Зимой, когда все это происходило, он не представлял себе, что после Пейсаха будет молить Бога, чтобы Воробьи захотели принять его и его отца. После его возвращения из Вильны в Валкеники он целыми днями искал квартиру на летние месяцы. Однако у владельцев домов и квартир, расположенных у леса, были из года в год одни и те же дачники. И в самом местечке тоже никто не хотел иметь дело с тяжелобольным бедным евреем, ищущим жилье с полным пансионом как можно дешевле. Поэтому Хайкл пошел к матери Нохемки с дрожью в сердце, опасаясь, что и она откажет ему. Ему стало еще печальнее, когда он увидал, что хозяйки нет, а ее дочь сидит у окна, как и месяцы назад.
— Почему ни в синагоге, ни на улице не видно твоего братишки? — спросил Хайкл.
— Он пошел работать на картонную фабрику, на которой трудится его отец. А почему вы прошлой зимой больше не заходили к нам? — спросила девушка, и ее глаза загорелись. — Я понимаю, почему! Нас оговорили, сказали, что аскету не подобает жить у таких людей, как мы.
Хайкл стал оправдываться: зимой он жил в странноприимном доме и ему не нужна была другая квартира. А почему она не позволила Нохемке учиться у него? Девушка отвечала с кривой усмешкой крикливым, как у ночной птицы, голосом, что, поскольку аскет не счел возможным у них жить, она сочла, что нельзя, чтобы Нохемка у него учился.
В этот момент вошла хозяйка, нагруженная свертками с провизией. Фрейда как раз в тот день получила деньги из Америки. Она выплатила часть своих старых долгов и наделала новых. Ей было хорошо на сердце, и она обрадовалась гостю. Хайклу тоже стало веселее. Он видел, что эта неразумная женщина по своей природе добра, и рассказал ей, зачем пришел.
— Ваш отец будет жить и есть у нас, — воскликнула Фрейда, счастливая от того, что она сможет бегать по лавкам и закупаться.
— А сколько это будет стоить в неделю? — озабоченно спросил Хайкл.
— Я еще не знаю, сколько это будет стоить в неделю. Я на вас зарабатывать не стану, — ответила хозяйка безо всякой обиды, но ее дочь скривилась:
— Мы не воры. А разве вам не подобает жить у нас вместе с вашим отцом?
— Конечно, я тоже буду у вас жить.
Мгновение Хайкл молчал, а потом сказал, что должен их кое о чем попросить: пока его отец не приедет, никто не должен об этом знать. Фрейда посмотрела на него растерянным взглядом разбуженной курицы. Она не понимала, почему она не должна об этом рассказывать. Однако ее дочь догадалась, что ешиботник не хочет, чтобы его снова начали отговаривать переезжать к ним.
— Она будет молчать, — сказала девушка, бросив на мать огненный взгляд своих злых глаз.
Хайкл описал все в письме к родителям. В один солнечный ветреный день, после полудня, местечковый извозчик привез с валкеникской железнодорожной станции пассажира в домишко Фрейды Воробей. Из домов, стоявших на Синагогальной улице, и из открытых окон синагоги высовывались головы в ермолках. Обитатели Валкеников увидели широкоплечего еврея среднего роста, который медленно слез с телеги и расплатился с извозчиком. Никто из жителей местечка не знал, кто этот гость в пальто, наброшенном на плечи, в шапке, сдвинутой набок, и с подстриженной четырехугольной седой бородой, который прибыл к «императорской семье». Только директор и глава ешивы реб Цемах помнил виленского меламеда реб Шлойме-Моту. Долго директор ешивы удивлялся, что Хайкл даже словом не упомянул о том, что приезжает его отец. Потом он вернулся к святой книге и подумал, закрыв глаза, что точно так же, как он ничего не добился с сыном табачника, он не уверен, что сын этого старого меламеда и приверженца Просвещения останется с Торой и учением мусара.
Азриэл Вайншток, младший зять резника, приехал домой на Пейсах и оставался после праздника дольше обычного из-за денежного конфликта с той ешивой, за средствами для которой он и разъезжал. Каждый день директор валкеникской ешивы видел в синагоге широкоплечего зятя резника с жирным складчатым затылком. С тех пор как Цемах поселился у портного реб Исроэла, он не заходил на свою прежнюю квартиру. Однако он не забыл женщины, которая там так хлопотала ради него и чью преданность он так грубо оттолкнул. Именно потому, что он больше не видел Роню, дочь резника, она стала в его воображении еще нежнее и деликатнее. Он хотел ее помнить скромной, а доходил в своих мыслях до того, что он был для нее испытанием в ее постоянном одиночестве. Он должен что-то сделать, чтобы она снова не осталась одна и не тосковала бы по кому-то, о ком можно было бы заботиться.
Утром после молитвы, когда Азриэл Вайншток сдвинул с головы на плечи талес с золотым воротником, к нему подошел директор и глава валкеникской ешивы, тоже еще с талесом на плечах, и шепнул, что ему надо переговорить с ним по одному делу. Усыпанное веснушками и блестящее от жира лицо Азриэла Вайнштока сразу же застыло. Этот новый обитатель Валкеников, конечно, хочет расспросить его, на какую ешиву он работает, сколько процентов получает. Поэтому он был поражен, услышав, что вместо того, чтобы расспрашивать его, Цемах Атлас предлагает ему вести урок для учеников среднего класса валкеникской начальной ешивы.
Азриэлу Вайнштоку пришлось сдерживаться, чтобы не рассмеяться и не вспылить. Его белая, холеная шея покраснела, а щетина на подбородке встала дыбом и торчала, как проволока. Чтобы он остался в местечке и проводил урок для ешиботников? Это казалось ему издевательством. Тем не менее он не рассмеялся. Он задрал голову к потолку и пощупал колючие волоски у себя на шее.
— Ну а содержание? Откуда я буду получать на хлеб для жены и деток? — сделал он озабоченное выражение лица, как будто разъезжать по заграницам было для него чистым мучением.
— Местные обыватели платят содержание мне и реб Менахем-Мендлу. Вы, конечно, слышали от вашего тестя о его квартиранте, о нашем главе ешивы реб Менахем-Мендле Сегале? Он поехал домой на праздник еще прежде вас. Я уверен, что и он обрадуется третьему главе ешивы. Мы попросим местных обывателей добавить денег на содержание, а я к тому же съезжу в Вильну потребовать от Комитета ешив[182], чтобы нам выделили финансовую помощь.
— Очень сомневаюсь, что валкеникские обыватели дадут взнос на третьего главу ешивы. Комитет в Вильне опять же поддерживает только большие ешивы, где учатся взрослые ешиботники, а не начальные ешивы в маленьких местечках. — Азриэл Вайншток вынул из левого кармана своего жилета жесткую щеточку и расчесал свои усы. — Сколько вы получаете в неделю?
— Содержание глав ешивы еще не установилось как следует, — ответил Цемах, раздраженный тем, что зять резника расспрашивает прежде всего о заработке. — Я и реб Менахем-Мендл получаем иной раз по пятнадцать, иной раз по двадцать злотых в неделю.
— Этого мне не хватило бы даже на воду для варки каши, — сказал через плечо Азриэл Вайншток, пряча в уголке рта презрительную скуку. — Даже мой свояк Юдл-резник получает больше.
Вороной, как смоль, и бледный, как черно-белый талес, директор ешивы из маленького местечка смотрел на разъезжающего по всему миру сборщика пожертвований с подстриженной бородой, медно-желтоватыми белками глаз и жирными вывороченными губами. Цемаха поразила внезапная мысль, что Роня не слишком привязана к своему мужу. Может быть, даже и совсем его не любит. Она, конечно, не должна оставаться одна на все лето.
— К еженедельному содержанию от местных обывателей и от Комитета ешив, которое я рассчитываю получить, я готов доплачивать вам половину своих доходов.
— Правда? А для чего вы это делаете? — зевнув, спросил Вайншток.
Директор ешивы ответил, что прошлой зимой в ешиве было достаточно учеников, чтобы открыть четыре отдельных класса, но он и реб Менахем-Мендл не успевали бы проводить так много уроков. Его младшие и старшие ученики сидели вместе и не имели надлежащих условий для учебы. На летний семестр следует ожидать еще большее число сынов Торы. Ученики, разъехавшиеся на праздник по домам, привезут с собой своих друзей. Ешива стала более известной среди евреев в окрестных местечках, и они теперь будут посылать в нее своих сыновей. Нужен третий глава ешивы так же, как еврею нужна пара филактерий.
Голос директора ешивы становился все раздраженнее, а его глаза загорелись, как будто ему хотелось разговаривать совсем другим тоном и сказать что-то совсем иное. Тертый, трезвый сборщик пожертвований решил, что ему не стоит вступать в слишком пространные разговоры с этим новогрудковским мусарником. Он холодно покачал головой: нет, ему бы не хотелось становиться главой ешивы. Из правого кармана жилета он вытащил табакерку с круглой зеленой крышечкой, набил табаку в левую ноздрю и с огромным удовольствием чихнул. Потом набил табаком правую ноздрю и снова чихнул со свистом.
