Вспоминая те страшные события, Марыся зажимает пальцами рот и смотрит невидящим взглядом перед собой. Она вся погружается в трагическое прошлое.
– Помню, что он на минуту вышел из комнаты, оставляя всех в страхе и слезах. Мерзавец отец, который стоял в коридоре, не сделал ни единого шага в нашу сторону, чтобы нас защитить. Слышен был их шепот, а потом горловой, противный смех бандюгана. Мама сидела с нами на полу не шевелясь, как если бы была только сторонним наблюдателем происходящих событий. Лишь водила глазами, ожидая нового нападения. Вдруг мой отец вбежал в спальню, сгреб нас с Дарьей под мышку и вышел. Так вот просто. Ни разу не оглянувшись. Ему было наплевать, что станет с женой. Он перечеркнул годы супружества и любовь одним росчерком пера.
Воцарилось молчание. Тихо стало так, что слышался шум в ушах. Однако ни Марыся, ни Хамид не произносят ни слова. Каждый из них тонет в собственных размышлениях. Им нелегко, их сердца кровоточат, а души плачут. Женщина чувствует себя так, словно пережила катарсис, а мужчина – словно погрузился в грязь.
– Все, что я помню, – продолжает Марыся после долгой, как вечность, минуты. – Когда я была уже взрослой, мама только подтвердила мои детские воспоминания. Мой любимый папочка, а ее любящий муж недолго думая обменял ее на свою чертову фундаменталистскую шкуру. А представитель ливийской полиции, боровшийся с терроризмом, за свободу отца получил плату натурой.
– Хочешь, я налью тебе виски?
Хамид уже не выдерживает, он должен принять обезболивающее перед продолжением рассказа. Он все же вздыхает с облегчением от того, что его чистую и невинную жену пощадили.
– Позже, сейчас дай закончить. Не хочу это затягивать, поверь.
Марыся грустно улыбается при виде потерянного выражения на лице мужа. «Он никогда бы так не поступил, – думает она. – Не все арабские мужчины такие подлые. Он возмущен, как всякий порядочный человек».
– Сейчас расскажу тебе что-то, но это оставь, пожалуйста, при себе.
Она хватает Хамида за вспотевшую, холодную руку.
– Я даже не имею понятия, знает ли об этом Лукаш… – приглушает она голос, а муж согласно кивает. – В тот памятный полдень моя мама, молодая женщина, была многократно изнасилована в нашем семейном доме в Триполи с полнейшего согласия моего отца. Позже этот тип, животное, мерзавец, ничтожество, – у девушки просто перехватывает дух, пока она подбирает слова, чтобы передать степень никчемности отца, – не зная, что с ней делать (должен ведь он устранить свидетеля своего подлого предательства), вывез ее в Сахару к далекой родне. Те за деньги, не задавая вопросов, неоднократно занималась неудобными для семьи Салими людьми. Во время пребывания моей мамы в селении Аль-Авайнат там находился мой двоюродный брат, который болел СПИДом и был стыдом и позором для почтенного семейства. Его нужно было убрать с глаз долой, укрыть от пуританского ливийского общества. Бедный угасал там долгие месяцы, и моя мама в меру своих сил помогла ему достойно уйти на тот свет.
– Wallahi! – выкрикивает Хамид. – Позор – это то, что они оттолкнули и выбросили родственника, когда ему была нужна помощь, но не его болезнь! – возмущается он. – Извини, я больше не буду тебя перебивать, – шепчет он, прикладывая два пальца к губам.
– Бедуины относились к маме как к изгою общества и рабыне, которая выполняла всю самую тяжелую и грязную работу. Она не могла никому пожаловаться, не было никого, кто бы за нее заступился. Она рассказывала мне только о паре случаев из ее ежедневной жизни. Вспоминала, что там также была несколько раз изнасилована. Такова жизнь женщины в мире, которым правят сильные, а все объясняется в каком-то извращенном свете. Вина всегда на ни в чем не повинном существе.
– Не говори! Так это выглядит в диких местах, у черта на куличках, там нет никаких законов.
– Я сейчас не буду с тобой спорить на эту тему или ругаться. Я хотела бы только закончить трагическую историю мамы.
«Можно?» – спрашивает она взглядом, а муж отвечает кивком.
– Через два года она сбежала из рабства и наткнулась в Сахаре на Лукаша, который волею судеб был там на экскурсии и осматривал древности. Он вместе с другими добрыми людьми бескорыстно ей помог.
– Слава Богу! – терпеливый слушатель вздыхает с облегчением.
– Тогда она связалась с моей теткой Самирой, которая участвовала в вывозе нас из Ливии. Мы приехали из Ганы в отпуск в Триполи. Тетя уговаривала меня, как умела, пойти на праздник Святого Николая в польское посольство. Но ни словом не обмолвилась, что моя мама жива и что встреча была организована, чтобы передать ей меня и Дарью. Я ничего об этом не знала. Не хотела даже слышать о глупой детской игре и выбрала взрослое развлечение с Маликой и ее подругами. Я сама виновата в том, что не покинула тогда Ливию вместе с матерью и младшей сестрой. Поэтому ни к кому не могу иметь претензий и не должна обвинять мать в том, что она недостаточно старалась и любила меня.
– Она пережила такие ужасы, – восклицает Хамид. – Оставить ребенка и не знать, увидит ли она его когда-нибудь еще.
– Ну конечно! Моя бедная мама в молодости хлебнула достаточно испытаний судьбы. А сейчас на те старые, почти забытые события, которые остались в воспоминаниях или же в подсознании, наложились последние переживания времен ливийской революции, в которой случайно пришлось нам обеим, к сожалению, принимать участие. Мы оказались в плохом месте и в плохое время. А потом уже не было пути к бегству, – поясняет она мужу, который терпеливо ждет ее отчета о событиях в Ливии. – О том, что мама там пережила, совершенно ничего не знаю. Она не поделилась. Ты ведь знаешь, что мы разделились почти в самом начале нашего страшного и, надеюсь, последнего ливийского приключения. Она закрылась в себе накрепко, но, видно, сама с этим не справится.
– Ты тоже мне об этом периоде не много рассказывала, а, пожалуй, есть о чем, – тихо говорит чрезвычайно деликатный арабский супруг.
– Я должна еще созреть, – поджимает Марыся губы. – Я все же не так щебечу, как мама, хотя тоже душу в себе ужасы, с которыми столкнулась. Когда-то они из меня выплывут, дай мне время, прошу.
Она смотрит на него умоляющим взглядом.
– Да, конечно. Я ведь тебе полностью доверяю, Мириам.
Муж с теплотой смотрит ей в глаза, утешая, гладит по руке. У молодой жены эти слова вызывают внутреннюю дрожь и разрывают сердце. «Хорошо, что я умею собой владеть. Надеюсь, не видно, как страшно я боюсь и как мучусь из-за своей гнусной измены. Какая же я лгунья! – линчует она себя, не моргнув глазом, с выражением полнейшего безразличия на лице. – Я подлее и отца, и тетки Малики!» – безжалостно критикует она себя.
– Может, Дорота сходила бы к какому-нибудь психологу или психотерапевту?
Спокойный голос Хамида отрывает ее от размышлений.
– Скорее к психиатру! – говорит Марыся без обиняков. – Сейчас она хочет приходить ко мне ежедневно, потому что пристроила младшего братишку Адаша в детский сад и свободна. Собранная и готовая к жизни бабушка.
– Это прекрасно! – искренне радуется муж.
Он знает, что жена нуждается и обществе кого-то из близких, а не только в помощи прислуги.
– Но в здравом ли она уме настолько, чтобы справиться с задачей? – беспокоится молодая мама. – Не навредит ли она маленькой Наде?
– Ты с ума сошла?! Как ты можешь такое говорить? Как можешь так думать?! Она за нашего ребенка душу бы отдала! Ой, Мириам, Мириам! А может, вы бы так вместе и пошли сдаваться психо… – улыбается он ехидно.
Марыся с большим трудом, держась за ягодицу, встает на ноги и, смеясь, начинает в шутку боксировать мужа.
– Хорошо, хорошо, может, я сейчас чрезмерно впечатлительная и нервная, – поясняет она, запыхавшись. – Даже, кажется, есть основания для послеродовой депрессии!
Она смешно кривит лицо, подражая умалишенной.
– Но знай, что я буду находиться с сумасшедшей бабкой и ее любимой внучкой, а моей доченькой, постоянно и не спущу с них глаз и на пять секунд, – сообщает она серьезно и, подкрепляя свои слова, грозит пальцем.
– Ну, конечно, очень хорошо, – Хамид согласен на все и радуется, что повествование о семейной истории его жены подошло к концу.
– А сейчас идем в гостиную отдохнуть, – решает Марыся, вздыхая с облегчением. – Мне еще положено пару капель красного вина. Такова уж саудовская традиция, сам говорил.
Супруги смотрят друг другу в глаза и молча крепко обнимаются. Оба так счастливы, что есть друг у друга, что у них малышка, и забывают о том, что пережили. Для Марыси Ливия и все жизненные невзгоды далеко позади. Хамид больше ничего не хочет знать. То, что он сегодня услышал из уст жены, превзошло его самые смелые ожидания и психические возможности. Сейчас он хочет, чтобы все остальное осталось в тайне.
* * *
Через две недели после родов Марыся звонит Хамиду на работу.
