— Как-то сейчас Терри, — проговорил он вслух — для Тоби.
— Да, бедняга. Ужас, просто чума какая-то.
— Да…
— Знаешь, ты лучше того… поосторожнее, — сказал Тоби.
— Со мной ничего не случится, — ответил Ник. — Я очень осторожен с того самого времени, как… ну, как мы все об этом узнали. — И покосился на Уани, который сидел, отгородившись от мира газетой, розовой и просвечивающей в электрическом свете. — Обо мне можешь не беспокоиться, — добавил он.
— Я и не знал, что Пэт… ну… жил беспорядочно, — смущенно проговорил Тоби.
— Хм… — протянул Ник. Сам он точно знал, что так оно и было; Пэт любил пооткровенничать с Кэтрин, а та не хранила его тайн. — Не верь всему, что говорит Кэтрин. Она живет в мире преувеличений.
— Да, но она ведь с ним дружила, Ник, они часто ужинали вместе. Три или четыре раза она даже ночевала в Хэслмире. Раз она говорит, что он спал с кем попало…
В этот миг в дверях кабинета показались Типперы. Они поднимались к себе и теперь спустились оттуда, оба с поджатыми губами, держась очень близко друг к другу, словно готовые к какому-то неприятному испытанию. Молодые люди встали, и Ник положил раскрытую книгу обложкой вверх на подлокотник кресла. Салли Типпер уставилась на нее так, словно рада была выместить свое недовольство на неодушевленном предмете, и сказала:
— А, вижу, это книга Мориса.
— Э-э… гм… — промычал Ник, совершенно растерявшись; он читал монографию о поэзии Джона Берримана. — Мне кажется…
— Смотри, милый, это ведь твое?
Морис сдвинул очки на лоб и вгляделся.
— Что? Да, — ответил он и двинулся к Уани, торопливо складывающему «Файнэншл таймс».
— Читайте на здоровье, если хотите, — невольно рассмеявшись, ответил Ник, — но книга эта моя, я получил ее по почте сегодня утром. Я должен написать на нее рецензию в «Филологический вестник».
— Нет-нет, я не об этом, — с холодной и любезной улыбкой ответила Салли. — Книга выпущена в «Пегасе», а «Пегас» принадлежит Морису.
— Я не знал.
— Я его купил, — объяснил сэр Морис. — Купил всю издательскую группу. Об этом есть в газете. — И сел, уставившись стеклянным взглядом на цветы в вазе на столе.
— Пойду взгляну, как там сестренка, — решительно проговорил Тоби и поднялся с места.
Ник понимал, что выйти вслед за ним будет невежливо. Он сел напротив Салли, чувствуя себя неловко, словно со случайной знакомой где-нибудь в отеле, и сказал:
— Боюсь, эта новость испортила вам ужин.
— Да, — проговорила Салли, — очень неприятно получилось.
— Всегда ужасно терять старого друга, — сказал Ник.
— Хм… — протянула Салли и с сомнением покачала головой. — А вы тоже знали этого человека?
— Пэта? Да, немного, — ответил Ник. — Он был очень обаятельным. — И почувствовал, что это слово повисло в воздухе, словно требуя какого-то продолжения или разъяснения.
— Как я уже говорила, — сказала Салли, — мы его никогда не видели.
Она взяла с полки «Кантри лайф» и принялась просматривать объявления о продаже недвижимости с таким суровым видом, словно уже приготовилась торговаться. Ясно было, что для нее разговор не окончен.
— Что ж, — сказала она, помолчав, — они же не могли не понимать, что дело этим кончится.
— М-м… — сказал Ник. — Да. Не знаю. Может быть. Всегда ведь надеешься, что обойдется. И даже если знаешь, все равно очень тяжело, когда это все-таки случается.
Ему вдруг пришло в голову: ведь Салли, возможно, и не знает, что он гей. До сих пор это казалось ему как-то само собой разумеющимся, и именно этому он приписывал ее холодность и невнимание — но что, если она ничего не подозревает?
— Я слышал, — сказал он наконец, — ваша мать долго и тяжело болела перед кончиной.
— Это совсем другое дело, — резко ответил сэр Морис.
— Когда она наконец отошла, — сказала Салли, — это было такое облегчение!
— И она не была сама в этом виновата, — добавил сэр Морис.
— Да, в самом деле, — согласилась Салли. — Я хочу сказать, эти… гомосексуалисты получили хороший урок.
— Слишком суровый урок, — ответил Ник, — но вы правы, теперь мы учимся думать о своей безопасности.
Салли Типпер уставилась на него.
— Так вы… вы… — проговорила она.
Сэр Морис, казалось, ничего не заметил, но Салли разыграла целую пантомиму потрясения и неверия. Ник не знал, как объяснить ей, чтобы она поняла, но наконец решил попробовать.
— Видите ли, все достаточно просто, нужно только об этом не забывать. Прежде всего, мы научились использовать защиту… ну, когда мы, знаете ли… бываем вместе.
— Понятно, — проговорила Салли, встряхивая головой.
Ник подозревал, что ей ничего не понятно. Может быть, следовало выражаться пожестче? На лице ее жгучее любопытство смешивалось с испугом и готовностью оскорбиться.
— А этот ваш друг, актер, — он, значит, этого не делал? Не использовал защиту?
— По всей видимости, да, — ответил Ник.
Сэр Морис издал странный звук — то ли икнул, то ли рыгнул.
— Однако, как нам всем известно, — продолжал Ник, будто бросаясь стремглав в ледяную воду, — существуют и другие способы защиты. Я имею в виду, есть ведь оральный секс: он, конечно, тоже опасен, но в гораздо меньшей степени.
Эти сведения Салли восприняла стоически.
— Вы имеете в виду поцелуи?
Сэр Морис скривил губы и проговорил:
— Боюсь, то, что вы говорите, вызывает у меня физическое отвращение. — И усмехнулся, видимо желая сгладить впечатление от своих слов. — Честно говоря, не понимаю, чему тут удивляться. Рано или поздно что-то подобное должно было случиться. Они это заслужили.
— У Мориса на этот счет взгляды совершенно средневековые, просто как у королевы Виктории, — прощебетала осмелевшая от этого фривольного разговора Салли.
— Я своих убеждений не стыжусь, — отчеканил сэр Морис.
— Разумеется, милый, — подхватила Салли.
— Я, кстати, тоже, — вставил Ник.
— Уани, — повернулась к нему Салли, — вот вы — человек молодой и находитесь, так сказать, по другую сторону баррикад. А вы что об этом думаете?
Уани бросил на Ника быстрый лукавый взгляд.
— Думаю, Ник прав, — начал он, — в наше время всем надо соблюдать осторожность. Сейчас для беззаботности не может быть никаких оправданий. — Он грустно улыбнулся. — Особенно жаль мне детей — знаете, младенцев, которые с этим рождаются.
— Да, ужасно, — согласилась Салли.
— Может быть, я немного старомоден, но, честно говоря, меня воспитали в убеждении, что до свадьбы секс просто недопустим.
— Именно так я и думаю! — согласился сэр Морис так яростно, словно Уани с ним спорил.
Ник, у которого чесался язык, осмелился возразить только:
— Но если понятно, что человек никогда не женится…
— По-моему, современный мир просто помешался на сексе, — заключила Салли.
— Так оно и есть, — ответил Уани.
(5)
На следующее утро Джеральд и Кэтрин о чем-то повздорили внизу, у бассейна. О чем шла речь, Ник не слышал. Он удивился, что сразу после смерти Пэта, когда Джеральду следовало бы быть осторожнее, он позволяет себе кричать на дочь — но в то же время, подумалось ему, это естественная разрядка после напряжения, вызванного печальной вестью. Днем об этом никто больше не упоминал.
После обеда, когда Ник пошел к себе наверх, Кэтрин отправилась за ним — в нескольких шагах позади, так что оставалось непонятным, идет ли она с ним или сама по себе. Оглянувшись, Ник понял по ее лицу, что она что-то замышляет. Он оставил свою дверь открытой, и несколько секунд спустя она показалась на пороге.
— Привет, дорогая! — сказал Ник.
— Хм… еще раз здравствуй, дорогой. — И Кэтрин с загадочным видом скользнула глазами по комнате.
— Как ты?
— Нормально, вполне нормально… просто прекрасно.
Ник ласково улыбнулся. Сейчас на лице Кэтрин не было ни следа горя, казалось, ее даже рассердил его вопрос: видимо, подумал Ник, смерть Пэта уже осталась для нее в прошлом. Пожалуй, в этом есть смысл: выражаешь свои чувства бурно — и избавляешься от них раз и навсегда. На Кэтрин были тугие белые шорты и свободная серая майка Джаспера, сквозь которую тревожно просвечивали маленькие груди. Никто еще не заходил к Нику в комнату, и в ее появлении было что-то интимное и приятно неловкое, словно в первом свидании. Она села на кровать, попрыгала, проверяя пружины.
— Бедняга Ник, вечно тебе достаются самые жалкие комнатушки.
— Мне моя комната нравится, — оглянувшись, возразил Ник.
— Раньше я здесь жила. Представляешь, сюда селили детей. Боже, ты только взгляни на эти картинки!
— В самом деле, акварели мрачноватые.
Речь шла о двух немецких акварелях на стенах: на одной, под названием «Осень», статная женщина наполняла передник маленькой девочки плодами земными, а на другой, называвшейся «Зима», люди в красных куртках катались на коньках и прицеливались из ружей, а высоко над ними, на голой ветке дерева, пела какая-то неопределимая птица. Трудно сказать почему, но в картинах и в самом деле чувствовалось что-то зловещее.
