— Ты главное позабыл: крысиные гены избавят человечество от смертельных ломок — абстинентного синдрома, — с трудом открывая тяжелые веки, вставил Парфенчиков.
— И это, конечно, тоже! Ранние евгеники полагали, что достаточно стерилизовать неполноценных людей, чтобы каждое новое поколение улучшало популяцию. Они не учли один момент: чтобы исключить наследственную патологию у одного процента населения, потребуются девяносто поколений. На эти процедуры ушли бы сотни лет. Мне понятно, что такая математическая громоздкость никогда не приведет к желаемым результатам. А с такими, как я, считающими себя уродами, и этого делать не надо. Я категорический противник воспроизводства людей традиционным путем. Поэтому я разбрызгиваю сперму на собственное отражение в зеркале. Это меня утешает. Герберт Спенсер говорил: «Вскармливание ни на что не годных за счет годных есть крайняя степень жестокости. Это намеренное накопление несчастий для будущих поколений. Нет большего проклятия потомкам, чем оставить им в наследство растущую популяцию имбецилов». И в самом деле, разве можно заниматься любовью с партнершей, не имеющей генетического паспорта? Даже если бы коллегия Верховного суда России принудила меня к сношению с женщиной, я отказался бы, предпочитая тюремную камеру или смерть. Груз ответственности перед будущим подавил бы основной инстинкт… Когда представляю себя генетически измененным, во мне возникает замечательное ощущение превосходства над прошлым Помешкиным. Недавние страдания собственного я основательно исчезают. Тот Гришка, который недавно денно и нощно мучился сомнениями, — оказался ли он в том мире, в котором хотел бы пребывать, и не покончить ли с собой в поиске альтернативного места существования или небытия, ведь небытие это существование со знаком минус, тоже канули в никуда. Открывается простор для всевозможных экспериментов и превращений, творчества, созидания. Смысл жизни видится ясным и прочным. Ты как и другие, становишься сверхчеловеком, способным на самое невероятное. Стихия природы, бесконечность пространства и времени, таинственные силы зла тебе абсолютно безразличны.
— Э, брат любезный, тебя занесло. Я слушаю тебя с интересом, но без одобрения. Для таких фантазий разума, о которых ты мечтаешь, вовсе не нужна генная инженерия. Три ложки молотого мака слепят из тебя сверхчеловека, или гиперсущество, да вообще кого угодно: вполне реально, что и Бога, и дьявола! В тебе чувствуется новобранец. Необыкновенная сила чудодействующего цветка еще не полностью приняла тебя в свои объятия. Ты еще блуждаешь в мире реального, а я живу среди воспаленных аллегорий. Поэтому я не скрываю своего отвращения ко всему социальному. Увеличь дозу, Григорий Семенович! И желаемый мир робко приоткроется тебе ажурными сюжетами. Слабый скрип двери в виртуальное царство одарит тебя гораздо большим богатством эмоций, чем новый генетический ансамбль крысино-тараканьих талантов. Впрочем, я ни на чем не настаиваю. Приверженцы маковой головки выше всего ценят личную свободу, оберегают лишь суверенность, находятся в поиске исключительно этого продукта. Больше ничего не надо! И так во веки веков! Известна метафора: «архитектура — это застывшая музыка». Так вот, чары маковой головки — это «сжатая в кулачок Вселенная». Разожми кулак — и грандиозные, самые невероятные картины мира предстанут перед тобой. Ну, давай собираться. Попьем чаю, примем заветный порошок и отправимся в гости к молодой женщине. Любопытно понаблюдать, как в реальности начнет меняться человек, как наша пилюля преобразит мир, который видит эта Катерина Лоскуткина. Испытает ли она нечто сходное с наркотическим опьянением, вступит ли во взбалмошную ирреальность, о которой во время душевного возбуждения всегда мечтаю я? Надо присмотреться: окажется ли средство профессора сильнее действия цветочного порошка. Поведение девушки скажет само за себя: есть ли у нанопилюли действительно магическая сила, вызывающая взрыв фантазии и мечтательности. Будет ли она способствовать обретению русским человеком европейской моральности, разумности, уважения к законам и поможет ли подняться нам с шестнадцатого на место в первой тройке на интеллектуальной карте Европы. Или все это лишь чепуха, которой заморочил нас Кошмаров? Меня его афера интересует лишь как игра. Люблю после приема этого самого отправляться в дальние путешествия. Надеюсь, и на этот раз получу удовольствие от соприкосновения с раскрытием неведомой силы. Ставь чайник, друг Помешкин. Намажь хлеб вареньем. Не упусти счастливое мгновение. Не верь науке, епитимье, капиталу, покаянию, чувствам, цыганским чарам. Кукнар, только он, он, он, он один способен открыть перед нами вожделенный мир волшебного представления. Еще наш великий предок писал: «Что до меня, то я давно положил не думать о том: человек ли создал Бога или Бог человека?»
— Впервые в жизни меня взволновало внешнее событие, — пробормотал Григорий Семенович. — До мозга костей я космополит, хотя где-то в глубине души чувствую, что мне не совсем безразлично место русских в современном мире. Хочется все же, чтобы они упрочили свое положение и обрели достоинство. Как раз это именно то, что я не желаю требовать от самого себя. Мне вполне достаточно исподтишка наблюдать за миром, трогательно убеждая себя, что я совсем другой, непохожий, некая отличная от всех песчинка в бесконечности. И лишь это меня радует, соблазняет отстаивать суверенность, почитая ее как нечто абсолютное. К чему приведет меня твое новое зелье, пока теряюсь в догадках. Признаюсь, дружище: жду сюрприза! А после чая готов присоединиться к твоему путешествию…
Голубые глаза Лоскуткиной, казалось, стали еще больше, когда на пороге своего скромного жилища она в неурочный утренний час вдруг увидела Петра Парфенчикова с незнакомым молодым человеком. Первая мелькнувшая у нее мысль была такая: слава богу, пришли забирать свои, оставленные накануне пачки денег. Петр Петрович поприветствовал ее весьма церемонно:
— Доброе утро, вот зашел к тебе с приятелем на чай. Его зовут Григорий, он местный. Примешь?
В руке гость держал коробку с тортом. Лоскуткина немного пришла в себя, поправила светлые волосы, застегнула накинутый второпях халатик и широко открыла скрипучую дверь.
— Входите, — смущенно сказала она, прижавшись к стенке, чтобы пропустить гостей.
Приятели вошли и молча встали. Садиться было некуда. Единственный венский стул оказался занят одеждой хозяйки. Катерина быстро накрыла вязаным пледом постель и предложила присесть.
— У меня другая идея — расположиться на полу, — сказал Парфенчиков. — Это комфортно и привычно. Не против? К тому же хочется, наконец, услышать что-нибудь из кризисной лексики. Например, «Прошу, присаживайтесь поудобнее на пол!» Или: «У меня на полу вы прекрасно проведете время за чашкой чая!» И уж совсем замечательно: «Крошки с пола заглушат ваш волчий аппетит!» Или из черного юмора: «Свиной грипп имеет аристократическое происхождение — по полу он не ползает». — Петр Петрович усмехнулся и опустился на облезлые некогда крашенные доски, облокотившись о диван. — Гриш, и ты устраивайся смелее, — посоветовал он.
— Пожалуйста-пожалуйста, я сама нередко ужинаю, сидя на полу. Комнатка небольшая, даже маленький стол с трудом уместится. А кризис-то мы вроде и не чувствуем. Что это? Когда нет денег? Так их никогда нет! Или когда нет работы? Но у нас она что есть, что нет — карман не чувствует. Такие гроши платят, что всегда вокруг тебя пусто. Кроме нищеты, заполнить жизнь нечем… Ставить чайник?
— Да-да! Завтракаем с тортом. Так что первый день в качестве безработной у тебя неплохо начинается. Не исключены и другие приятные сюрпризы. Верю, что жизнь полна неожиданностей. А что скажет Григорий Семенович?
— У нас в Сибири с этим делом туго. Неожиданности я устраиваю сам. И неплохо получается.
— Например? — заинтересовался Парфенчиков.
— Еще не зная твоей сути, я представлял тебя совсем другим человеком. Наделял разнообразными характеристиками: то чертами предпринимателя, идущего на все ради заработка, то повадками беспардонного искателя кладов и церковного антиквариата, то гордецатолстосума, презирающего людей без высокого достатка, то манерами и ментальностью столичного воображалы… Но когда встретились, поразился твоей оригинальности, о которой не подозревал. Такая игра с собственным воображением утешает, забавляет, вносит в скучную жизнь Кана бодрящий аромат. Чем другим можно заняться еще в российской провинции? Бизнесом — упаси бог, замучают чиновники администрированием и поборами, политикой — но народная апатия так глубока, а для реформ и преобразований необходима такая неистовая энергия масс, что шансы сделать в этой сфере даже первый шаг, равны нулю. Наукой? Нет и никогда не будет финансирования, а без интенсивного инвестирования ожидать результатов — наивное дело, утопия. Заняться профессиональным совершенствованием? В этом начинании цель тоже никудышная. Ведь потребительский рынок в регионах напрочь отсутствует. Так для кого или для чего себя совершенствовать? В чем применить свои пусть даже удивительные таланты и способности? Податься просто некуда!
