В дверь негромко постучали. Ян Вайль, подумала я, поднимаясь, чтобы ее открыть, ну наконец-то! Но это оказалась Джинга. Она обняла меня, справилась о моем здоровье и настроении, сказала какие-то комплименты по поводу моей бодрости и спокойствия.
На ней были джинсы и темно-синяя хлопчатобумажная рубаха. Лицо открыто, волосы подхвачены обвязанной вокруг головы бархатной лентой. Я подумала, что она сама выглядит свежей, бодрой и спокойной.
— Как Юджин? — спросила я.
Она ответила не сразу, какое-то время смотрела в пол.
— Он так и не сказал мне, что случилось в тот день, — ровным голосом проговорила она.
— Он хотел убить меня. — После паузы я добавила: — Я думаю.
Джингу передернуло, она резко отвела глаза. Поднесла обе руки ко лбу, провела по нему, словно разглаживая морщины. «Я не могу в это поверить», — сказала она.
— Он словно сошел с ума. Начал меня избивать. Беспощадно. Если бы я не убежала…
Теперь она снова с яростью смотрела на меня, как будто стремясь мобилизовать всю свою энергию и решимость. Потом сказала негромко, спокойным тоном: «Вы представляете себе, Хоуп, как на него все это подействовало? Эти убийства, эти драки. Вы должны понять».
— Послушайте, я же ему говорила. Он не хотел об этом слышать. Я же не старалась… перехитрить его, не темнила.
— Я понимаю, понимаю. Но ему от этого не легче. И вдобавок то, что кто-то вроде вас, я имею в виду, человек со стороны, все у нас… — она покрутила рукой в воздухе, — перевернул вверх дном.
— Надо думать… — Я прислушалась к своей внезапно проснувшейся британской рассудительности. Нет, никаких спасительных вариантов мне здесь не предложат.
— Он не в форме, — продолжила Джинга. — Очень угнетен. Это тяжело.
— Сочувствую, — сказала я. — Могу я с ним увидеться?
Внезапно вид у Джинги стал пристыженный, вся ее уравновешенность и холодная собранность исчезли. Такого выражения у нее на лице я никогда не видела, оно совершенно не вписывалось в образ, выглядело нелепо, как наклеенные усы или клоунский красный нос.
— Он не хочет вас видеть, — сказала она. — Отказывается.
— Блестяще… И что же из этого следует — для меня?
К Джинге снова вернулось самообладание. «Ну, вы сами понимаете… Здесь вы не можете продолжать работу, моя дорогая». Я на мгновение закрыла глаза, потом встала и прошлась по комнате; я вела себя так, словно у меня был выбор, словно мне нужно было, преодолевая себя, принять решение и освоиться с ним. Джинга без малейшего нетерпения ждала моей реакции.
— Вы правы, — сказала я. — Это невозможно. При таких обстоятельствах.
— Я предполагала, что вы согласитесь.
Она достала какие-то бумаги из сумочки, выложила на письменный стол.
— Это официальное письмо о расторжении контракта. Подпишите вот здесь, пожалуйста… А здесь чек, — она постучала ногтем по конверту. — На все, что мы вам должны за не отработанный по контракту срок.
— Очень благородно с вашей стороны.
На мой сарказм она откликнулась неожиданно резко. «Вы знаете, Хоуп, что я здесь ни при чем. Мы остаемся друзьями, во всяком случае, мне приятно так думать. Но мне нужно помогать Юджину. Гроссо Арборе должен функционировать. А без него… Вы сами знаете, как тут все поставлено».
Я впервые серьезно призадумалась над тем, какова степень нервного истощения у Маллабара.
Я расписалась. Джинга мне улыбнулась; я подумала, что не без грусти.
— Имеется еще одна вещь, — сказала она. — Мне очень жаль.
— А именно?
— Вот текст вашего контракта. — Она перелистала несколько страниц. — Вы помните этот пункт?
Я прочла его. Я не могла не усмехнуться. Суть заключалась в том, что все публикации на основе исследований, проведенных в Гроссо Арборе, охраняются авторским правом этой организации, если не будет дано ее особого разрешения. То же относилось ко всем собранным данным, которые по окончании срока контракта должны быть сданы в архив фонда.
— Нет, — сказала я. — Это у вас не выйдет. И не мечтайте.
— В книге вам полностью воздадут должное. Юджин вам обещает. Я вам обещаю.
— Мне на это насрать. Вы меня не остановите.
Джинга резко встала. «Сейчас вам лучше помолчать, дорогая. Что бы вы сейчас ни сказали, вы об этом пожалеете. — Голос ее звучал деловито, убедительно, по-матерински. — Я зайду к вам завтра утром, перед тем как вы уедете. Пожалуйста, сейчас не говорите ничего. Мартим отвезет вас в город». Она храбро улыбнулась мне и закрыла за собой дверь.
Я вышла на воздух и закурила. Ночные бабочки мельтешили у фонаря над входом в барак, ударялись о колпак, на лету задевали его крыльями. Три бледных пятнистых геккона, вцепившись в деревянную стену, неподвижно и терпеливо ждали, когда насекомые на нее сядут. Воздух был полон скрипучими голосами сверчков и звуками шутливой перепалки и смеха, которые доносил с кухонного двора ночной ветер.
Кроме всего, происшедшее меня забавляло: я взглянула на него, смирившаяся, готовая разрыдаться, — и затряслась от беззвучного сдавленного смеха. Я судорожно, глубоко затягиваясь, как смертник перед самым расстрелом, курила свою сигарету, расхаживая по дворику, бесцельно размышляя о том, что делать дальше, перебирая те немногие эфемерные возможности, которые у меня остались. Я испытывала странное облегчение: такое бывает, когда твое поражение становится очевидным. Теперь, во всяком случае, можно прекратить борьбу, говоришь ты себе. Как бы то ни было, с этим эпизодом покончено, может начаться новый.
Я вздохнула, я покачала головой, я мысленно завыла на звезды в ночном небе. В голову мне пришла фраза, которую как-то Джон привез из Америки: обыграли, отодрали и обосрали. Да, подумала я, именно это со мной и произошло: меня обыграли, отодрали и обосрали…
Хаузер приглашал меня зайти к нему поздно вечером выпить, если у меня будет настроение. Оно появилось, только что, и я зашагала по Главной улице к его бунгало. В звездном свете огромная хагания отбрасывала на пыльную дорожку пятнистую, изломанную тень. Я думала: что мне делать? Куда мне идти? Кто пойдет со мной?
Хаузер, улыбаясь, распахнул передо мной дверь.
— А, Хоуп, — произнес он. — У меня для вас сюрприз.
— Пожалуйста, не надо, — сказала я. — Сюрпризов с меня на сегодняшний вечер хватит.
Я переступила через порог. Тоширо, стоя у морозильной камеры, открывал бутылку пива. За столом сидели Ян и Роберта Вайль.
Все прошло прилично, в общем, совсем неплохо, мы не испытывали ни неловкости, ни скованности — вопреки моим ожиданиям. Мы долго и горячо рассуждали о том, как нас с Яном похитили, говорили об Амилькаре и команде «Атомный бабах», о миссионерской школе и ночной атаке. Я рассказала им о своих последних днях в плену, об изящной пушке и слишком маленьких для нее лиловых снарядах, о нелепой смерти Амилькара, о недоумевающих и обходительных бельгийских наемниках. Эта беседа взбадривала, поднимала настроение — в особенности после тягостной встречи с Джингой Маллабар. В тот вечер в комнате царила воодушевляющая атмосфера примиренности и единения. Хаузер и Тоширо без перебоев снабжали нас пивом и пригласили двух новых научных сотрудников (Бреда и Мильтона, если я не путаю), чтобы они тоже послушали наши военные рассказы. Радио у Хаузера было настроено на какую-то центральноевропейскую станцию, передававшую на коротких волнах джаз пятидесятых. Роберта выкурила две-три своих ментоловых сигареты, и Ян не сделал ей замечания.
Что касается Яна, он, по-моему, похудел, и в первый момент мне было странно снова увидеть его гладко выбритым. Он достаточно убедительно изображал собранность и уверенность в себе, но я кожей ощущала, что в моем обществе ему тяжело, он чувствует себя уязвимым, в душе у него нарастают нервозность и тревога.
Он дождался, когда все вышли из-за стола, это было после полуночи. Мы стояли возле бунгало, где жил Хаузер, не желая резко прерывать наш праздник общения и взаимной симпатии. Видя, что Роберта оживленно болтает то ли с Бредом, то ли с Мильтоном, Ян улучил момент и отвел меня на несколько шагов в сторону.
Свет лампы, висевшей над входом, полосами падал на его лицо. Глаза его оставались в тени, я их не видела.
— Послушайте, Хоуп, — проговорил он низким сдавленным голосом. — В ту ночь, когда мы бежали.
— Да.
— Я пытался их отвлечь. Увести их от вас. Я не то что… — он откашлялся. — Не думайте, что я убегал от вас. Что я вас бросил. Я просто хотел их отвлечь. Иначе мы оба…
— Я знаю, — сказала я просто. — И не болтайте глупостей. Вы меня спасли.
Я скорее почувствовала, чем увидела, как его поза из напряженной стала свободной. Казалось, не Ян Вайль, а воплощенный вздох облегчения стоял в полутьме рядом со мной. Он хотел сказать что-то еще, но не успел: Роберта перебила его, спросила о каком-то декане или завкафедрой, которого они знали по Стенфорду. Я успокоительным жестом дотронулась до руки Яна и отвернулась. Я пожелала доброй ночи Хаузеру, Тоширо и всем остальным и по Главной улице двинулась к бараку для переписи. Я никому не сказала, что завтра утром уеду.
