— Бенто, если я правильно тебя понимаю, это также должно значить, что мы не должны ожидать никакой ответной любви.
— Да, совершенно верно. Мы не можем ожидать ничего в ответ. Мы ощущаем радостное благоговение от мимолетного проникновения в тайну, от возможности понимать огромный, бесконечно сложный замысел Природы.
— Еще одно занятие на всю жизнь?
— Да, Бог, или Природа, обладает бесчисленным количеством атрибутов, которые будут всегда ускользать от моего понимания. Но и ограниченное мое понимание уже доставляет мне чувство великого благоговения и радость, временами даже экстатическую.
— Странная религия, если это можно называть религией! — Франку поднялся. — Все, я должен тебя покинуть — по-прежнему оставаясь в недоумении… Но еще один, последний вопрос. Вот мне интересно: ты обожествляешь Природу — или уподобляешь Природе Бога?
— Хорошо сказано, Франку! Мне понадобится время — много времени, чтобы составить ответ на этот вопрос…
«Миф двадцатого столетия» — та самая вещь, которую никто не в состоянии понять, написанная узколобым остзейцем, мысль которого движется устрашающе запутанным путем.
Адольф Гитлер
Среди читателей книги Розенберга найдется не много старых членов партии. Лично я только мельком просмотрел ее. В любом случае, по моему мнению, она написана слишком уж замысловато.
Адольф Гитлер
Зигмунд Фрейд получает премию Гете.
Премия Гете, главная научная и литературная премия Германии, была присуждена Фрейду 28 августа 1930 года, в день рождения Гете, во Франкфурте, и сопровождалась великим ликованием.
Сообщество израэлитов приветствовало это событие фанфарами и барабанами. Денежная часть приза составила 10 ООО марок… Известно, что именитые ученые полностью отвергают психоанализ еврея Зигмунда Фрейда. Великий антисемит Гете перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что еврей получил премию, носящую его имя.
Из статьи А. Розенберга в «Фелькиилер беобахтер»
— Мой фюрер, пожалуйста, взгляните на это письмо о рейхсляйтере Розенберге от доктора Гебхардта, главврача клиники Гогенлихен.
Гитлер взял письмо из рук Рудольфа Гесса и пробежал его глазами, обратив особое внимание на разделы, помеченные Гессом.
Мне оказалось необыкновенно трудно вступить в контакт с рейхсляйтером Розенбергом… Прежде всего у меня, как врача, складывается впечатление, что его замедленное выздоровление… в значительной степени является результатом его психической изоляции… Несмотря на мои, смею сказать, тактичные попытки выстроить связь между нами, они проваливаются… из-за духовной конституции рейхсляйтера и его особого положения в политической жизни… Он может освободиться от ограничений только в том случае, если сумеет открыть свой внутренний мир тем, кто хотя бы имеет полномочия говорить с ним на равных и обладает теми же интеллектуальными способностями, чтобы он смог снова обрести спокойствие и решимость, необходимые для деятельности и, разумеется, для повседневной жизни.
На прошлой неделе я спрашивал его, делился ли он когда-нибудь с кем-нибудь полностью своими самыми сокровенными мыслями. Совершенно неожиданно для меня он ответил на мой вопрос, назвав имя Фридриха Пфистера, друга своего детства из Эстонии. С тех пор я выяснил, что этот Фридрих Пфистер ныне является врачом вермахта, обер-лейтенантом, практикует в Берлине и имеет хорошие отзывы. Могу ли я просить, чтобы его немедленно назначили исполняющим обязанности личного врача рейхсляйтера Розенберга?
Гитлер протянул письмо обратно Гессу.
— В этом письме нет ничего, что могло бы удивить нас, но позаботьтесь, чтобы никто другой его не видел. И подготовьте приказ о немедленном переводе герра обер-лейтенанта Пфистера. Розенберг невыносим. Всегда таким был! Всем нам это известно. Однако он нам верен, и партия по-прежнему нуждается в его талантах.
Клиника Гогенлихен, расположенная в ста километрах к северу от Берлина, была основана Гиммлером для попечения о выздоравливающих лидерах нацистов и высших офицеров СС. Альфред уже провел в ней три месяца в 1935 году из-за ажитированной депрессии'[112]. Теперь, в 1936 году, он испытывал те же угнетающие симптомы: хроническую усталость, взвинченность и депрессию. Неспособный сосредоточиться на своей редакторской работе в «Фелькишер беобахтер», он на несколько недель полностью ушел в себя, практически не разговаривая с женой и дочерью.
Будучи госпитализирован, он подчинился необходимости физических обследований, предложенных доктором Гебхардтом, но упрямо отказывался отвечать на вопросы о психологическом состоянии или личной жизни. Карл Гебхардт был личным врачом Гиммлера и его добрым другом, а также лечил и других нацистских лидеров (кроме Гитлера, который постоянно держал под рукой своего личного врача, Теодора Морелла). Альфред не сомневался, что любое сказанное им Гебхардту слово вскоре будет донесено всему выводку его врагов, которых было немало среди нацистов. По той же причине Альфред отказывался беседовать и с психиатром. Уткнувшийся в тупик и сытый по горло тем, что ему приходится сидеть в молчании под презрительным взглядом Альфреда, доктор Гебхардт всей душой жаждал передать раздражавшего его пациента другому врачу и старался как можно тщательнее составить это письмо Гитлеру, который, по никому не известным причинам, ценил Розенберга и время от времени осведомлялся о его состоянии.
У доктора Гебхардта не было никакой психологической подготовки, да и по складу мышления он не был психологом, но он с легкостью распознавал признаки большого раздора среди лидеров: непрекращающееся соперничество, взаимное презрение, неустанное плетение интриг, борьбу за власть и одобрение Гитлера. Они не совпадали ни в чем, но Гебхардт обнаружил у них одну общую черту — все они ненавидели Альфреда Розенберга. Теперь, навещая его каждый день в течение нескольких недель, он понял почему.
Хотя Альфред, возможно, чувствовал это, он продолжал хранить молчание и проводил неделю за неделей в клинике Гогенлихен, читая немецких и русских классиков и отказываясь втягиваться в разговор с членами персонала или другими пациентами. Однажды утром на пятой неделе своего пребывания в клинике он ощутил особенно сильное возбуждение и решил предпринять короткую прогулку по окрестностям. Когда же обнаружил, что слишком слаб, чтобы хотя бы завязать шнурки, он принялся сыпать проклятиями и закатил самому себе две пощечины, чтобы встряхнуться. Ему необходимо было что- то сделать, чтобы прекратить сползать в необратимую безнадежность.
В отчаянии он вызвал в памяти лицо Фридриха. Фридрих понял бы, что делать. Что бы он предложил? Несомненно, он попытался бы понять причины этой клятой депрессии. Альфред вообразил себе слова Фридриха: «Когда все это началось? Позвольте мыслям течь беспрепятственно и вернуться к началу своего спада. Просто наблюдайте за всеми идеями, всеми образами, которые приходят к вам. Обращайте на них внимание. Записывайте, если сможете».
Альфред попытался так и сделать. Он закрыл глаза и принялся наблюдать за проходящим мимо парадом своих мыслей. Он плыл назад во времени и смотрел, как материализуются сцены из прошлого.
Время действия — несколько лет назад. Он в своем кабинете в редакции «Фелькишер беобахтер» сидит за столом, купленным для него Гитлером. Он заканчивает окончательную правку последней страницы своего шедевра, «Der Mythus des 20 Jahrhunderts» («Миф двадцатого столетия»), откладывает в сторону красный карандаш, победно усмехается, складывает семисотстраничную рукопись в аккуратную стопку, закрепляя ее двумя толстыми резинками, и любовно прижимает к груди.
Да, воспоминание об этом чудесном моменте даже теперь способно выжать из него слезу-другую. Альфред искренне сочувствовал этому своему более юному «я», молодому человеку, который знал, что «Миф» ошеломит мир. Созревание книги было долгим и трудным: 10 лет все воскресенья и каждый выдававшийся свободный час на неделе были отданы ей — но награда того стоила. Да, да, он знал, что совершенно не обращал внимания на жену и дочь. Какое это могло иметь значение по сравнению с созданием книги, которая зажжет мировой пожар, предложит новую философию истории, основанную на расе, крови и душе, новое понимание слов «народ», «народное искусство», архитектура, литература, музыка, и, что еще важнее, новый фундамент ценностей будущего рейха!
Альфред потянулся к прикроватному столику за личным экземпляром «Мифа» и бездумно перелистал страницы. Некоторые пассажи мгновенно вызывали в мыслях физические образы, их вдохновившие. Это, к примеру, случилось, когда он посетил кафедральный собор Кёльна и разглядывал витражи, изображавшие распятие Христа и полчища истощенных, ослабленных мучеников, — именно тогда его осенила идея: римская католическая церковь не противостояла иудаизму! Хотя церковь и объявляла себя антиеврейской, на самом деле она была основным каналом, по которому текли еврейские идеи, заражая здоровое тело германской мысли. Он с огромным удовольствием перечитал собственные слова:
