— Вот вам мой совет. — Он повернулся к Лайзе. — Назначьте им двести тысяч долларов в год до двадцатилетия близнецов. Половину должна получать на жизнь Серафина, остальные пусть идут на счет в банке, чтобы обеспечить образование будущим детям и ее сыну…
— Да ну?!
— Да, о нем нельзя забывать. Настаивайте на этой сумме, а если клиенты Хавершема, то есть Даванали, откажутся или начнут торговаться, скажите, что вы забыли про свои выдумки с банком спермы и клятвенными обещаниями, и пригрозите передать дело в суд, потребовать, чтобы детям дали фамилию отца и все прочие права.
— Мне нравится ваш ход мыслей, — сказала Лайза, но добавила с сомнением: — Только вот примут ли они такие условия, сумма гораздо больше той, что они сами посулили.
— Сделайте, как я сказал. Между прочим, попробуйте намекнуть миссис Даваналь, что это я подал вам такую идею. Это может помочь.
Лайза пристально посмотрела на него и, кивнув чуть заметно, сказала:
— Спасибо.
Всего сорок восемь часов спустя телефонный звонок Лайзы Кейн застал Эйнсли дома. Она говорила до крайности возбужденно:
— Просто невероятно! Мы с Серафиной только что из конторы Хавершема. Они на все согласны! Никаких споров, никаких возражений! Приняли все, как я… Нет, как вы изложили.
— О, я уверен, что это целиком ваша заслуга.
Но Лайза не слышала.
— Серафина здесь рядом и просит передать, что вы — чудо. Я тоже так думаю!
— А вы сумели довести до сведения миссис Даваналь, что…
— Да! Майк Джаффрус сразу ей позвонил. Через него она просила передать, что хочет с вами увидеться. Просила, чтобы вы позвонили ей домой и назначили время, — она замялась, но любопытство пересилило. — Между вами что-то есть?
Эйнсли рассмеялся.
— Ничего, если не считать маленькой игры в кошки-мышки.
— Пора бы мне усвоить простую житейскую истину, — сказала Фелиция Даваналь, — что нельзя излишне откровенничать с проницательными детективами да еще из бывших священнослужителей. Слишком дорого обходится разговорчивость.
Она приняла Малколма Эйнсли в той же гостиной, что и прежде, но только теперь усадила в точно такое же удобное кресло, в какое уселась в полуметре от него сама. Она была все так же восхитительна, но вела себя более свободно, потому, вероятно, что самоубийство Байрона не было больше тайной и ей не приходилось держать в уме заранее заготовленные ответы на трудные вопросы.
— Как я понял, вы собрали обо мне справки? — усмехнулся Эйнсли.
— У меня на телеканале есть свой следственный отдел, весьма эффективный.
— Так, стало быть, это ваши детективы сумели отыскать карманную мелочь, чтобы уладить дело?
— Гол! — Она откинулась в кресле и рассмеялась. — Малколм… Вы позволите вас так называть? Должна вам сказать, Малколм, что вы нравитесь мне все больше и больше. Да и характеристика, которую подготовили по моей просьбе, составлена в самых лестных для вас выражениях. Но я никак не могу найти ответа на один вопрос.
— Какой же, миссис Даваналь?
— Пожалуйста, зовите меня просто Фелицией.
Он коротко кивнул в знак согласия. Обостренной интуицией он уже предчувствовал, куда заведет их этот разговор, и не был до конца уверен, как ему себя держать.
— Мне интересно, почему вы до сих пор полицейский? У вас ведь есть все, чтобы добиться в жизни гораздо большего.
— Мне нравится быть полицейским, — сказал он и, слегка споткнувшись, добавил: — Фелиция.
— Но это же очевидный нонсенс! Вы получили блестящее образование, имеете ученую степень, написали фундаментальный труд по истории религий…
— Я выступал только соавтором, и было это уже давно.
Фелиция только отмахнулась от его возражений и продолжала:
— Все указывает на то, что вы — личность думающая. И потому у меня есть предложение. Почему бы вам не перейти работать в фирму Даваналей?
— В каком же качестве? — Эйнсли был удивлен.
— Ах, я пока точно не знаю. Я еще ни с кем не консультировалась. Но нам всегда нужны незаурядные люди, и если только вы согласитесь, мы подберем должность, которая будет соответствовать вашим способностям. — Эти слова сопровождались мягкой улыбкой. Потом Фелиция потянулась и кончиками пальцев прикоснулась к руке Эйнсли. В этом легком, как паутинка, жесте заключался вполне читаемый намек, заманчивое обещание. — Но я уверена, что какой бы пост вы ни заняли, мы сможем стать ближе друг другу. — Она провела кончиком языка по губам. — Если вы этого захотите, разумеется.
Эйнсли уже хотел этого, человек слаб, должен был он признаться сам себе. На мгновение желание обдало его внутренним жаром. Но затем в нем заговорил прагматик. Вспомнились слова Бет Эмбри: «Фелиция просто пожирает мужчин… Если ты ей хоть немного понравился, она от тебя так не отстанет… Медок у этой пчелки сладок, но и жалит она пребольно».
Ужалит она его или нет, но было заманчиво дать Фелиции соблазнить себя, утонуть в этом меду, а дальше — будь что будет. С Эйнсли это уже произошло однажды, и он нисколько не сожалел о своей связи с Синтией даже сейчас, когда знал, чем расплатился за наслаждение. Там, где замешана страсть, здравый смысл отступает. В свое время он часами выслушивал людские исповеди, которые подтверждали это. Однако в его судьбе, решил он, романа с Синтией вполне достаточно. Карен ждет второго ребенка, и только безумец мог сейчас очертя голову броситься в объятия необузданной Фелиции.
Он протянул руку и пальцами коснулся руки Фелиции, как это только что сделала она.
— Спасибо. Вероятно, мне когда-нибудь придется пожалеть об этом. Но я хотел бы оставить в своей жизни все как есть сейчас.
Фелиция умела скрывать свои чувства. Все еще улыбаясь, она поднялась и подала ему руку для прощального пожатия.
— Кто знает? — сказала она. — Наши пути могут пересечься когда-нибудь еще раз.
По дороге к себе в отдел Эйнсли был несколько озадачен, когда вспомнил, что «дело Даваналя» длилось только семь дней. Он с нетерпением ждал сейчас отчета Руби Боуи.
Руби Боуи потребовалось ровно одиннадцать дней, чтобы установить, правду ли сказал Элрой Дойл, когда «исповедался» перед Малколмом Эйнсли. Был ли Дойл убийцей супругов Эсперанса и Икеи? — ответа на этот вопрос у нее не было до самого последнего, одиннадцатого, дня.
Но даже при утвердительном ответе оставался еще один, самый важный вопрос: если Дойл сказал правду об убийстве Эсперанса и Икеи, значит ли это, что он не лгал, когда яростно отрицал свою причастность к убийству городского комиссара Майами Густава Эрнста и его жены Эленор? Поверить ему в этом означало признать, что настоящий убийца все еще разгуливает на свободе.
Боуи начала свое расследование с визита в солидное здание на Двадцать пятой Северо-Западной улице, где располагалось управление полиции округа Дейд — непосредственные соседи полиции Майами. Первым делом ей нужно было установить, работает ли там все еще тот детектив, что вел следствие по двойному убийству семнадцать лет назад.
— Это было еще до меня, — сказал ей лейтенант, руководивший отделом расследования убийств. Потом он протянул руку к полке, на которой в алфавитном порядке выстроились папки. Взяв одну из них, он принялся листать содержимое. — Так, посмотрим, что у нас здесь… Есть, нашел! Эсперанса, Кларенс и Флорентина, убийство не раскрыто, дело официально все еще числится за нами. Что, собираетесь снять с нас этот висяк?
— Похоже, что такой шанс есть, сэр. Но мне для начала хотелось бы побеседовать с тем, кто возглавлял расследование.
Лейтенант еще раз справился с документом, лежавшим перед ним на столе.
— Это был Арчи Льюис, шесть лет как вышел на пенсию, перебрался куда-то в Джорджию. Дело по наследству досталось Рику Кроули. Придется вам довольствоваться разговором с ним.
Скоро она сидела перед лысеющим весельчаком, детективом Кроули.
— Да, я внимательно изучил все материалы, — сказал он. — По моему мнению, там не за что даже зацепиться. Дохлое дело.
— Вероятно, вы правы, и все же…
Боуи рассказала ему о том, как Дойл признался в убийстве Эсперанса, упомянув при этом, что признание все еще подвергается сомнению.
— Мне необходимо ознакомиться с материалами следствия и посмотреть, нет ли там чего-нибудь в подтверждение показаний Дойла.
— И что потом? Воскресите этого типа и предъявите ему обвинение? Ладно, ладно, шучу. Давайте покопаемся в досье вместе.
Кроули провел Руби в помещение архива. Пухлая, выцветшая от времени папка с делом Эсперанса попалась ему под руку уже во втором шкафу, который он открыл в ее поисках. Сев за стол, он разложил перед собой материалы, несколько минут изучал их, потом объявил:
