— Твой отец был мудрым человеком. Что-то серьезное? Что это, как ты думаешь?
— Несомненно, это связано с моим видом и моим энтузиазмом по поводу иудейского образования. Я полагаю, это тебя расстроило, и ты не знаешь, что сказать.
— Да, в твоих словах есть истина. Но… э-э… я не знаю, что…
— Бенто, я не привык слышать, чтобы ты ощупью подбирал слова! Если бы я мог говорить за тебя, я сказал бы, что «что-то серьезное» — то, что ты не одобряешь направление моих занятий. Однако в то же время твоему сердцу я небезразличен, и ты хочешь уважать мое решение и не желаешь говорить ничего, что причинит мне неудобство.
— Хорошо сказано, Франку. Я действительно не мог подыскать нужные слова. Знаешь, тебе это необыкновенно удается.
— Что — это?
— Я имею в виду — понимание нюансов того, что говорится и не говорится между людьми. Меня поражает твоя проницательность.
Франку склонил голову:
— Спасибо, Бенто. Это дар моего благословенного отца. Я учился, сидя у него на коленях.
И снова пауза.
— Пожалуйста, Бенто, постарайся поделиться своими мыслями о нашей сегодняшней встрече — до этого момента.
— Что ж, попытаюсь. Я согласен, что-то сегодня происходит по-другому. Мы изменились, и я пытаюсь справиться с этим, но получается очень неуклюже. Ты должен помочь мне разобраться.
— Лучше всего просто поговорить о том, как мы изменились, я имею в виду — с твоей точки зрения.
— Прежде я был учителем, а ты — учеником, который соглашался с моими взглядами и хотел провести жизнь в изгнании вместе со мной. Теперь все это изменилось.
— Потому что я начал изучение Торы и Талмуда?
Бенто помотал головой:
— Это не просто изучение. Твои собственные слова — «учусь с радостью». И ты точно поставил диагноз моему сердцу: я действительно боялся оскорбить тебя или омрачить твою радость.
— Ты думаешь, наши пути расходятся?
— А разве нет? Наверняка ведь теперь, даже если бы ты не был обременен семьей, ты бы не решил идти вместе со мной моим путем?
Франку довольно долго думал, прежде чем ответить.
— Мой ответ, Бенто, — и да, и нет. Думаю, я не пошел бы твоим путем в жизни. Однако даже при этом наши пути не разошлись.
— Как это может быть? Объясни.
— Я по-прежнему всей душой принимаю всю ту критику религиозных суеверий, которую ты излагал в разговорах с Якобом и со мной. В этом я с тобой заодно.
— Однако теперь ты получаешь огромную радость от изучения суеверных текстов?
— Нет, это неверно. Я испытываю радость от процесса учения, и вовсе не всегда — от содержания того, что изучаю. Знаете, учитель, между этими двумя моментами есть разница.
— Пожалуйста, учитель, объясните! — Бенто с явным облегчением широко улыбнулся и дружески взъерошил рукой волосы Франку.
Франку улыбнулся в ответ, помолчал пару секунд, радуясь прикосновению друга, и продолжал:
— Под «процессом» я подразумеваю, что мне нравится заниматься образованием своего разума. Я наслаждаюсь изучением иврита и восторгаюсь целым древним миром, который открывается мне. А изучать Талмуд оказалось гораздо интереснее, чем я воображал. Вот только на днях мы занимались историей рабби Иоханона…
— Какой именно из историй?
— Историей о том, как он исцелил другого раввина, подав ему руку, а потом, когда он сам заболел, его посетил еще один раввин, который спросил его: «Приемлемы ли для тебя эти страдания?» И рабби Иоханон ответил: «Нет, ни они сами, ни награда за них». И тот, другой рабби, излечил рабби Иоханона, подав ему руку.
— Да, я знаю эту историю. И в каком отношении она показалась тебе интересной?
— Во время обсуждения мы подняли много вопросов. К примеру, почему бы рабби Йоханону просто не излечить самого себя?
— И, конечно, класс говорил о том. что пленник не может освободить сам себя и что награда за страдания ждет в загробном мире.
— Да, я понимаю, что тебе это очень знакомо, может быть, даже скучно. Но для такого человека, как я, подобные дискуссии живительны. Где еще имел бы я возможность для такого духовного разговора? Некоторые ученики говорили одно, другие не соглашались, третьи недоумевали, почему были использованы такие-то слова, когда иные могли бы излагать суть с большей ясностью. Наш учитель поощрял нас исследовать каждую крупицу того, что можно почерпнуть из текста.
— А вот еще другой пример, — продолжал Франку. — На прошлой неделе мы обсуждали историю о знаменитом рабби, который задержался на пороге смерти, страдая от ужасной агонии, но жизнь в нем поддерживали молитвы его учеников и собратьев-раввинов. Его служанка сжалилась над ним и сбросила с крыши кувшин, который разбился с таким шумом, что все они перестали молиться, и в этот самый момент рабби умер.
— А, да — рабби Иехуда ха-Наси! И я голову даю на отсечение, вы обсуждали, правильно ли поступила служанка и была ли она повинна в человекоубийстве. А еще — значит ли то, что другие раввины поддерживали жизнь умирающего, что им недоставало милосердия, и они лишь оттягивали его прибытие в блаженный грядущий мир.
— Могу себе представить, что бы на это ответил ты, Бенто! Я очень хорошо помню твое отношение к вере в загробную жизнь.
— Именно! Основополагающая предпосылка о существовании грядущего мира порочна. Однако твои соученики не готовы подвергать сомнению эту предпосылку.
— Да, согласен, в этом есть свои ограничения. Но пусть так! Это все равно привилегия, радость — часами сидеть с другими людьми и обсуждать такие весомые материи. И наш наставник учит нас вести споры. Если какое-то положение кажется чрезмерно очевидным, нас учат задаваться вопросом, почему писатель вообще об этом сказал — возможно, под этими словами кроется еще более глубокое положение. Когда мы полностью удовлетворены своим пониманием, нас учат выискивать фундаментальный общий принцип. Если какой-то момент несуществен, нас учат задаваться вопросом, почему автор включил его в текст… Короче говоря, Бенто, изучение Талмуда обучает меня думать, и я полагаю, что и с тобой было так же. Может быть, именно изучение Талмуда отточило твой ум до такой остроты!
Бенто, подумав, согласился:
— Не могу отрицать, что оно имеет свою ценность, Франку. Хотя, оглядываясь назад, я предпочел бы менее кружной, более рациональный путь. Евклид, к примеру, переходит прямо к делу, а не мутит воду загадочными и часто противоречащими друг другу историями.
— Евклид? Изобретатель геометрии?
Бенто подтвердил:
— Думаю, Евклида я оставлю для моего следующего, мирского образования, но пока с этой работой справляется Талмуд. Знаешь, я люблю хорошие истории. Они добавляют занятиям жизни и глубины. Да и вообще все любят истории.
— Нет, Франку, не все! Подумай, какие доказательства есть у тебя для такого утверждения! Это ничем не подкрепленный вывод, который, по моим личным наблюдениям, является ложным.
— А, ты не любишь истории! Что, и в детстве тоже не любил?
Бенто закрыл глаза и стал декламировать наизусть:
— «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал»…
Франку перебил его, продолжая в том же тоне:
— «А как стал мужем, то оставил младенческое». Павел, первое послание коринфянам.
— Потрясающе! Ты теперь стал таким прытким, Франку, таким уверенным в себе! Ты так отличаешься от растрепанного необразованного юнца, только что сошедшего с корабля из Португалии.
— Необразованного — в вопросах иудейской жизни. Однако не забывай, что мы, конверсо, получали навязанное нам, но полное католическое образование. Я прочел Новый Завет от корки до корки.
— Об этом я позабыл. Это означает, что ты уже отчасти начал свое второе образование. Хорошо! И в Ветхом, и в Новом Заветах скрыто много мудрости. Особенно — в писаниях Павла. Всего через несколько строк он полностью выражает мою точку зрения на истории: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится».
Франку задумался, повторяя про себя:
— Совершенное?.. То, что отчасти?..
— Совершенное, — проговорил Бенто, — это нравственная истина. «То, что отчасти» — ее обертка, в данном случае — история, которая перестает быть необходимой, когда истина уже высказана.
— Не уверен, что могу принять Павла как образец для жизни! Его жизнь, как ее излагают в житиях, похоже, была лишена равновесия. Такая суровая, такая фанатичная, такая безрадостная! А сколько проклятий он из- рыгал в адрес всех мирских удовольствий! Бенто, ты слишком суров. К чему отказывать себе в удовольствии от хорошей истории, удовольствии столь благом, столь всеобщем! В какой культуре нет своих историй о чудесах?
— Помнится мне один молодой человек, который восставал против историй о чудесах и пророчествах. Такой взрывной и мятежный молодой человек, который так восставал против ортодоксальности Якоба! Помнится мне и его реакция на литургию в синагоге. Хотя он и не знал иврита, он следил за ней по португальскому переводу Торы и приходил в гнев по поводу чудесных историй и говорил, что как еврейская, так и католическая службы — безумие и чушь. Помню, он еще спрашивал: «Что, времена чудес закончены? Почему Бог не совершил чудо и не спас моего отца?» И тот же молодой человек страдал из- за того, что его отец отдал свою жизнь за Тору, которая вся наполнена суеверной верой в чудеса и пророчества…
