Я наверняка взорвалась бы от возбуждения, если б не торговля, которая шла в тот день на редкость успешно. Мы распродали все домотканые одеяла, простыни, полотенца и к тому же еще с полдюжины банок с бабушкиными снадобьями. Покупатель нашелся даже на заспиртованную жабу. Все бабушкины яства были съедены до последней капли и крошки. Даже нам на обед ничего не осталось, так что бабушке срочно пришлось сварить еще немного гумбо. Наконец солнце коснулось верхушек деревьев, и бабушка объявила наш базарный день завершенным. Она была очень довольна и, хлопоча на кухне, напевала себе под нос.
– Бабушка, возьми у меня деньги, – предложила я.
– Сегодня мы и так достаточно выручили. Твои деньги пригодятся тебе самой, – сказала бабушка и добавила, прищурив глаза: – Но все равно отдай их мне. Ты того гляди подаришь их этому болотному упырю, чтобы он их пропил. Я-то ведь знаю, ты вечно его жалеешь. У меня в сундуке они будут сохраннее. Туда он не посмеет сунуть нос.
Бабушкин сундук считался у нас дома чуть ли не святыней. Не было никакой необходимости держать его на замке. Дедушка Джек, как бы сильно он ни был пьян, не смел даже прикоснуться к сундуку. Ни разу в жизни он не поднял крышку, не заглянул внутрь. Здесь хранились бабушкины сокровища и вещи, особенно дорогие ее сердцу, включая детские платьица моей матери. Бабушка часто повторяла: настанет день, когда все это перейдет ко мне.
После того как мы пообедали и вымыли посуду, бабушка уселась в кресло-качалку на галерее, а я устроилась рядом, на ступеньках. Благодаря свежему ветерку вечер был не слишком душный. По небу пробегали легкие облака, вся бухта была залита серебристым лунным светом. В таком освещении вода сверкала, как стекло, а стволы деревьев казались белыми, словно кости. В такие вечера звуки разносились в воздухе особенно быстро и отчетливо. До нас долетал веселый мотив, который наигрывал на аккордеоне мистер Бат, смех его жены и детей, сидевших на галерее.
Издалека, с той стороны, где раскинулся город, доносился рев автомобильных гудков, со стороны болот – кваканье лягушек. Я ни словом не обмолвилась о том, что жду Пола, но бабушка догадалась.
– Руби, ты сидишь как на иголках. Кого-то ждешь?
Я не успела ответить, как до нас долетел треск мопеда. В темноте вспыхнул свет фары, и Пол въехал во двор.
– Добрый вечер, миссис Лэндри! – крикнул он, соскочив с мопеда и направляясь к нам. – Привет, Руби!
– Добрый вечер, – откликнулась бабушка Кэтрин, настороженно поглядывая на него.
– Отличная погода сегодня. Можно немножко отдохнуть от жары и духоты.
Бабушка молча кивнула.
– Как прошел день? – обратился Пол ко мне.
– Замечательно! Я продала свои картины. Все пять.
– Все пять? Здо́рово! Это надо отметить. Думаю, вместо ледяной крошки нам нужно съесть мороженого и выпить лимонада. Если вы не возражаете, миссис Лэндри, – повернулся он к бабушке, – мы с Руби смотаемся в город.
Я видела, что подобный поворот событий не слишком радует бабушку. Откинувшись в кресле-качалке, она недовольно сдвинула брови.
– Мы скоро вернемся, – заметив это, поспешно добавил Пол.
– Мне не нравится, что ты повезешь ее на своей тарахтелке. – Бабушка пренебрежительно махнула рукой в сторону мопеда.
– Мы можем пойти пешком, – рассмеялся он. – Руби, ты не прочь прогуляться?
– Конечно нет. Можно, бабушка?
– Идите. Только не задерживайтесь допоздна, – напутствовала бабушка Кэтрин. – И не разговаривайте с незнакомцами.
– Не волнуйтесь, миссис Лэндри, – заявил Пол. – Я не дам ее в обиду.
Однако бабушку его заверения, похоже, не особенно успокоили. Мы двинулись в город, сопровождаемые ее тревожным взглядом. Пока бабушка могла нас видеть, Пол не решился даже взять меня за руку.
– Бабушка очень за тебя волнуется, – заметил Пол.
– Это потому, что у нее в жизни было много горя. Но сегодня хороший день. Мы продали кучу всякой всячины.
– И к тому же все твои картины! И правда, удачный день.
– Представь, мои работы будут выставлены в галерее в Новом Орлеане, – похвасталась я и рассказала о знакомстве с Домиником Леграном.
Пол слушал меня молча. Закончив рассказ, я с удивлением заметила, что он смотрит на меня с грустью.
– Придет время, ты станешь знаменитой художницей и уедешь отсюда, – вздохнул он. – Будешь жить в Новом Орлеане, в большом доме, и забудешь наше болото и всех каджунов.
– Ох, Пол, что за глупости! Конечно, мне очень хочется стать художницей. Но я никогда не забуду родные края и… Я никогда не забуду тебя. Ни за что!
– Правда, Руби?
– Клянусь святым Медардом! – произнесла я, зажмурив глаза и прижав руку к сердцу. – Кстати, думаю, ты покинешь наши болота куда раньше меня, – продолжала я уже с открытыми глазами. – Поступишь в какой-нибудь престижный колледж, будешь учиться среди богатых девушек.
– Плевать я хотел на богатых девушек! Ты – единственная, которая мне нужна.
– Это сейчас ты так говоришь, Пол Маркус Тейт. Пройдет время, и все изменится. Посмотри на моих бабушку и дедушку. Когда-то у них была любовь, а теперь они видеть друг друга не могут.
– Это совсем другое дело. Мой отец говорит, с твоим дедушкой никто не уживется.
– Но прежде бабушка прекрасно с ним ладила, – возразила я. – А потом все изменилось. Наверняка она и подумать не могла, что так сложится.
– Ну, я-то не собираюсь меняться! – заявил Пол. Он помолчал и добавил, сжав мою ладонь: – Ты уже спросила у бабушки, можно ли нам пойти на танцы?
– Да. Но она пока не ответила. Кстати, завтра приходи к нам обедать. Бабушка хочет узнать тебя получше. Придешь?
Он медлил с ответом.
– Тебе не разрешат родители, – догадалась я.
– Я обязательно приду! – пообещал он. – А родителям просто нужно время, чтобы привыкнуть к этому… Ну, что мы с тобой будем вместе, – улыбнулся он.
Глаза наши встретились, он привлек меня к себе, и мы принялись целоваться в лунном свете. Лишь гудок и блеск фар проходившего мимо автомобиля заставил нас оторваться друг от друга. Взявшись за руки, мы зашагали по направлению к кафе.
В тот вечер городские улицы казались оживленнее, чем обычно. Местные рыбаки и ловцы устриц явились в город со своими семьями, чтобы провести субботний вечер в «Королеве каджунов» – ресторане, где за умеренную плату можно было получить огромное блюдо раков и кувшин скверного пива. Атмосфера в городе царила праздничная. На углу у ресторана наяривало жизнерадостные мелодии «Трио каджунских болот», состоявшее из аккордеона, скрипки и стиральной доски. Прохожие сновали туда-сюда, зеваки, сидя на длинных кипарисовых скамьях, наблюдали за ними. Некоторые ели бенье[5], запивая их кофе, другие лакомились сушеными креветками, которые у нас называли каджунскими орешками.
Мы с Полом вошли в кафе, устроились на высоких стульях и заказали мороженое и лимонад. Пол сообщил мистеру Клементу, владельцу кафе, что мы отмечаем мой успех, и тот украсил наши порции взбитыми сливками и вишенками. Мне казалось, никогда прежде я не ела такого вкусного мороженого. Мы были так поглощены мороженым и друг другом, что не заметили, как на улице разгорелся скандал. Лишь когда все прочие посетители повскакали со своих мест и побежали смотреть, что происходит, мы последовали их примеру.
Сердце мое сжалось: нарушителем спокойствия оказался дедушка Джек. Его только что вышвырнули из «Королевы каджунов», и теперь, стоя на ступеньках ресторана, он потрясал кулаками и сыпал проклятиями.
– Надо уговорить его успокоиться и пойти домой, – пробормотала я и бросилась к дедушке.
Пол пошел за мной. Толпа начала расходиться. Пьяница, изрыгающий ругательства, не представлял для зевак особого интереса. Подбежав к дедушке, я потянула его за рукав:
– Дедушка! Прошу тебя, прекрати!
– Кто это… какого черта…
Он повернулся и уставился на меня. Струйка виски проложила дорожку от уголка его рта по грязно-серому небритому подбородку. Седые всклокоченные волосы торчали в разные стороны. Следы подметок на его грязной одежде говорили о том, что дедушку недавно отпинали. Покачиваясь на шатких ногах, он пытался сфокусировать на мне взгляд и беспомощно моргал.
– Это ты, Габриелла? – спросил он наконец.
– Нет, дедушка, я не Габриелла. Я Руби. Идем отсюда. Тебе надо домой. Идем.
Мне частенько доводилось уговаривать дедушку идти домой, когда он встречался мне на улице в невменяемом состоянии. А он смотрел на меня затуманенным взглядом и называл именем покойной матери.
– Вот как… – Он переводил покрасневшие глаза с меня на Пола и обратно. – Руби?
– Да, дедушка. Тебе нужно пойти домой и хорошенько выспаться.
– Выспаться, выспаться, – повторял он. – Да, хорошо бы. Паскудное место! – возвысил он голос, повернувшись к «Королеве каджунов». – За свои деньги ты у них и пикнуть не смей… Сиди тихонько и лакай свое пойло… А если посмеешь что-то сказать, эти чертовы ублюдки распускают свои поганые руки!
