— Сейчас мне, конечно, трудно что-нибудь решить. Как жить с человеком, на которого нельзя положиться? Да такой может бросить тебя на полпути.
В глубине души академик чувствовал, что это именно так.
— И все же Криста очень славная девушка! — сказал он. — А характер с годами может закалиться.
— Или окончательно разрушиться.
— Не думаю, — сказал дядя. — Криста, по-моему, вообще не поддается эрозии — ни душевной, ни физической. Потому что она сделана из очень благородного металла.
— Может быть! — все так же мрачно пробурчал Сашо. — Зато этот металл плавится при самых низких температурах. Или прямо сублимируется. Как и было уже несколько раз.
— А ребенок?
— В этом-то все и дело. Она не хочет этого ребенка еще больше, чем я. На черта он тогда нужен.
Урумов ошалело посмотрел на него — так жестоко и отчужденно прозвучали эти неожиданные слова.
— Постыдись! — сказал он строго. — Нельзя так говорить о ребенке.
На этом разговор как-то сам собой иссяк. Сегодня они вообще не понимали друг друга, может быть впервые с тех пор, как стали разговаривать серьезно. Вскоре Сашо ушел, полный тайной ярости от того, что в историю вмешалась ее истеричная мать. Может, от нее и шли все беды, или по крайней мере от воспитания, какое она дала Кристе. Урумов остался один, совершенно расстроенный. Что он скажет завтра матери? Только еще больше ее огорчит.
Этой ночью Урумов заснул с трудом. Когда из клубка торчит много концов, никогда не знаешь, за какой ухватиться. Тогда он попробовал потянуть за каждый, но из этого тоже ничего не вышло. Клубок все больше запутывался, и Урумов, разозлившись, бросил его. Так он и уснул, а утром проснулся, сердясь на обоих, и при этом на Кристу как будто больше, чем на Сашо. Этот зайчонок оказался самой обычной мартышкой. И к тому же прыгающей так высоко, что невозможно ее поймать даже за ржавый хвостик. В конце концов когда два человека хотят быть вместе, они должны быть очень терпимыми и уметь слушать друг друга. И нельзя все на свете оправдывать чувствительностью.
С утра Урумов снова взялся за материалы симпозиума. Он не выспался и, может быть, поэтому чувствовал, что они его раздражают. Неужели так трудно понять, почему большая часть противовирусных вакцин так неэффективна? Ведь организм человека не реагирует на них по тем же причинам, по каким он не реагирует и на сами вирусы. Он считает их частью самого себя. Чтобы произошла реакция, кроме всего прочего, должен быть какой-нибудь раздражитель, антитела которого подобны антителам вируса. Лишь тогда вирусы становятся уязвимыми для атак организма. Но коллеги Уитлоу, словно слепые, обходили эти возможности, ссылаясь на эффективность некоторых вакцин, например против полиомиелита. Да, но большинство из них не видело снимков академика Добози, не видело, как отличаются друг от друга живые и мертвые вирусы этой опасной болезни… Сам он сразу же понял, что…
Но тут зазвонил телефон. Секретарша вице-президента на этот раз говорила совершенно медовым голосом:
— Товарищ Спасов просит вас посетить его… Да, в академии, к одиннадцати часам.
— А где он сам?
— На докладе у президента.
По ее голосу академик понял, что она лжет. Спасов просто не решался позвонить сам, боясь, что Урумов ему откажет. Он неохотно оделся и отправился в академию. В десять минут двенадцатого он был в кабинете Спасова. Тот встретил его чуть ли не с распростертыми объятиями.
— Чашечку кофе?
— Да! — раздраженно ответил Урумов.
— Чудесно! — Он позвонил. — А у меня для вас хорошие новости. Я беседовал с очень ответственным членом правительства, все устроено. Вы лично пригласите Уитлоу, а мы присовокупим к этому и официальное приглашение. Он будет вашим и вместе с тем нашим гостем — это имеет определенное значение.
Вошла секретарша.
— Два кофе, пожалуйста! — торопливо проговорил Спасов.
— Сегодня у нас есть кока-кола.
— Неважно… Впрочем, принесите и то и другое… Думали мы и о том, не стоит ли послать ему билет на самолет. Наверно, это будет не очень тактично. Уитлоу — человек обеспеченный, к тому же он может подумать, что мы слишком в нем заинтересованы. Зачем нам это? Приедет он или не приедет, мы в конце концов все равно доведем эту работу до конца.
— Это не совсем так, но пусть… А насчет билета вы правы.
— Здесь ему будет оказано соответствующее официальное внимание, как лауреату Нобелевской премии и ученому с мировым именем. Разумеется, нет никакой необходимости сразу рассказывать ему обо всем, что мы знаем. Но предложение о совместной работе в самом деле приемлемо, нужно только уточнить некоторые детали. Лишь тогда мы раскроем все наши карты.
— А какие они, ваши карты? — пробурчал академик.
— О чем вы?
— Да вот о картах… Которые вы до сих пор так успешно скрывали.
Но Спасов ни капли не смутился.
— Вижу, что у вас на меня зуб. Но вы не правы. Сначала я всегда должен убедиться, что дело перспективное. После этого я даю ему полный ход.
Лицо его вдруг омрачилось по-настоящему искренне и непритворно, как у мальчика, которого не пустили в кино.
— И если бы вы знали, как вы меня подводите тем, что не хотите занять пост директора института.
— Теперь мне этого поста уже мало, — серьезно проговорил Урумов. — Я начинаю поглядывать на ваш.
Спасов в изумлении выкатил на него глаза, но тут же взял себя в руки и с живостью воскликнул:
— Хоть сейчас! С удовольствием!
После того как они обсудили все детали, академик, не торопясь, вернулся домой. День был очень жаркий, солнце пекло немилосердно. Если так пойдет, то под вечер, вероятно, снова разразится гроза, хотя сейчас на небе не было ни облачка. Хорошо бы это случилось пораньше, а то не дай бог как раз к семи часам и польет. Нет, этого можно не бояться, ничто не в силах остановить мать, когда дочь у нее в беде.
Но дождя не было, и Мария пришла чуть раньше, чем он ожидал, — без пяти семь. Услышав звонок, Урумов почувствовал легкое волнение, и это его рассердило. Он-то по какой причине подпрыгивает на стуле? Не он же забеременел. Урумов пошел открывать, но встретил гостью, разумеется, с предельной любезностью.
Как и в первый раз, Мария села в то кресло, что подальше, но сейчас не скрестила ноги, может быть, потому что чувствовала себя несколько свободней.
— Я поговорил с Сашо, — осторожно начал академик. — И не могу обвинить его в некорректности. Он сразу же заявил Кристе, что готов принять любое ее решение.
Внешне Мария никак не прореагировала на эти слова. но он почувствовал, что внутренне она вся встрепенулась.
— Криста сказала вам об этом? — спросил он.
— Нет, — ответила она тихо. — И все же тут главное, как именно он это сказал.
Да, Урумов ее понимал. Зачем бы Кристе обходить молчанием столь важное обещание, если оно было вполне искренним. Только если…
— Дело в том, что, если верить Сашо, Криста сама не хочет ребенка. Ни при каких обстоятельствах.
Ему показалось, что зрачки у Марии расширились и взгляд стал каким-то почти осязаемым.
— И вы этому верите? — спросила она удивленно.
— Мне показалось, что он говорил искренне.
— Я, конечно, не думаю, что он хотел вас обмануть, — сказала она. — Мне кажется, он попался на ее удочку. А Криста скорее всего просто-напросто притворялась. Может быть, из чувства ущемленной гордости, когда поняла, что он ни в коем случае не желает ребенка. Сказать, что она хочет его оставить, значило бы, что она ему навязывается. Потому что в данном случае брак и ребенок почти одно и то же.
Урумов расстегнул воротничок. Конечно, Мария права. Сашо, видимо, не понял девушку. И все же… если она и в самом деле хотела спасти ребенка, что ей мешало — обещание есть обещание. Ни один молодой человек не станет прыгать от радости, узнав, что у него будет ребенок. Это желание приходит к человеку гораздо позже.
— В конце концов всей правды нам до конца не узнать, — неуверенно сказал академик. — По словам Сашо, Криста последние два дня с какой-то болезненностью торопила события — как можно быстрее, ни на день позже.
— Тогда почему она оттуда сбежала?
— Просто испугалась.
Теперь задумалась Мария. Может быть, профессор прав? Может, и вправду, виновата ее дочь? Этого она просто не могла допустить. Но вообще все в этой истории казалось ей невероятным — все, кроме бегства из операционной. Наверное, она и в самом деле испугалась.
— Самое интересное, что оба обвиняют друг друга в одном и том же — эгоизме и нежелании считаться с другим. Не хотелось бы вас огорчать, но мне кажется, что у обоих есть серьезные основания так думать.
Мария не ответила, но Урумов явственно заметил, что взгляд ее внезапно потух, словно внутри щелкнул выключатель.
— У Кристы очень доброе сердце, — проговорила она упавшим голосом. — Ребенком она плакала, увидев, например, подбитого воробья. А эгоисты — люди душевно грубые…
