— Бедняга Ник, вечно тебе достаются самые жалкие комнатушки.
— Мне моя комната нравится, — оглянувшись, возразил Ник.
— Раньше я здесь жила. Представляешь, сюда селили детей. Боже, ты только взгляни на эти картинки!
— В самом деле, акварели мрачноватые.
Речь шла о двух немецких акварелях на стенах: на одной, под названием «Осень», статная женщина наполняла передник маленькой девочки плодами земными, а на другой, называвшейся «Зима», люди в красных куртках катались на коньках и прицеливались из ружей, а высоко над ними, на голой ветке дерева, пела какая-то неопределимая птица. Трудно сказать почему, но в картинах и в самом деле чувствовалось что-то зловещее.
— Но зато ты здесь совсем рядом со своим другом.
— Да, по ночам слышу, как старина Уради храпит, — почти искренне ответил Ник и присел за стол.
— Кстати, твой старина Уради мне, пожалуй, нравится, — заметила Кэтрин.
— Он вообще славный парень.
— Мне всегда казалось, что он просто избалованный богатенький мальчишка, но, оказывается, нет. Он даже довольно забавный.
— М-да… — согласился Ник, в глубине души считавший, что сам он куда забавнее Уани.
— И какой странный! То ходит мрачный, ни на кого не смотрит, как будто витает где-то в облаках, а то вдруг оживляется, начинает веселиться и всех смешить.
— Понимаю, о чем ты, — с осторожным смешком ответил Ник. — К этому легко привыкнуть.
Кэтрин откинулась на диване и вытянула ноги.
— Во всяком случае, могу только порадоваться, что я не его невеста.
— Думаю, она к этому тоже привыкла.
— О да, время у нее было, это уж точно!
Ник принялся поправлять книги на столе: подровнял блокноты, поплотнее прикрыл гей-путеводитель «Спартак» мемуарами Генри Джеймса. Он понимал, что Кэтрин зашла не просто так, поболтать. Она снова огляделась вокруг, а затем встала и закрыла дверь, показывая, что готова перейти к делу.
— Знаешь, старина Уани заставил меня задуматься, — сообщила она.
— О чем?
— Он же очень симпатичный, правда?
— Хм…
— Ну признайся, неужели он тебе ни капельки не нравится?
Ник с усилием улыбнулся.
— Есть немного, — признался он.
— Так вот, у моего Джаса есть теория, — объявила Кэтрин, возвращаясь на диван.
— Правда? Я бы не стал слепо доверять теориям твоего Джаса.
Кэтрин как будто и не заметила, что Ник говорит совсем как ее отец.
— Может быть, он и ошибается, но… знаешь, Джаспер очень наблюдателен… хотя ты, наверное, мне не поверишь… ладно, в общем, он думает, что Уани педик.
— А-а! — отозвался Ник. — Да, многие так говорят. А все из-за того, что он часто принимает ванну и носит легкие полупрозрачные брюки.
Даже странно, подумал он про себя, что на самом деле окружающие ни в чем таком его не подозревают.
— Джаспер говорит, он за ним хвостом ходит и все старается взглянуть на его член.
— Хм… знаешь, милая, по-моему, он выдает желаемое за действительное. Я вот заметил, что Джаспер за мной хвостом ходит и все старается показать мне свой член. — Нет, пожалуй, этого говорить не стоило. — Согласись, он любит выставлять себя напоказ, — добавил Ник, сам удивленный собственным хладнокровием.
— А Уани тебе ничего не говорил? О Джасе? Видишь ли, если он педик и скрывается, то от тебя должен это скрывать особенно тщательно — а то вдруг ты сделаешь неправильные выводы! — продолжала Кэтрин.
Ник покраснел, но не отвел глаз.
— Я не знаю, милая, — ответил он и прикусил губу. — Кстати, где они сейчас? Кажется, вдвоем в бассейне. Вот и прекрасный случай проверить теорию Джаса.
— Сегодня Джас розовых плавок не надевал, — сообщила Кэтрин.
— Нет, но… — Ник решил спрятаться за грубой шуткой. — Если они вдвоем отправятся переодеваться…
Кэтрин бросила на него быстрый взгляд и чуть покраснела. Она знала: Ник знает, что они с Джаспером трахаются в пляжном домике, но, разумеется, не могла знать, что сегодня ночью, после кошмарного ужина, Ник там же делал то же самое с Уани.
— Боже мой, — сказала она, — не говори мне об этом домике!
— Почему?
— Джеральд из-за него мне такой концерт устроил! Набросился на меня, как горилла!
— A-а… Да, я слышал, как вы ссорились. — Нику представился Джеральд, распекающий дочь: нахмуренный, с гневно поднятыми плечами — в самом деле, похож на гориллу.
— Видишь ли, ее милость леди Типпер обнаружила в унитазе использованную резинку. Представляешь, как она расстроилась! Утреннее омовение оказалось безнадежно испорчено!
— Ура! — проговорил Ник и широко улыбнулся ей, судорожно просчитывая в уме различные вероятности.
— Так что Джеральд был нами очень недоволен.
— Удивительно, как она догадалась, что это такое!
— Кошмар какой-то, — продолжала Кэтрин. — В самом деле, мы же все взрослые люди!
— Конечно…
— А в доме этим заниматься нельзя, там все слышно.
— Да, понимаю, это… гм… это проблема.
— И знаешь, что особенно странно?
Кэтрин устремила на него загадочный взгляд, и Ник заерзал, чувствуя, как тает и испаряется на глазах его маскировка. На губах его выдавилась жалкая улыбка — улыбка пойманного преступника.
— Мы ведь вчера этим занимались без презерватива.
— Презерватив нужно использовать всегда, — сказал Ник. — Какой в нем смысл, если иногда его надевать, а иногда нет? Ты же не можешь знать…
— О, Ник, Джаспер — совершенно невинный мальчик. У него никого нет и не было, кроме меня.
— Но если вдруг…
— Во всяком случае, это был не наш презерватив, — решительно вернулась к теме Кэтрин.
— Может быть, с прошлого раза остался… — пролепетал Ник; он видел, как Кэтрин, подобно героям Агаты Кристи, перебирает в уме всех возможных и невозможных подозреваемых — и не сомневался, что она, как Пуаро, уже входя в комнату, знала имя виновного. Однако, когда она повернулась к нему, он прочел на ее лице изумление, недоверие, почти отвращение.
— Боже, какая же я дура! — проговорила она.
Ник смотрел на нее, а она — на него. Стыд в нем боролся с гордостью — гордостью за искусный обман.
— Согласись, он и вправду классный парень, — сказал он.
Кэтрин снова села; вид у нее был возмущенный.
— Я больше так не думаю, — отрезала она.
— Он тебе нравился, пока ты считала, что он обманывает меня, — осторожно начал Ник, — но сразу разонравился, когда оказалось, что он обманывает тебя.
У него промелькнула мысль, что за хитроумным обманом непременно должно скрываться что-то очень простенькое, возможно, даже грязное, а нечто неожиданное, удивительное и прекрасное, напротив, должно маскироваться самыми простыми средствами. К какому разряду относится их с Уани роман, он додумать не успел.
— Конечно, это все ради него, — пояснил он.
— Не понимаю, как он это выносит?
— Секретность? Или меня?
— Ха-ха.
— Ну, что касается секретности… — Как правило, Ник был не слишком хорош в спорах — не умел приводить логические доводы и аргументы даже в пользу своей позиции, не говоря уж о чужой; но доводы в пользу Уани он повторял себе неоднократно, пытаясь убедить самого себя, и поэтому теперь отчеканил без запинки: — Он — миллионер, он — ливанец, единственный ребенок в семье, у него есть невеста, а отец его — настоящий психопат.
— А как все это началось? — продолжала расспрашивать Кэтрин; от его ответа она отмахнулась, видимо сочтя доводы слишком очевидными или, напротив, чересчур сложными. — И сколько уже продолжается? Я хочу сказать… боже мой, Ник!..
— Э-э… около шести месяцев.
— Полгода! — Ник не понял, слишком много это или слишком мало. — А эта бедная француженка, она-то ждет… Надо ей написать!
— Ничего подобного ты не сделаешь. Пройдет год, и эта бедная француженка выйдет замуж за одного из самых завидных женихов в Англии.
— Ага, за ливанского гомика с отцом-психопатом…
— Нет, дорогая. За очень красивого и очень богатого молодого человека, который сделает ее очень счастливой и подарит ей много-много чудесных детей, — твердо ответил Ник.
— А ты?
— Что я?
— Когда он женится на своей бедной француженке, ты будешь трахать его в задницу, как раньше?
— Разумеется, нет, — раздвинув непослушные губы в улыбке, ответил Ник. — Я буду жить своей жизнью, а он своей.
Кэтрин покачала головой.
— Ох уж эти мужчины! — проговорила она.
Ник неловко рассмеялся, понимая, что его одновременно осуждают и жалеют.
— В самом деле, Кэтрин, обещай, что никому об этом не расскажешь.
Кэтрин задумалась, склонив голову набок — больше для того, чтобы подразнить Ника, но не только. Он понимал, что с ней сейчас происходит. Тайная, запретная любовь как нельзя лучше отвечает ее склонностям и убеждениям; однако она поражена обманом и обижена тем, что Ник ей не доверял. В наступившей тишине вдруг ясно послышался скрип ступенек и стук шлепанцев — шаги Ник узнал сразу. Он закусил губу, сморщился и наклонил голову, словно в молитве. Уани шел к себе — должно быть, переодеться; переодевался он необычайно часто, словно старался соблюдать этикет, на который все прочие здесь давно махнули рукой. А может быть, дело было не в этом — просто новые, тщательно отглаженные белые льняные брюки или яркая шелковая рубашка служили зримым извинением для его внезапного подъема сил, живости и энергии: он словно уходил со сцены и тут же возвращался под гром беззвучных аплодисментов. У двери Ника он остановился — они с Кэтрин видели тень на полу — поколебался, видимо удивляясь, почему дверь закрыта. Затем вошел к себе, закрыв за собой дверь, и несколько секунд спустя на двери звучно щелкнул запор. Засовы в этом доме гремели и грохотали так, что свежий человек от этих звуков испуганно вздрагивал.
