Жюльетта и Лидия были потрясены не менее, чем Анна, которая все еще не выпускала из рук коробку с восковыми спичками. Возглас удивления вырвался у толпы. Анна выронила коробку, и та шлепнулась об пол, жалобно всхлипнув. Но всех словно взяла оторопь. Фернан хмурился. Нет, он решительно ничего не понимал. У Оливье лицо посуровело, как у воина, готового к бою, как у франтирера, каковым он некогда и был.
От Рождественского Деда их отделяло всего два метра.
На красной шапочке и на плечах Деда лежал настоящий снег. На покрасневшем от мороза лице торчали белые усы и белая борода, а кожа у Деда была гладкая, молодая, и если б не борода, он бы не казался стариком. А плащ был красный, как марена, из прекрасной шерсти и выглядел очень опрятно. Так же, как и белый меховой воротник.
Оливье попробовал выдавить из себя смешок.
Удар об пол суповой миски, выпавшей из рук Мии, несчастной больной, раскрашенной сверх всякой меры, с нарисованным ярко-красным ртом, разорвал тишину, которая придавила даже тех, кому хмель уже давно ударил в голову, даже тех, кто числился больным психиатрической лечебницы Марьякерке. Робер задыхался, а уж он-то чего только не навидался за последние двадцать лет своей жизни!
Старик прошел мимо их столика и остановился против девицы, стоявшей все так же неподвижно с разинутым ртом.
Тогда Оливье, как кошка, кинулся к Рождественскому Деду и сдернул с него капюшон.
Робер вздрогнул, как будто на его глазах совершилось святотатство. Когда капюшон упал, все увидели черную волнистую шевелюру и вовсе не старого человека с блестящей кожей и бритой шеей.
Человек обернулся. В его холодных голубых глазах вспыхнул убийственный огонь. Оливье и маска оказались лицом к лицу.
Оливье улыбался, проницательной, горестной и слегка презрительной улыбкой. Они в упор смотрели друг на друга. Публика затаила дыхание, как иногда случается во время спортивных соревнований, когда наступает самый острый момент и нервы у зрителей напряжены до предела. У всех в голове вертелась одна дурацкая мысль: кто кого убьет первым?
— Адриен! — воскликнул Фернан, и словно камень упал в стоячую воду.
«Дед», не торопясь, повернул к нему голову.
— Адриен, ведь это же ты, — повторил Фернан.
«Дед» вопросительно смотрел на него.
— Ну, хватит Адриен, — властно произнес Фернан, — поздоровайся с доктором. Слышишь?
Адриен стоял в нерешительности, запахнувшись в свой кроваво-красный плащ.
— С дохтором? — Глаза потеряли их металлический блеск и смотрели растерянно. — С дохтором, — повторил он.
Видно, подспудные силы его души вступили в единоборство и рвали его на части.
— Адриен, ты слышишь, поздоровайся с доктором.
Слово «доктор», повторенное несколько раз, видимо, оказало на больного действие более сильное, чем привычный голос Фернана. Напряженные, как у хищника, мускулы расслабились, и плащ опал. Адриен глянул на Фернана, потом на Оливье, — оба улыбались, — и вдруг широким театральным жестом поднял руку ладонью к публике и осенил крестным знамением Оливье.
Зала разразилась хохотом. Наваждение рассеялось. Оливье, как на первом причастии, подставил голову под благословение. Оркестр грянул вальс, и все, кто пил или танцевал, хором подхватили любимый мотив:
…Какая круглая земля
В твоей постели, моя Сёткен,
Куда приходят искать забвенья…
Земля, действительно, была очень круглая, очень приятно округлая, как шар в руке, как бедра, груди, щеки Анны, и она совершала свой круг в ночном, уже начинавшем светлеть небе.
Жюльетта схватила Робера за руку, за правую руку, неживую, как если бы просто схватилась за какой-то предмет.
Большинство гостей снова предались веселью, но некоторые еще находились во власти чуда. В том числе и Анна. Ее ухажер, продавец из Брюгге, в сотый раз повторял свою шутку насчет торговца скотом, которому легче управиться со своей скотиной, чем иному мужчине с женщиной, — Анна не шевелилась. Она не отводила глаз от лица Рождественского Деда. Ангельская улыбка освещала ее размалеванную физиономию, прекрасная и легкая, словно дымка; какой-то внутренний свет озарял круглую мордашку, чье назначение — пленять скорее похотливых клиентов Риддика, чем подчиненных архангела Гавриила, а именно в их обязанность входило устройство волшебных представлений этой ночью. Господин Архангел, должно быть, здорово хватил за стойкой у Фернана в обществе белозубых мерилин монро, под щитом, на котором было написано KONINBRIK BELGIE, и под другим, с которого смотрели футболисты первой брюжской команды, бесстрастные и стоящие безукоризненной шеренгой; а возможно, он играл в «тилт», чтобы согреться, прежде чем вознестись на небо и отчитаться о проделанной работе.
В старых бистро Антверпена,
Моряков из Зеленого края…
Дед обнял Анну за талию и увлек на середину зала, туда, где сверкал паркет и танцевали пары. Толпа расступилась перед ними. Анна пошла бы за ним на край света. Человек в пурпурно-красном плаще был одного с нею роста. Вот они закружились в вальсе, — и длинный раздувающийся плащ не мешал им, — она, слабая, покорная, с незрячими глазами, и ее необычный кавалер, поводивший плечами, подобно морякам всего мира, когда те танцуют где-нибудь под аккордеон.
Они кружились и кружились, словно заводные куклы. И эта картина дышала чистотой, а вместе с тем в ней чувствовался какой-то непонятный, скрытый вызов, казалось, неслыханное кощунство совершалось тут, на глазах у толпы.
— Маскарад, достойный кисти Джеймса Энсора, — сказал Оливье. — Прицепил бороду, дьявол, если б не борода, я бы сразу узнал его.
Но Роберу не хотелось выяснять, кого именно не узнал его друг.
А людям хотелось смеяться, веселиться, людям не хотелось быть серьезными! Они хлопали в ладоши в такт музыке, и пара кружилась все быстрей и быстрей. В круг вошли еще несколько танцующих, радость переливала через край, затопляла сверкающее кафе. Счастливая звезда вертелась на бешеном ходу, убегая от самой длинной ночи года, но ей, верно, суждено вертеться так вечно, ибо вряд ли взойдет когда-нибудь солнце.
— Вот потеха, сказал Фернан, подсаживаясь к ним, — вы не находите?
— Пожалуй, — ответил Робер, — если вам так угодно.
— А я не вижу тут ничего смешного, — отрезала Жюльетта.
Ее потрясло лицо Анны, которое вдруг так изменилось. Она поставила себя на место Анны, и на глазах у нее навернулись слезы.
— Это же Адриен, — не унимался патрон.
— Да, я знаю, Адриен Клюйтанс. Он, Клюйтанс, — повторил Оливье. — Вот так каждый в конце концов и находит своего Рождественского Деда, не сегодня, так завтра. Правда, Фернан?
— Робер, не пора ли домой, — сказала Жюльетта.
Робер приподнялся было, чтобы выйти из-за стола. Для него Счастливая звезда уже исчерпала себя, да и усталость брала свое.
— Нет, нет, — запротестовал Фернан. — Еще рано! Давайте по последней, от меня! За здоровье французского телевидения!
— И за Рождественского Деда, — добавил Робер невесело усмехнувшись.
— Адриен — актер из Гента, — пояснил Фернан, — он выступает с потрясающими номерами, в курзале Остенде, конечно. И частый гость у нас. Правда, он… чуточку того. — Фернан покрутил пальцем у виска.
— Знаю, — повторил Оливье. — Кстати, Фернан, когда у тебя появится желание сказать «прости» своему заведению, приходи работать к нам: у тебя есть подход к больным!
— Не хочу оставаться в долгу, доктор, и предлагаю тебе стать моим компаньоном!
Фернан подмигнул и, откупорив бутылку, наполнил бокалы пенистым шампанским.
Выпили. Шампанское оказалось чересчур сладким. Рождественский Дед и его подруга танцевали, тесно прижавшись друг к другу.
— Все равно она моя, — твердил парень, на чью собственность посягнули. — У, сука, Анна!
— Зато тебе не придется ее провожать, — успокоил парня Фернан. — Опять же ты не в накладе!
Оливье привстал и впился глазами в окно:
— Глядите-ка!
Все тоже поднялись, подошли поближе, вглядываясь в темноту за окном. Прильнули носами к холодному стеклу.
Против кафе у большущего «сомюа», с регистрационным знаком «Б», стояла женщина в плаще. Женщина — то была Сюзи — не сводила огромных глаз с освещенных окон кафе, за которыми мелькали тени. Обманчивые огни Звезды властно звали ее к себе, и она, пошатываясь, словно сомнамбула, неуверенной походкой нагих героинь Дельво направилась к дверям кабаре. Ступив на порог, она откинула назад свои длинные золотистые волосы и улыбнулась, будто освободилась наконец от пут.
Будто достигла гавани.
