— И вы дерзаете предположить, что эта способность, столь маловероятная в силу своей странности, доступна любому простаку?
— Да, она заключена внутри у каждого, но для того, чтобы ее осмыслить, потребны долгие годы упражнений, а для того, чтобы ею воспользоваться, нужно более многократно. Начинать следует рано, как можно раньше, тогда же, когда дитя учится ходить и говорить. Если упустить момент, научиться уже почти невозможно. Однако способность к переходу заложена в каждом человеческом существе.
Я обернулся, чтобы взглянуть в лицо женщине, чей голос, казалось, доносился до меня не с другого конца комнаты, а с другого берега океана.
— Знания о переходах почти утрачены, — продолжала она, — при этом в классическую эпоху этим искусством владели многие. Сохранились легенды и мифы: все эти истории о метаморфозах — отголоски тех времен, когда переходы были обычным делом.
— Прекратите, не могу более слушать этот вздор! — Я отвернулся, дабы вернуть себе самообладание. — Мадам Эдмонда, мое трезвомыслие и так держится на последней нитке. А вы хотите, чтобы оно навеки, невозвратимо соскользнуло в безумие?
— Шарль, когда-то ты звал меня своей Шахерезадой. Ты помнишь, чем занималась Шахерезада?
— Каждую ночь рассказывала султану по истории, чтобы он ее не казнил, как казнил всех своих предыдущих невест.
— Разница между мною и Шахерезадой в том, что мои истории предназначены спасти не мою жизнь, а твою. Подготовить тебя к следующему твоему переходу.
— Вы превратно толкуете мои мысли. Я не боюсь смерти. Более того, она мне желанна.
— Шарль, ты не можешь умереть. Ты должен вернуться вместе со мной.
— Вернуться куда?
— На остров.
При слове «остров» в глазах у меня вдруг помутилось, и я внезапно почувствовал, что горячая слеза ползет по щеке. Я подошел к мадам Эдмонде и медленно опустился с ней радом. Полная ее неподвижность не позволяла распознать, какие чувства спрятаны под вуалью.
— О Жанна, — прошептал я, взяв руку мадам Эдмонды в свою и поцеловав, — как же я по тебе тосковал. Не проходит и дня, чтобы…
— Шарль, я прошу тебя,©л прошептала она, отобрав руку. — Я более не Жанна. Я Эдмонда.
Я потянулся к вуали и медленно ее поднял. Передо мной возникло изуродованное лицо, которое я видел накануне. Задумай старинный фламандский художник изобразить лик самой Смерти, вряд ли бы ему удалось отыскать лучшую модель. Однако я не ощутил отвращения, владевшего мною ранее, вместо этого в душе шелохнулась былая приязнь.
— Некогда я была Жанной, — шепнули ее увядшие, бесцветные губы, — некогда я была красива. Но красоты моей более нет. В своем уродстве я обрела свободу. А теперь предлагаю тебе обрести твою. Именно затем я и приехала в Брюссель. Особняк этот я сняла с одной мыслью — отыскать тебя и пригласить совершить очередной переход. Перейти в молодое, сильное тело. А потом вместе мы вернемся на остров. И, так или иначе, найдем способ искупить совершенное нами зло.
[247]
Подходящая кандидатура
По возвращении в «Гран мируар» я несколько дней ничего не слышал от мадам Эдмонды. Это соответствовало ее замыслу. «Продолжай жить прежней жизнью, — наставляла она меня, когда мы обсуждали наши планы. — Старайся поменьше привлекать к себе внимание. Никто не должен подозревать, что тебе улыбнулась фортуна». Джакомо вернул мне старую одежду и обувь — все чистое и зачиненное, — и поместье я покинул таким же, каким в него и вошел, вот разве что несколько опрятнее и откормленнее.
Эдмонда взяла на себя задачу подыскать кандидатуру для перехода. Перед нашим расставанием она настоятельно посоветовала мне выбрать молодую женщину, обосновав это тем, что будет проще найти подходящую кандидатуру. Я воспротивился. Какой мужчина в здравом рассудке надумает сделаться женщиной?
Своим возвращением в «Гран мируар» я вызвал у хозяина Лепажа и его жены немалое смятение. Они, по всей видимости, решили, что я исчез, не заплатив по счетам. Дабы их утихомирить, не вызвав при этом подозрений, я выдал им двадцать франков — Эдмонда снабдила меня определенной суммой, посоветовав проявлять осмотрительность в тратах.
Наставления были даны совершенно четкие. По ходу приготовлений мне надлежало записать все, что я знал про переход, — все, что поведала она, и все, что раньше поведала Жанна. «И тогда после следующего перехода, — пояснила Эдмонда, — ты будешь обладать всеми необходимыми сведениями о том, кто ты такой и откуда, а значит, если мы вновь разлучимся, тебе не придется убивать целую жизнь на связывание ниточек, рассыпанных по твоим кошмарам». И вот, взяв врученную мне Эдмондой papier japon, я принялся писать историю, которую вы сейчас читаете, начав с ужина у мадам Гюго, последующего происшествия, спасшего меня незнакомца и, наконец, встречи с Эдмондой. Писал я неустанно, самозабвенно, писал и переписывал, как это положено у поэтов, сжигал черновики в печурке, чтобы они не попались на глаза домовладелице. В былые дни абсурдность перехода из одного тела в другое, вероятно, вызвала бы у меня протест, и даже теперь меня терзали сомнения. Но мне довелось пройти долиною смерти, и я полностью покорился — мне казалось, что воспоминания Эдмонды о Жанне представляют собой неопровержимые доказательства того, что все ее слова, при полнейшей их нелепости, являются истиной. Возможность прожить жизнь заново, в молодом теле, возможность вырваться из когтей нищеты, безумия и смертности, а превыше всего, полагаю, возможность исправить все сделанные мною ошибки, — все это в совокупности составляло искушение, противиться которому я не мог, да и не пытался.
Я вернулся в затворничество. Целые дни проводил в постели и писал, если только боль не делалась невыносимой. Через несколько дней явился страх, что Эдмонда никогда более не появится. Я помышлял о том, чтобы вернуться в ее поместье, однако скоро понял, что никогда не сумею отыскать его самостоятельно. Когда наконец прибыло ее письмо — после нашего расставания прошла неделя с лишним, — оказалось, что написано оно на простой бумаге, без печатной шапки, без обратного адреса. Конверт, похоже, был вскрыт с помощью пара, а потом заклеен снова. Я заподозрил, что хозяин гостиницы рассчитывал обнаружить внутри деньги. Эдмонда это предусмотрела: мы заранее договорились использовать в переписке своего рода шифр, посторонним непонятный.
Ее записка гласила:
Дорогой Шарль.
Прости, что письмо придет к тебе с некоторым запозданием. Я делаю все возможное, дабы отыскать особу, подходящую под твое описание. Организовать подобную встречу непросто и при обыкновенных обстоятельствах, а плачевное состояние моего лица только усложняет задачу. Ты просил отыскать здорового телом юношу, наделенного литературным талантом. Я посетила все университеты и семинарии города, но не встретила там подобного персонажа. Придется расширить круг поисков, отправиться в другие провинции и города, — я напишу тебе, как только встречу нужного кандидата. Не теряй терпения и надежды. Искренне твоя и т. д.
Три дня спустя прибыло следующее послание от Эдмонды. Оно тоже несло на себе следы, говорившие о том, что его беззаконно вскрывали. «Во вторник поезжай девятичасовым поездом в Шарлеруа. Встречаемся там».
Скрытая, как обычно, вуалью, Эдмонда стояла возле билетной кассы на ничем не примечательной железнодорожной станции и казалась темным центром вращающегося мира, недосягаемым для настырной невнятной суеты, обычной для вокзалов сразу после прибытия поезда. Однако, заметив, что я хромаю в ее сторону (я все еще пользовался тростью), она тут же преобразилась. Взяла меня под руку и вывела наружу, в круговорот лошадей, повозок и возничих, в деревенскую кофейню.
— Имя его Фернан Ру, — сказала она. — Именно таков, как тебе и хотелось: молод, образован, из семьи священнослужителей. Здоров, не болел ни оспой, ни чахоткой. Семинарист. После рукоположения хочет отправиться в колонии обращать туземцев.
— Известно ли ему о нашем замысле?
