Была середина августа, самый жаркий день за все лето. В спокойном серебристом море отражалось бесцветное, затянутое дымкой небо. Впустив Катерину в дом, Павлина налила ей на кухне прохладительного.
– Ты хорошо себя чувствуешь? Что-то ты какая-то молчаливая.
– Все хорошо, Павлина. Просто очень уж душно сегодня.
– И больше ничего, правда? Я уж думала, с тобой что-то случилось. У кириоса Гургуриса все в порядке?
– Да, – неловко ответила Катерина. Она не хотела нарушать данное себе обещание: терпеть и не жаловаться. – Все хорошо.
Молодая женщина встала, ей хотелось поскорее сбежать от расспросов Павлины.
– Можно, я пойду к кирии Комнинос?
Она пошла наверх с двумя платьями в руках и увидела, что Ольга стоит на верхней площадке.
– Здравствуйте, кирия Комнинос, – сказала Катерина, стараясь изобразить веселость.
– Доброе утро. Пойдем в гардеробную?
Катерина пошла за ней и вскоре уже намечала булавками швы и замеряла длину рукавов и подола. Обычно они непринужденно болтали во время этих примерок, но, видя, как нахмурены у Катерины брови, Ольга не решалась начать разговор.
Ей не хотелось совать нос в чужие личные дела, однако без слов ясно было: что-то не так, Катерина несчастлива. Инстинкт подсказывал Ольге, что это как-то связано с Григорисом Гургурисом. Этот надменный, самоуверенный человек, который не раз сидел за ее обеденным столом и хохотал над своими же глупейшими шутками, наверняка повинен в том, что грусть заволокла Катеринино лицо, словно облако. Ольга знала, что такое несчастливый брак, и ей было знакомо это выражение молчаливого отчаяния. Втайне она чувствовала, что у нее много общего с этой молодой женщиной. Обе совершили одну и ту же ошибку, и для обеих она обернулась пожизненным приговором.
Катерина подняла глаза от своей работы и заметила на тумбочке фотографию Димитрия в рамке. В точности такая же, как та, что Павлина дала ей, – единственная его фотография во всем доме на улице Ники.
Ольга заметила, куда смотрит Катерина.
– Он был очень красивый, правда?
– Да, – нерешительно ответила Катерина. – Очень. И храбрый.
В глазах у нее блестели слезы. Сейчас она смотрит на лицо человека, который отважно сражался против немцев, а ночью будет спать в одной постели с тем, кто охотно жил бы при немцах и дальше. С коллаборационистом. Ее душил стыд.
В следующие недели Катерина еще несколько раз приходила к Комниносам. Павлина каждый раз пыталась добиться от нее, отчего она так несчастна, но модистра отмалчивалась.
Прошло уже больше двух лет со дня гибели Димитрия, и Ольга перестала носить траур. Однажды Катерина была у нее и разглаживала новую юбку, светло-голубую в горошек.
– Правда, приятно надеть что-нибудь цветное? – спросила Катерина.
– Не знаю даже, – ответила Ольга. – Непривычно как-то.
Тут в дверях спальни возникла Павлина, вся красная. Она бежала по лестнице бегом и теперь задыхалась от быстрого подъема и от избытка чувств.
– Кирия Комнинос… Мне нужно вам что-то сказать. Кое-что случилось.
– Павлина! Что такое? В чем дело?
– Ничего страшного. Но это невероятно. Просто невероятно.
– Павлина, да говори же! – В голосе хозяйки звучало нарастающее недовольство.
Катерина застыла, слегка смущенная, с юбкой в руках. Служанка стояла в дверях, так что незаметно выйти было нельзя.
– Не знаю, как вам и сказать… н-но это…
– Павлина, в чем дело?! – Ольга начала уже выходить из себя.
Служанка и в самом деле вела себя чрезвычайно странно, а теперь залилась неудержимыми слезами. Трудно было понять, от радости или от горя.
– Я знаю, что он умер. Но…
Катерина увидела, что за спиной Павлины стоит кто-то еще. Какой-то мужчина.
Ольга лишилась чувств. Катерина первой выговорила это имя.
– Димитрий? – произнесла она, чувствуя, как слезы текут по лицу.
– Да, это я.
Когда мать пришла в себя, сын сидел рядом с ней на кровати.
– Прости, что я так неожиданно, – сказал он. – Хотел сначала написать, но решил, что это слишком опасно. Вот и пришел так…
Мать и сын долго не разжимали объятий. Потом Димитрий повернулся к Катерине, поднес ее руки к губам и поцеловал.
– Моя Катерина, – сказал он.
– Ну и напугал же ты нас, – откликнулась она. – Но я так рада тебя видеть.
Павлина пошла вниз, чтобы принести Ольге воды, и вернулась с четырьмя стаканами.
Кирия Комнинос полулежала, откинувшись на подушки, а остальные расселись вокруг кровати на низеньких стульях с мягкой обивкой.
– Но мы же получили письмо… от коммунистического руководства, – сказала Ольга. – Как они могли так ошибиться?
– Может, это и не они, мама, – осторожно произнес Димитрий. После секундного молчания он спросил, когда придет отец.
– Он в отъезде. Собирается покупать шелковую фабрику в Турции, – ответила Ольга.
Несколько часов Димитрий рассказывал матери о последних событиях – так, как он их видел. Как ни хрупко было ее здоровье, он не мог скрывать от нее правду.
Он рассказал, где был с тех пор, как сформировалась Демократическая армия, и том, о чем не упоминали газеты в репортажах о все не стихающей гражданской войне. Многое он все же опускал, однако признался, что видел достаточно ненужной жестокости и что ему часто приходилось лечить жертв с обеих сторон. Когда речь шла о больных или умирающих, он старался не делать различия. Боль есть боль, от нее все страдают одинаково.
– Не знаю, что будет дальше, – говорил он. – Сейчас-то для нас дела складываются неплохо. Я стараюсь делать все, что в моих силах. Люди гибнут, это отвратительно и бессмысленно – но я не могу сейчас все бросить. Я все-таки считаю, что правые должны уступить часть власти левым.
– А что там с этими детьми? – спросила Павлина. – Мы читали, будто бы их отобрали у родителей и отправили в коммунистические страны. Это правда?
– В основном пропаганда, но частично правда, – ответил Димитрий. – Однако это делалось, чтобы спасти детям жизнь, а не навязать им какие-то взгляды.
– Твой отец был уверен, что ты коммунист, – сказала Ольга. – А для него коммунисты – это самое страшное зло, которое пытается захватить страну.
– Там много убежденных коммунистов, мама, но я к ним не принадлежу, – мягко сказал Димитрий. – И я не собираюсь уезжать ни в какую коммунистическую страну. Греция – моя родина, я за нее сражался все это время.
День клонился к вечеру, а они вчетвером так и сидели в спальне. Павлина исчезала и появлялась с полными тарелками еды, и всем казалось совершенно естественным, что Катерина тоже здесь, с ними. Ольга невольно заметила, что к модистре вернулась забытая улыбка. Когда она смотрела на Димитрия, ее глаза сияли.
Боя часов было не слышно за разговором, но вот Павлина опять пошла вниз и оставила дверь открытой. Катерина сосчитала удары.
– Мне надо идти, – охнула она.
– Зачем же так сразу? – спросил Димитрий. – Я тоже скоро пойду.
– Нужно успеть приготовить ужин, – сказала молодая женщина. – А я еще и мяса не купила.
– Евгения ведь, я думаю, не рассердится?
– Я не про Евгению, – еле слышно проговорила Катерина. – Я теперь замужем.
– Замужем! – воскликнул Димитрий, и это слово на миг словно повисло в воздухе; в голосе мужчины явно послышалась нотка растерянности.
Катерина заметила, как он бросил быстрый взгляд на ее руки (на правой, на безымянном пальце, блестело обручальное кольцо), словно хотел убедиться, что она говорит правду. Если бы можно было сорвать это кольцо и выбросить в открытое окно, она бы так и сделала. Но теперь поздно.
– Ну, в общем, – неловко пробормотала она, – мне надо идти. Надеюсь, ты вскоре приедешь еще.
Женщина тихо вышла и почти побежала домой, задержавшись на минуту только в лавке мясника. В душе ее боролись противоречивые чувства.
Гургурис был уже дома.
– Вижу, милая моя, – проговорил он с тихим сарказмом в голосе, – кирия Комнинос попросила тебя заодно и шторы сшить?
– Извини, – сказала Катерина. – Мы заговорились. Время как-то незаметно пролетело.
– А ужин?! Об ужине ты подумала?! – закричал он. – Я прихожу с работы усталый, а дома пусто! И ужина нет!
– Я же сказала, извини, – кротко повторила Катерина.
– Надеюсь, ваш разговор того стоил, – прошипел он, – потому что Григорис не очень-то любит чистить картошку и резать салаты.
Гургурис часто хватал ртом воздух – гнев давался ему нелегко. Легкие у него были не те, чтобы на одном дыхании осилить такие тирады, и он запыхался.
– Мне нехорошо, – бросила через плечо Катерина, положила пакет с мясом на приставной столик, выбежала из комнаты и бросилась наверх, в ванную. Она знала, что гнаться за ней по лестнице он не станет. Такому жирному это не под силу.
