— Тебе нечего делать с этими людьми. Посмотри на них: худые, с остекленевшими глазами и, уж конечно, с пустыми животами. У них нет хлеба, и они пришли посмотреть на предателя, чтобы обмануть голодные колики. Сытых здесь нет. Ты их тоже скоро увидишь, только по другую сторону ограды. Они-то и устраивают этот спектакль. Именно они бросают на съедение толпе положенный ей паек — предателей. Когда те, другие, появятся, смотри внимательно. Ты увидишь, что они скорее лопнут от жира, чем будут смотреть так же покорно, как эти. И уж можешь мне поверить, они непременно прикроют улыбкой сострадания всю ненависть, что разъедает им глаза, весь страх, что сочится сквозь их шкуру.
— Тем более я должна пойти к этим людям, правда? Возьми-ка у меня этот балахон, — сказала она, бросив ему джеллабу, — я в нем задыхаюсь. Если вспомнишь обо мне до конца заседания, заходи за мной, а то ведь я совсем не знаю города.
— Нет. Как только я найду комнату, я приду за тобой, чтобы отвести туда. Я уезжаю в Лараш. Если не забудешь меня, подожди в Рабате, пока я не вернусь.
Итто вошла в толпу в своих праздничных одеждах, и тут же послышался хор голосов:
— Это его дочь.
— Как бы не так! Любовница, конечно.
— Они начинают в восемь часов. У меня все ноги затекли.
— А я ему и говорю: уж десять лет, как я в партии. Тем, кто вступил в партию в самый последний момент, тем, кто купил партийный билет за пятьдесят тысяч франков, им нашлось место, а меня забыли начисто.
— Вся твоя надежда на аллаха, брат!
Одна девица раскудахталась:
— Господи, да в его краях все девушки на выданье должны были сначала пройти через него. — Она помолчала, потом добавила: — Он, верно, стар и безобразен, и воняет, должно быть, от него.
Кто-то возбужденно заговорил фальцетом:
— Надо отрубить ему голову, надеть ее на кол и выставить на заборе у тамошнего каида, а потом пропустить мимо всех, кто за него, чтобы раз и навсегда отбить у них охоту к распрям в народе.
Итто не понравилась эта болтовня: одни сплетни. Она пошла спать.
— А, доктор, ты здесь? Очень кстати. Я как раз иду на собрание лагерного комитета, посвященное важному вопросу… Пойдем со мной?
Капитан был очень возбужден. Вот уже два дня джунуды отказывались выполнять приказания одного из лейтенантов.
— Просто ума не приложу, что делать. Большинство джунудов было ранено у нас в горах, а лейтенант Абдаллах почти все свои нашивки получил в Марокко. С одной стороны, я должен заставить их подчиняться дисциплине. С другой стороны, лейтенант Абдаллах… не то чтобы его любовь к родине вызывала сомнение… и все-таки… Он, например, считает, что победа зависит от степени строгости. Чем строже, мол, тем лучше.
Комитет заседал в полном составе. Обстановка была торжественной. Капитан коротко представил Башира.
— Прежде чем начать заседание, прошу комитет почтить минутой молчания память наших братьев, павших за свободу Алжира.
Башир пытался угадать, который из присутствующих лейтенант Абдаллах. Но нашивок ни у кого не было.
Капитан изложил факты и в заключение сказал:
— Собрание должно решить, какие меры следует принять во избежание повторения подобных вещей. Кто хочет взять слово?
Решительно взметнулась одна рука.
— Лейтенант Абдаллах! — сказал капитан.
— Братья, — сказал лейтенант Абдаллах, — случай, о котором только что говорилось, представляет собой серьезную опасность, ибо подобные вещи угрожают самой основе нашей революции. Первого ноября 1954 года Армия национального освобождения взяла на себя благородную задачу освободить национальную территорию от более чем столетней оккупации. Этой армией восхищается весь мир. Но кто из нас не понимает, что этим мы обязаны не только самоотверженности наших джунудов, но и своей железной дисциплине? Кто из нас не знает, что дисциплина составляет главную силу армий, что она крайне необходима, особенно в армии добровольцев? Горстка саботажников… у нас есть документы с точными данными… — Он обвел присутствующих пристальным взглядом, задержав его на мгновение на каждой паре глаз. — …Горстка саботажников с совершенно определенными целями пыталась воспользоваться доверием джунудов, подавляющее большинство которых вне всяких подозрений. Речь идет о том, чтобы наказать именно это ничтожное меньшинство смутьянов. Если хочешь убить гадюку, надо метить в голову. Совершенно очевидно, что не найдется ни одного алжирца, тем более здесь, среди присутствующих, который стал бы поддерживать врагов революции.
Башир видел, что речь не произвела особого впечатления. Во всяком случае, никто не попросил слова, все молчали.
— Какие меры ты предлагаешь принять, брат Абдаллах? — спросил капитан.
— Прежде чем принимать какие-либо меры, необходимо наказать.
— Какое же наказание ты предлагаешь?
— Для большинства джунудов никакого. Что же касается горстки паршивых овец, то обвинение против них ясное: неповиновение командиру перед лицом врага. За такое во всех армиях мира применяется одна и та же мера наказания.
Капитан оборвал его:
— Может быть, прежде чем делать выводы, полезно было бы выслушать мнение всех братьев?
Капитан видел, что они избегают его взгляда. Только старые ходики, криво повешенные в углу, нарушали молчание, дробно стуча, как стучат шаги солдат, ведущих на расстрел преступника.
— Капитан, — сказал Башир, — мне кажется, что к обвинительной речи брата Абдаллаха надо добавить два уточнения. Прежде всего, в настоящее время перед нами нет никакого врага. И второе: АНО — это армия добровольцев. При разборе любого дела необходимо учитывать и прежние заслуги.
— Брат Башир… — Лейтенант Абдаллах едва сдерживал негодование. — Брат Башир, мы ведем войну. Мы сражаемся против самого бесчеловечного из колониальных режимов. Именно сейчас, в этот самый момент, одни алжирцы погибают, сраженные пулями наемников, другие гибнут в застенках Алжира. Партия, на которой лежит ответственность за эту войну и за победу в ней, не может предаваться бесплодным переживаниям, рассматривать каждый отдельный случай и заниматься всякой ерундой. Есть только два сорта людей: те, кто работает на революцию, и те, кто, объективно говоря, ее саботирует.
— Во всяком случае, те, кто сражался в Алжире, а таких большинство, уже доказали, к какой категории они относятся.
К удивлению Башира, его поддержали все. Политкомиссару было поручено разъяснить джунудам, что они нарушили свой долг, что их неповиновение равносильно дезертирству перед лицом врага. Тому, кого Абдаллах называл зачинщиком, дали пятнадцать суток карцера, или, как говорили джунуды, каземата.
Когда вместе со всеми Башир вышел из комнаты, до него донесся голос Абдаллаха, оставшегося наедине с капитаном:
— Я всегда это тебе говорил, Муса. Объективно интеллигенты — предатели революции. Их надо расстреливать всех до одного.
Вечером капитан зашел в палатку к Баширу.
— Я хотел предупредить, что у тебя появился еще один «друг» в лице лейтенанта Абдаллаха.
Башир пожал плечами.
— Все-таки будь осторожен. Для него не существует различия между большим и малым, и он в любую минуту готов прибегнуть к самым решительным мерам.
Капитан согнул палец на воображаемом спусковом крючке.
— А почему другие члены комитета молчали?
— Они боялись… Если бы я не прервал Абдаллаха, знаешь, чего бы он потребовал для зачинщика?.. Смертной казни! С ним шутки плохи…
— Это заметно! — сказал Башир.
— Вот так. Но это не все… Есть новость.
— Хорошая?
— Для кого как. Я получил предписание командования — тебя требует Амируш. Он пишет: «Я одолжил его „марокканцам“, а вовсе не подарил». Марокканцы… это мы! Видно, он дорожит тобой.
— Когда надо ехать?
— Через две недели.
— Я поеду раньше, — сказал Башир.
— Нет. Сначала подлечи ноги. Там они тебе понадобятся. Пришли нам открытку из Алжира.
— Обязательно, — сказал Башир.
Башир провел в Лараше еще неделю, а на седьмой день, к вечеру, поехал в Рабат. Он сразу же отправился в Агдаль, где остановилась Итто. Бегом поднялся по лестнице и что есть силы рванул фарфоровую ручку двери. И увидел Итто. Лицо ее было преисполнено торжественности, рассеянный взгляд огромных налитых гневом глаз устремлен в бесконечность, веки покраснели.
— Ты плачешь?
— Теперь мне пора ехать, — сказала она, — меня ждут к празднику.
— Ах да, праздник! — Он о нем почти забыл в эти дни. Вспомнил Башир и о процессе. Накануне он видел, как мальчишки, продававшие газеты, вихрем носились по бульвару, выкрикивая, что суд состоится завтра.
— Его судили? — спросил он.
— Нет, — произнесла Итто сквозь зубы.
— А ведь было назначено на сегодня.
— Они его не судили, они его приговорили.
