А потом было еще одно задание — философски осмыслить сделанное: поэзию, танец, живопись, свое психологическое состояние. Я предупредил:
— Если не будет творческого порыва, если ваша душа не застонет от счастливого ожидания, что вы непременно создадите гениальное произведение, бросьте бумагу, оставьте ваше занятие до следующего раза!
Но кто согласится ждать?! Для того и молодость, чтобы дерзать, чтобы не ждать!
Я видел, как в глазах Светланы вспыхнула благодарная решимость. У нее по-разному проявлялась эта готовность к трансцендентному самораскрытию. Теперь она уютно сжалась в комочек, точно как пружина из дорогой хромированной тонкой стали, она будет беречь свою сдержанную собранность, чтобы, когда придет время, распрямиться до отказа — и с такой ошеломительной быстротой, чтобы дух захватило. Я ей сказал:
— Я верю вам. Меня ожидания никогда не обманывали. Вы создадите нечто. Хотите, я вам позвоню, — потом спохватился. Что же я говорю, впрочем, каждый из них дал мне свой телефон, и я им свой, благо теперь он у меня был: я снял новую квартиру, не отремонтированную, зато с телефоном.
Я видел, как она опустила глаза, как зажглась изнутри, но не придал этому никакого значения. Другие юноши и девушки тоже находились в каком-то счастливом угаре, кричали: "И мне позвоните, и мне!" Я обещал, что всем позвоню, потому что жду от них самораскрытия, и вдруг я застыл на месте, увидев у Фарида на листе потрясающе серое с черным цветовое пятно, он вдохновенно размазывал это пятно, то и дело вертя головой, чтобы посмотреть на свое творение справа и слева, а потом вдруг застыл на месте и сказал, поглядывая на меня: "Это я вселенную изобразил".
Я показал студентам его работу и сам пришел в восторг, и привел в восхищение моих оторопевших зрителей:
— Иной раз из ничего возникает великое, — говорил я, абсолютно не сомневаясь в истинности своих слов. — Свобода тоже возникает из ничего, говорят философы. Ей ничего не предшествует. Нет никаких видимых причин. Она сама по себе. А подлинное искусство — это и есть настоящая свобода. Свобода духа. Свобода дерзновенной одержимости. Фарид, если тебе скажут, что в твоей "Вселенной" ничего нет, не верь им…
Собственно, я привел этот эпизод с Фаридом только лишь для того, чтобы подчеркнуть, что никакой особой индивидуальной работы у меня со Светланой не было. С другими я также общался на таком же эмоциональном уровне. Но только, я это чувствовал, у нее отклика было больше. Какая-то невидимая нить связывала меня с нею. О, я знал это ликующее щемящее чувство, которое может пробудить только красивая женщина! Моя Жанна в совершенстве владела этим мастерством. В свое время она захватила меня своей обворожительной щедростью, обволакивающей и низвергающей тебя в самые дальние потемки бессознательного. Я на мгновение ощущаю, как рождается, нарастает в Светлане этот теплый поток влечения, который берет истоки, бог весть, из каких совершенно неподвластных человеку, неуправляемых глубин, упрямо, бездумно и широко огибает тебя со всех сторон, сужая сферу твоей свободы, твоей рациональности, твоей самостоятельности. Ты уже не себе принадлежишь, а этому половодью теплых течений, и круговерть неосознанной чужой агрессивности уже несет тебя в ее сторону, и ты в ее власти, хотя она ничего и не сказала тебе. Я силюсь не поддаться ее неосознанно полыхающим чарам, обращаюсь к другим, а сам все равно веду диалог с нею и только с нею. Неожиданно она будто спохватывается, макает кисть в растворитель — мы пишем только маслом: больше простора и больше увлекательности! — и начинает новый пейзаж, и это вызов: раз ты испугался, вот тебе, я сама выйду из этой теплой волны, спрячусь от тебя в самые дальние мои дали, исчезну, и меня никто не увидит. Действительно, в комнате на мгновение становится совсем темно, тускло, все теряет на секунду свой очаровательно-мистический привкус, я лепечу что-то о важности вдохновения, но чувственная связующая нить уже утеряна, меня вообще уже никто не слушает, все точно оглохли, и я оглох, потому что сейчас я потерян, я вообще не существую. Слава богу, прозвенел звонок. Прощаясь, я специально не обращаю внимания на то, как там, в уголочке, зашевелился теплый комочек, отделился от стенки, блеснул в мою сторону бледноватой голубизной синих глаз и снова уткнулся в свой рисунок…
Я не боюсь новых подозрений
Случилось так, что праздники продлились около двух недель, и я, соответственно, не был в университете все это время. Позвонил Костя. Сказал, что он и кое-кто из ребят хотели бы мне показать свои рисунки, а заодно, если это возможно, посмотреть мой новый цикл "За решеткой". Я назначил время и продолжил работу над циклом, забыв о предстоящей встрече.
Каково было мое удивление, когда на пороге своей квартиры я увидел Костю и Светлану.
Я извинился за то, что в моем логове царил жуткий беспорядок. Дом подлежал сносу: стены обваливались, потолок в подтеках, полы выщерблены. Но огромная площадь квартиры без хозяев и без мебели позволяла мне видеть свою живопись как бы в движении. На стенах висели триптихи и холсты в разной цветовой гамме: коричневой, фиолетово-розовой, кобальто-синей и изумрудно-зеленой. В одной комнатке я сосредоточил свою "Белую живопись": так я назвал картины в светлых тонах, от золотисто-сероватого до палевых и розоватых оттенков; эта белая живопись как-то сама полилась из моего нутра. Меня поразило, что в этих моих полотнах нигде не просматривались белила. Раньше мне это было невероятно трудно: как бы я ни старался, а специфическая противная запыленность белил все равно кое-где давала о себе знать. А здесь белила абсолютно не чувствовались, как не ощущалась и чистота тонов — синего или сиреневого, коричневого или красного.
Светлана надолго застыла в этой комнатке. Она разводила руками как бы в намерении остановиться перед одним из холстов и не могла.
— Здесь как в храме — все одухотворено, — сказала она, думая о чем-то своем. Я наблюдал за нею. Костя курил в форточку. Он уже много раз видел мою живопись и теперь молчал.
— Есть какие-то вопросы? — спросил я у Светланы, когда она, тяжело вздохнув, заметалась по второму кругу от одного холста к другому.
— Очень много вопросов, но мне стыдно спрашивать. Наверное, я покажусь вам глупой.
— Ради бога, не стесняйтесь, — сказал я как можно доброжелательнее.
— Это все вы или главное заключается в вашей технике? — сказала она, показывая рукой на белые холсты.
— Замечательно. Если хотите, именно этот вопрос я постоянно задаю себе. Эти пейзажи родились у меня как бы подсознательно. Я даже не знаю, почему они такими получились. И теперь я думаю, если это я, то какой же я на самом деле.
— Вы хотите сказать, что в этих пейзажах, возможно, и не отражена ваша сущность?
— Мне кажется, что у человека баснословное количество сущностей. Сегодня одна, а завтра другая.
— Выходит, человек так непостоянен, что на него и положиться нельзя?
— Нет, я думаю, что основание этих сущностей абсолютно постоянное, а вот формы проявления разные…
— Значит, все-таки сущность одна, а не множество?
— Можно и так, — согласился я. — Но мы отвлеклись. Если говорить именно об этих пейзажах, то их сущность лучше, чем сущность моего "я".
— Почему?
— Потому что в этих пейзажах много света. Много интуитивного. А я безнадежно рационалистичен.
— Это же хорошо.
— Я у Бердяева вычитал такую мысль: "Любовь есть интуиция личности. Эту интуицию нужно иметь и о других и о себе. Нужно любить себя". Я не могу достичь ни интуиции, ни любви к себе, ни любви к тому, что я пытаюсь создать.
— Зато вы нас учите этому.
— Конечно, я вас учу лучшему, иному, чем то, что есть во мне. Я хочу, чтобы вы на несколько порядков превосходили меня. По-моему, Костя кое в каких вещах во многом превзошел меня.
— В каких это? — спросил Костя.
— Ну хотя бы в способности к самоограничению.
— Вы так считаете?
— Я это вижу. Вы собираетесь показать мне свои рисунки? — обратился я к Светлане.
— После того, что я увидела, мне стыдно показывать свои поделки. А вот стихи свои я вам покажу. Только не читайте вслух.
Я развернул тетрадь. С первых строчек повеяло болью, одиночеством, безысходностью. Костя вышел в коридор покурить.
— Неужто совсем так плохо?
— Совсем, — прошептала она.
— У вас же все есть. Молодость, красота, ум, силы, наконец…
— А кому это все нужно? Вы же говорили сами, если есть все, а нет любви, то ничего нет…
— Надо ждать.
— Вы же сами говорили, что молодость не терпит ожиданий, — улыбнулась Светлана.
За окном пылал закат. Солнце садилось, обливая яростной киноварью дома, деревья, небо.
— Вы видите солнце. Сейчас его не станет. А завтра оно снова явится и будет светить всем. Так и в жизни: сегодня кажется, что нет любви, а завтра любовь сама приходит к тем, кто умеет ждать.
