– Удачная мысль, – говорит женщина и великолепным почерком записывает свои координаты.
Из зоомагазина выходит Брэд и направляется ко мне.
– Перерыв у меня, – сообщает он с интонацией, с которой говорят «Перемирие». – Сколько у вас осталось?
– Два.
– Можно взглянуть?
Я вынимаю котят.
– Понимаю, что у нас вышла некоторая размолвка, – говорит Брэд. – Но если вы согласны ее забыть… я бы хотел этих двоих взять себе.
– Но вы же продаете котят, – говорю я. – И наверняка для вас есть скидка.
– Те, что мы продаем, они как инкубаторские. А вот эти – настоящие котята, выращенные с любовью. – Он протягивает руку, будто мы раньше не виделись. – Меня зовут Брэд. – Мне ничего не остается, как пожать ему руку. – Ну так как? Допустима вторая попытка?
– Надеюсь.
– Я всегда любил животных.
– Зачем бы иначе работать в зоомагазине?
– Когда мы жили в Аризоне, я работал в зоомагазине у дяди – в основном мы продавали ящериц. У меня самого есть ящерица «бородатый дракон», – говорит он, – но не вижу, чем это помешает коту. Дракон живет в большом отапливаемом террариуме. Они очень капризные, драконы.
– Вот уж не знал, что на свете есть одомашненные драконы.
– Ну а как же, – отвечает Брэд. – Так как?
– Забирайте, – говорю я и отдаю ему котят, картонную коробку и оставшиеся образцы.
– Я же их избалую невероятно, – вздыхает Брэд.
Выполняя свой долг, я записываю его фамилию, адрес и телефон и говорю, что на следующей неделе проверю и рассчитываю увидеть фотографии.
– Я очень благодарен, серьезно, – говорит Брэд. – И если я чем-то смогу вам быть полезным, только дайте знать.
– Спасибо, – отвечаю я, прищемляя себе палец, когда складываю стол, но в целом довольный, что удалось «завершить операцию» на радостной ноте.
Через парковку ползет полицейская машина. Вдали пропускает детей на перекрестке регулировщица школьного перехода. Она, распахнув руки, делает живой щит из своего тела, оранжевого жилета и форменной кепки, а дети струятся мимо, не замечая ее.
Я все думаю о пропавшей девушке. Не знаю, почему, но чувствую себя виноватым, будто я как-то с этой историей связан. Раньше у меня такого ощущения не бывало, и как-то оно вползает под кожу. Из-за женщины, встреченной возле «Эй-энд-пи», из-за Эшли, из-за Джейн, из-за того, что теперь я воспринимаю все острее, чем раньше, из-за того, что не могу перестать думать…
Мир вокруг меня такой новый, такой случайный и такой несвязный, что всех нас подстерегают опасности. Мы разговариваем в онлайне, мы друг друга френдим, когда даже не знаем, с кем говорим, мы трахаемся с незнакомыми. Мы почти все принимаем за отношения, за какую-то общность, а со своими родными, в своем реальном обществе мы беспомощны, нас замыкает накоротко, и мы сразу ныряем обратно в цифровую версию мира, потому что там легче, там мы и больше похожи на себя и ближе к нафантазированной версии себя самих, и оба эти варианта равноправны.
Я останавливаюсь возле «Старбакса». Внимательно рассматриваю постер, приклеенный к телефонному столбу снаружи. Это женщина из «Эй-энд-пи»? Вряд ли на самом деле, но я точно не знаю. Пытаюсь вспомнить, как она выглядела. Помню серовато-белокурые волосы – у пропавшей девушки тоже такие. Помню груди – они оказались больше, чем я думал, бледные, с красивыми голубыми жилками, будто древняя река под поверхностью кожи. Лицо было простое, невыразительное, а глаза синевато-серые.
Вот интересно: как вообще человек воспринимает другого человека?
На углу возникает телевизионный фургон, выдвигает вверх спутниковую тарелку.
Внутри в «Старбаксе» плачут девушки за стойкой. Очевидно, пропавшая тут летом подрабатывала, они все ее знают. Я выхожу, не выпив кофе, – очень уж тут печально.
На дорожку к дому я сворачиваю в совершенно уже мрачном настроении. Заношу в дом пустую переноску. Металлическая дверца кошачьего дома распахивается на ходу и снова захлопывается, прищемив мне палец. Я сделал ужасную вещь: взял то, что мне не принадлежит, – детей мамы-кошки – и отдал чужим людям.
Вхожу с пустыми руками. Кошка подходит, обнюхивает меня, проверяет переноску, и до нее будто доходит. Она удаляется под диван. Тесси даже не дает себе труда встать, пока я не ставлю перед ней ужин.
Шестичасовые вечерние новости начинаются с экстренного сообщения – о пропавшей девушке. Хизер Райан, двадцати лет, приехала домой на уик-энд навестить родителей. «Сообщается, что Райан вчера вечером вышла на пробежку и не вернулась. Согласно заявлению полиции, родственники особенно обеспокоены тем, что у девушки есть некоторые проблемы и что последние дни она принимала новое лекарство в связи с травмой головы, полученной при игре в баскетбол. Часто говорят о травмах в футболе у мужчин, но сейчас, когда и в женском спорте конкуренция становится более жесткой, травмы подобного рода бывают все чаще. Прошлой осенью во время баскетбольного матча в Ледюк-колледже она получила удар…»
Репортер продолжает трещать, пока на экране показывают запись, как мяч отскакивает от головы Хизер, голова резко дергается влево, а другая девушка в это время сбивает Хизер с ног.
– Подобные многократные сотрясения мозга нас настораживают, – говорит врач, к которому обратились за комментарием. – Эти повторяющиеся удары мозга о внутренние стенки черепа.
Репортер заканчивает обращением:
– Если кто-то видел Хизер или что-либо знает о ней, звоните по нашей «горячей линии».
Вот как. Значит, у пропавшей девушки – проблемы? А какие? Она не может назвать свое имя? Или живет в каком-то замутненном состоянии сознания? И кто – или кем была – эта женщина из «Эй-энд-пи»? Что-то в ней было странное, во всей этой встрече, что-то такое, что она подчеркнуто избегала мне рассказывать. Должен ли я кого-то проинформировать, позвонить по этой «горячей линии» и оставить свои жалкие признания?
Я обдумываю мучающий меня вопрос и решаю, что все это игра моего воображения, и девушка, с которой я встретился, на пропавшую совсем не похожа. Я пытаюсь сделать набросок, воссоздать то, что помню. Рисую какой-то овал в качестве головы, потом шею – я помню, она длинная, – потом плечи и ниже, но на самом деле запомнились мне только груди. Рисую их снова и снова, а потом возвращаюсь, пытаюсь восстановить шею, голову, лицо. Интересно, остался ли образец ее ДНК на банке с дижонской горчицей. У меня на органе должны бы остаться, но я с тех пор не раз мылся в душе. Вспоминаю все, что она говорила и делала, думаю про украденный телевизор, про товары у нее в магазинной тележке, замечание насчет торта с глазурью и без. Вот непонятно – похоже ли было, что она потерялась? И еще интересно, не могут ли ко мне заявиться для снятия отпечатков с мебели? Вывожу Тесси на прогулку, обхожу дом и двор, думая, не прячется ли кто-нибудь здесь поблизости.
Все время крутится мысль: как это девушка могла вот только что быть, а в следующий миг пропасть? Как вообще можно украсть человека? Применить физическую силу? Психологически переиграть? Дело тут в том, что женщины, мальчики и девочки слабее взрослых мужчин, которые их просто хватают и тащат на другой край земли? И это происходит в какой-то темной воронке, в проломе реальности, будто открывается дверь на темную сторону и кого-то туда затягивают?
К восьми часам я довел себя до лихорадки, волнуясь о пропавшей девушке, обо всех девушках, где бы они ни были, а заодно и о котятах. Хорошо ли им – или же они в своих новых домах плачут и царапаются, готовые отдать что угодно, лишь бы вернуться в безопасный мир, где есть Мама?
Как мы вообще выживаем? Любой из нас?
В четверть девятого я уже не могу больше выносить собственный душевный раздрай и звоню Эшли в школу – просто проверить, как она там.
Там какое-то замешательство: ее нет. Я прошу позвать ее соседку по комнате, та передает меня воспитательнице общежития, которая мне рассказывает, что школа решила переселить Эшли.
– Я думала, вы знаете, – говорит она мне.
– Понятия не имел.
– Она сейчас живет вместе с одной преподавательницей. Дать вам номер?
Я звоню на номер, попадаю на автоответчик, оставляю сообщение. Через несколько минут Эшли перезванивает, и голос у нее напряженный.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Ничего не случилось, – отвечаю я. – Хочу узнать, как ты там.
– Ты обычно не звонишь вне графика.
– Сюрприз. – Что-то не так у Эшли, по голосу слышно. – Я тебя ни от чего важного не оторвал?
– Нет-нет, – говорит она. – Я как раз сейчас уроки делаю.
Врать она не умеет совершенно, но я не подаю вида.
– Что сегодня было на ужин?
– Рыба, по-моему.
– А что за рыба?
– Не знаю. С таким соусом, желто-оранжевым.
– И ты ее ела?
– Нет.
– А что ты ела?
– Был вегетарианский вариант: фаршированные ракушки и салат.
– А остальное все в порядке?
– Вроде бы да, – отвечает она.
