеда он любил вздремнуть, а кто я такой, чтобы будить семидесятилетнего мужчину и надоедать своими просьбами? Вскоре я перестал задавать этот вопрос и сам поставил небольшой стол в чулане, где хранились метлы и совки. Сегодня я должен был писать увещание (не более семи минут, иначе пожилые прихожане могут задремать), но мысли мои были заняты одной юной прихожанкой. Ханна Смит была первым ребенком, которого я окрестил в Святой Катрине. И вот, всего лишь год спустя, малышку стали постоянно класть в больницу. Горло ее ни с того ни с сего сжималось, и безумные родители тут же волокли ее на интубацию. В больнице круг замыкался. Я предложил произнести короткую молитву, в которой попросил бы Господа направлять врачей, лечащих Ханну, и текст был уже почти готов, когда к моему столу подошла миниатюрная седая старушка.
– Отец Майкл?
– Здравствуйте, Мэри Лу. Как поживаете?
– Мне бы хотелось поговорить с вами.
Когда Мэри Лу Хакенс хочет поговорить, лучше запастись терпением. Мы с отцом Уолтером заключили неписаную договоренность спасать друг друга от ее безудержной похвальбы после службы.
– Чем я могу быть вам полезен?
– Если честно, я немного смущаюсь, – призналась она. – Но не могли бы вы благословить мой бюст?
Я улыбнулся. Прихожане часто просили нас благословить их религиозные сувениры.
– Разумеется. Он при вас? Она как-то странно на меня покосилась.
– Конечно.
– Вот и отлично. Показывайте.
Она скрестила руки на груди.
– Мне кажется, что в этом нет никакой необходимости!
Я почувствовал, как кровь волной приливает к щекам, когда догадался, что именно она просит благословить.
– Извините… – пробормотал я. – Я неправильно вас понял… В глазах ее заблестели слезы.
– Мне завтра будут удалять опухоль, отец, и я ужасно боюсь. Я встал и, обняв женщину одной рукой, провел ее к ближайшей скамье. Усадил и дал бумажную салфетку.
– Простите меня, – сказала она. – Я не знаю, к кому еще обратиться. Если я скажу своему мужу, что напугана, он тоже испугается.
– Вы же знаете, к кому всегда можно обратиться, – ласково сказал я. – И вы знаете, что Он всегда вас выслушает. – Я коснулся ее макушки. – Господь наш вечный и всемогущий, Спаситель всех верующих, услышь нас от имени рабы Твоей Мэри Лу. Мы молим Тебя о милосердии Твоем, дабы, обретя здоровье в теле своем, она могла воздать хвалу Тебе в храме Твоем. Взываем к тебе посредством Господа нашего Иисуса Христа, аминь.
– Аминь, – прошептала Мэри Лу.
И за это я тоже люблю церковь: пребывая в ее лоне, никогда не знаешь, чего ожидать.
Когда Шэй Борн, проведя три дня в лазарете, вернулся на ярус I, он был человеком, который понял свою миссию в жизни. Каждое утро, когда офицеры спрашивали, чего мы хотим (кто-то хотел помыться, кто-то – погулять во дворе), Шэй неизменно просил о встрече с Койном, начальником этой тюрьмы. «Напиши заявление», – всякий раз отвечали ему, но он почему-то отказывался переваривать эту информацию. Когда он оказывался в зарешеченной конуре, служившей нам спортплощадкой, то сразу же забивался в дальний угол и, глядя на административный корпус, что было мочи вопил свою просьбу. Когда ему приносили обед, он спрашивал, согласился ли начальник тюрьмы побеседовать с ним.
– Знаешь, почему его перевели к нам? – спросил однажды Кэллоуэй, пока Шэй в душевой требовал аудиенции. – Потому что на том ярусе, где его раньше держали, все уже оглохли.
– Он же дебил, – ответил Крэш. – Он за себя не отвечает. Как наш любитель детишек. Правда, Джоуи?
– Он не умственно отсталый, – возразил я. – У него IQ, наверное, в два раза выше, чем у тебя.
– Да заткнись ты, педрила! – рявкнул Кэллоуэй. – Заткнитесь все!
Решимость в его голосе и впрямь заставила нас примолкнуть. Кэллоуэй опустился на колени у двери камеры и принялся шевелить в щели леской, выдернутой из одеяла и привязанной к свернутому в трубку журналу. Он дотянулся до центра помоста, подвергая себя серьезному риску: надзиратели должны были вернуться с минуты на минуту. Поначалу никто не понял, что он делает, ведь обычно мы таким образом передавали вещи друг другу – от книжки в мягком переплете до шоколадного батончика. Но тут мы заметили на полу небольшой яркий овал. Одному богу известно, зачем птице вить гнездо в таком жутком месте, но пару месяцев назад какая-то дурочка так и поступила, влетев к нам со спортплощадки. Одно яйцо выпало и треснуло. и теперь в коридоре лежал на боку недоразвитый птенчик малиновки. Его тощая морщинистая грудка поднималась и опускалась, как поршень.
Кэллоуэй медленно, дюйм за дюймом, подтаскивал яйцо.
– Не выживет, – сказал Крэш. – Мамаше он теперь не нужен.
– А мне нужен! – огрызнулся Кэллоуэй.
– Положи его в теплое место, – предложил я. – Оберни в полотенце, например.
– Или в футболку, – добавил Джоуи.
– Я в советах извращенцев не нуждаюсь! – рявкнул Кэллоуэй, но, подумав пару секунд, спросил: – Как вы думаете, может, действительно завернуть его в футболку?
Шэй продолжал кричать, но мы сосредоточились на репортаже из камеры Кэллоуэя: малиновку завернули в футболку, малиновку уложили в левую кроссовку, малиновка порозовела, малиновка приоткрыла левый глазик на полсекунды.
Мы все уже забыли, каково это – дорожить чем-то настолько, Что утрата станет невыносимой. Первый год я представлял, что луна – это мое домашнее животное, которое раз в месяц навещает лично меня. А этим летом Крэш мазал вареньем вентиляционную решетку, надеясь развести колонию пчел, – впрочем, к животноводству эта затея имела куда меньшее отношение, чем к его нелепому желанию выдрессировать насекомых и заставить их жалить Джоуи во сне.
– Ковбои скачут. Прячьтесь, индейцы, – сказал Крэш.
Это был наш условный код, означающий приближение охраны. В следующий миг двери разъехались. Охранники стояли возле душевой, ожидая, пока Шэй просунет руки в наручники и его можно будет довести до камеры, хотя путь этот составлял не более двадцати футов.
– Они не знают, что это, – сказал Смит. – Обследование показало, что это точно не астма и не проблемы с легкими. Возможно, аллергия, но сейчас у нее в комнате вообще ничего не осталось. Понимаешь, Рик? Комната стоит пустая, как тюремная камера.
Иногда охранники переговаривались при нас, но никогда не обращались к заключенным напрямую, никогда не рассказывали нам о своей жизни. И это, в общем-то, к лучшему. Нам совершенно необязательно было знать, что у парня, который проводит нам досмотр с полным раздеванием, есть сын, забивший в четверг решающий гол на футбольном поле. Лучше уж напрочь забыть, что это тоже люди.
– Они сказали, – продолжал Смит, – что ее сердце уже не сможет переносить такой стресс. И мое, если честно, тоже. Ты даже не представляешь, как тяжело смотреть на собственного ребенка обвязанного всякими проводами и обложенного мешочками.
Второй охранник, Уитакер, был рьяным католиком и любил подкладывать на мой обеденный поднос рукописные библейские цитаты, в которых осуждался гомосексуализм.
– В воскресенье отец Уолтер помолился за Ханну. Он сказал, что с удовольствием сопроводит тебя в больницу.
– Мне неинтересно мнение священника, – пробормотал Смит. – Что же это за бог, который так поступает с невинным младенцем?
Шэй просунул запястья в окошко душевой, чтобы в следующий миг на них сомкнулись наручники. После этого дверь открыли.
– Начальник тюрьмы согласился со мной поговорить?
– Ага, – ответил Смит, ведя Шэя к камере. – Пригласил тебя чайку попить.
– Мне понадобится всего пять минут…
– Не у тебя одного тут проблемы! – гаркнул Смит. – Пиши заявление.
– Я не могу! – воскликнул Шэй.
Я прокашлялся.
– Офицер, а можно и мне один бланк, пожалуйста?
Заперев Шэя, Смит вытащил бланк из кармана и просунул его в окошко моей камеры.
Как только офицеры покинули наш ярус, послышался тихий, робкий писк.
– Шэй? – окликнул я. – А почему ты не можешь заполнить этот бланк?
– У меня со словами беда.
– Уверен, начальник тюрьмы не обратит внимания на грамматические ошибки.
– Нет, не в том дело. Когда я начинаю писать слова, буквы путаются.
– Тогда скажи мне, и я напишу текст за тебя.
Последовала пауза.
– Ты и вправду сделаешь это для меня?
