— Вот Виктор нам покажет.
— Так поехали же! Вперед!
Выскочив из машины, Дин пожал Виктору руку. У бензоколонки околачивалась компания сияющих улыбками парней. Все они были в соломенных шляпах с обвисшими полями, а половина — босиком.
— Старина, — обратился Дин ко мне, — скажи, славный способ провести денек? Куда спокойнее, чем играть в Денвере на тотализаторе! Виктор, у тебя есть девочки? Где? A donde? — громко повторил он по-испански. — Врубись-ка, Сал, я говорю по-испански!
— Спроси его, нельзя ли здесь раздобыть немного травки? Эй, малыш, есть у тебя ма-рии-уа-на?
Малыш с серьезным видом кивнул:
— Факт, только через время, друг. Идти со мной.
— Ииии! Ура! Ого-го! — завопил Дин. Сна у него не было уже ни в одном глазу, он подпрыгивал от нетерпения на этой сонной мексиканской улице. — Все, поехали!
Я угощал собравшихся парней сигаретами «Лаки Страйк». Мы доставляли им несказанное удовольствие, особенно Дин. Размахивая друг перед другом сложенными чашей ладонями, они без умолку тараторили, то и дело упоминая этого тронутого американца.
— Подумать только, Сал, они же говорят о нас, они все секут! Боже мой, что за мир!
Виктор сел к нам в машину, и мы, кренясь на сторону, отползли от бензоколонки. От этой суматохи проснулся доселе безмятежно спавший Стэн Шефард.
Доехав до самой пустыни на другом конце города, мы свернули на изрытую колеями грунтовую дорогу, где машина принялась подпрыгивать пуще прежнего. Впереди показался дом Виктора. Он стоял на краю поросшей кактусами низины, в тени немногочисленных деревьев — ни дать ни взять глинобитная коробка из-под печенья. Во дворе слонялись без дела несколько человек.
— Кто это? — вскричал охваченный волнением Дин.
— Мои братья. Мать тоже там. И сестра. Моя семья. Я женат, живу в центре.
— А как же мать? — Дин даже вздрогнул. — Что она скажет насчет марихуаны?
— О, она мне ее добывать.
Мы остались в машине, а Виктор вылез и вприпрыжку помчался к дому. Там он сказал несколько слов старухе, и та проворно повернулась, удалилась в садик и принялась собирать сухие ветки и листья марихуаны, которые уже были сорваны с кустов и брошены сушиться на солнце пустыни. Братья Виктора тем временем, улыбаясь, сидели под деревом. Они хотели подойти и познакомиться с нами и искали в себе силы подняться и дотопать до машины. Виктор вернулся с обворожительной улыбкой на лице.
— Старина, — сказал Дин, — этот Виктор — милейший, бесподобнейший и самый безумный дикарь из всех, что мне попадались в жизни. Ты только погляди на него, погляди, как он идет спокойно, не спеша. В здешних краях ведь некуда торопиться.
В машину задувал ровный, назойливый ветер пустыни. Было очень жарко.
— Видеть, как жарко? — спросил Виктор, усаживаясь на переднее сиденье рядом с Дином и показывая пальцем на раскалившуюся крышу «форда». — Вы курить ма-рии-гуана, и больше не жарко. Вы подождать.
— Да, — сказал Дин, поправляя темные очки, — я подождать. Непременно, Виктор, дружище.
Немного погодя к нам семенящей походкой приблизился высокий братец Виктора с кучкой травы на газетном листе. Вывалив кучку Виктору на колени, он небрежно оперся о дверцу машины, кивнул, улыбнулся и произнес: «Привет!» В ответ Дин тоже кивнул и любезно улыбнулся. Никто ничего не говорил, и это было просто чудесно. Виктор приступил к изготовлению самокрутки невиданных размеров. В конце концов он скрутил (из простой оберточной бумаги) нечто напоминающее сигару «Корона», только с травкой. Просто гигантскую. Дин в изумлении таращил на нее глаза. Небрежно прикурив, Виктор пустил самокрутку по кругу. Затягиваться этой штуковиной было все равно что глубоко дышать, сунув голову в дымоход. При этом в глотке проносился сильнейший порыв обжигающего ветра. Мы задержали дыхание и почти одновременно выпустили дым. Одурели все мгновенно. Пот на лбу застыл, и мы вдруг оказались на взморье в Акапулько. Я посмотрел в заднее окошко машины. Еще один, самый чудной из братьев Виктора — высокий индеец перуанского типа с лентой, переброшенной для украшения через плечо, — стоял, прислонясь к столбу и улыбался, не решаясь подойти и пожать нам руки. Казалось, машину обступили сплошные братья: с Диновой стороны возник еще один. А потом произошло нечто еще более странное. Все окосели настолько, что обычные условности были начисто отброшены и мысли наши сосредоточились на самом главном, а главным тогда было то, какими диковинными кажутся друг другу американцы и мексиканцы, которых судьба сводит в пустыне. Мало того — диковинной казалась сама возможность видеть в такой непосредственной близости лица, пористую кожу, мозолистые пальцы и сводимые смущением скулы, принадлежащие совсем другому миру. Вот братья-индейцы и принялись вполголоса разбирать нас по косточкам. Мы видели, как они нас оценивающе разглядывают, как сравнивают полученные впечатления, как обсуждают наши недостатки, пытаясь одновременно их оправдать: «Да, да». А мы с Дином и Стэном в это время по-английски перемывали косточки им.
— Нет, вы только полюбуйтесь на того нелюдимого братца, что остался сзади! Он ведь ни на шаг не отошел от своего столба, а с лица у него так и не сходит эта радостная и до смешного застенчивая улыбка! А тот, что здесь, слева от меня, он постарше, поуверенней в себе, но ему грустно, точно он сбит с панталыку, точно он — очутившийся в городе бродяга. А вот Виктор — тот благородный женатик… Сами видите: ни дать ни взять царь египетский. Да, ребятишки что надо! Таких мне еще видеть не доводилось. Смотрите, как азартно они о нас спорят. Точно так же, как и мы о них, однако разница все-таки есть. Им, наверно, любопытно разобраться в том, как мы одеты, — впрочем, как и нам, — но вдобавок их интересует, что за диковинки мы храним в машине, почему так по-чудному смеемся — совсем не так, как они, а может, даже и то, как мы по сравнению с ними пахнем. Как бы то ни было, я бы все на свете отдал, только бы узнать, что они о нас говорят. — И Дин попытался: — Эй, Виктор, что сейчас сказал твой брат, старина?
Виктор устремил на Дина печальный взгляд своих осовелых карих глаз:
— Да, да.
— Нет, ты не понял вопроса. О чем вы говорите, ребята?
— О, — в крайнем смятении отозвался Виктор, — ты не нравится этот маргуана?
— Да нет, все чудесно! О чем вы говорите?
— Говорить? Да, мы говорить. Вам нравится Мексика?
Трудно было столковаться, не найдя общего языка. И все снова притихли, успокоились и принялись балдеть, попросту наслаждаясь веющим из пустыни ветерком. Каждый погрузился в вековечные раздумья, свойственные его национальности, расе и индивидуальности.
Настал черед девушек. Братья не спеша ретировались на свое место под деревом, мать наблюдала за происходящим, стоя у освещенного солнцем входа в дом, а мы, подпрыгивая на ухабах, медленно направились обратно в город.
Однако подпрыгивание это не причиняло нам больше никакого беспокойства. Напротив, трудно было вообразить себе более приятное и изысканное путешествие: изрытая дорога представлялась нам волнами синего моря. Неестественный, отливающий золотом румянец покрывал лицо Дина, когда он растолковывал нам, что пора наконец понять, как здорово работают рессоры, и именно такой ездой и надо наслаждаться. Вот так мы скакали и скакали, и даже Виктор понял и рассмеялся. Потом он показал налево, на дорогу, по которой надо ехать к девушкам, и Дин, посмотрев туда с неописуемым восторгом, наклонился влево, резко крутанул руль и плавно, уверенно помчал нас к цели, внимая тем временем попыткам Виктора заговорить и церемонно и высокопарно произнося:
— Да, конечно! У меня нет ни малейшего сомнения! Безусловно, старина! О, в самом деле! Ну и ну! Красота! Это же моя заветная мечта! Разумеется! Да! Продолжай, прошу тебя!
Виктор говорил серьезно, с неподражаемым испанским красноречием. В один безумный миг мне показалось, что Дин понимает каждое его слово и причиной тому лишь необузданная интуиция да внезапное гениальное наитие, непостижимым образом ниспосланное ему собственным страстным ликованием. И еще в тот самый миг он был так похож на Франклина Делано Рузвельта — некий обман моего горячечного зрения, бред воспаленного мозга, — что я привстал на сиденье с открытым от изумления ртом. Сквозь мириады игл неземного сияния тщился яразглядеть облик Дина, а Дин был похож на Бога. Я был так одурманен травкой, что пришлось откинуть голову на спинку сиденья. От постоянных подпрыгиваний машины по моему телу пробегала дрожь исступленного восторга. Я гнал от себя самую мысль о том, чтобы выглянуть в окошко и посмотреть на Мексику, — а мысль эта тоже прочно засела у меня в голове, — с тем содроганием, с каким в страхе перед слепотой отводят глаза от манящего своей таинственностью, набитого сокровищами сундука. Но глаз отвести невозможно, монет и драгоценностей столько, что сразу и не унести. У меня перехватило дыхание. Я увидел золотые струи, льющиеся с небес прямо на ветхую крышу нашей многострадальной старой машины, они лились у меня перед глазами и проникали даже в глубь моих глаз. Золото было всюду. Я выглянул в окошко на нагретые, залитые солнцем улицы, увидел в дверях дома женщину, и мне почудилось, что она прислушивается к каждому нашему слову, кивая при этом сама себе, — обычные параноидные галлюцинации, вызванные травой. А золотой поток все не иссякал. Долгое время не сознавал я своим помутненным рассудком того, что мы делаем, и пришел в себя лишь тогда, когда выбрался из пламени и забвения, словно пробудившись ото сна и попав в реальный мир, а может, и в сновидение — из пустоты. И тогда мне сказали, что мы подъехали к дому Виктора, а сам он уже стоит у дверцы машины с маленьким сынишкой на руках и показывает его нам:
