Тем временем Петербург предъявляет себя в качестве «вообще Города», а Город вечно разыгрывает драму встречи с Другим, попросту это главный городской сюжет. Цивилизуя обитателей, Город свою драму маскирует. Общеупотребимая внешность («Так теперь носят!»), вежливость и хорошие манеры («Будьте добры!»), полиция («Буду стрелять!») — все это социальные одежды, пеленающие человеческую природу. Фильм «Прогулка» предъявляет досоциальное: встреча мужчины и женщины, борьба самцов за продолжение рода, выбор самкой наилучшего производителя. Нравится это нам, гуманистам, или нет, подобные стратегии поведения отрабатывает всякий человек, кроме монахов и святых. И кино обязано этим заниматься. Город тем временем мерцает у героев за спиной, напоминая, что такая откровенность разрешена только на полтора часа. Только в зрительном зале, на разоблачительном сеансе.
К великому сожалению, Учитель не удержался и за пятнадцать минут до конца песню безнадежно испортил. Не без помощи своего постоянного драматурга. Внезапно язык тел сменяется «хитроумным сюжетом». Оказывается, у нее, капризной, есть новый русский любовник, которому она взялась доказать, что может, не присаживаясь, гулять несколько часов. А зачем? Затем, что хочет пошататься по Тибету, а «новый русский» полагает: девчонка не выдержит, ибо привыкла лениться по ресторанам. Двое случайных парней нужны были в качестве свидетелей ее неутомимости…
Господи, как я ругался! Нет, конечно, знал, что авторы не сумеют достойно разрулить сюжет, но чтобы такой книжный бред! Неужели этот бред способен отменить впечатляющую биологию Пеговой и ее партнеров?! Вы знаете, да! Героиня переоделась, потускнела, превратилась в набитую дуру. Смотреть на нее стало противно: куда что девалось? А попросту картонный сюжет навалился всей тяжестью своих мертвых слов на хрупкое человечье тело и переломил телу хребет. Едва Ирина Пегова окончательно выделилась из трио и стала главной героиней, олицетворяющей вполне живой и актуальный сюжет «женской победы», ее нагрузили тупой гуманистической идеологией.
Под занавес нам объясняют, что даже в мире буржуазного чистогана «Просто Любовь» жива: какая-то парочка целуется на фоне бездушных бутиков и новорусских разборок. Вот эта «Просто Любовь» и есть новый герой картины. Такова литературная стратегия, в кино «Просто Любви» не бывает! В кино есть отношения одного тела к другому, их встреча, их борьба.
В книге, да, пишется по-простому: «Наташа (не) полюбила Петрушу и от него понесла (еле унесла ноги)». Но на телесном уровне реальный человеческий контакт — проблема, ибо тело конечно, ибо оно — сосуд страданий, ибо человек — рана природы. Проблема, сопряженная с потом, кровью, слизью, томлением, тоской, учащенным дыханием, прикосновением и, не исключено, болью.
Как это может быть?! Почему взрослые люди с женами, флиртами, семьями, детьми, отрицая реальный опыт, завершают все абстрактным заклинанием?! А много читали книжек. В этом смысле между Дуней Смирновой и Эдуардом Лимоновым — никакой разницы. И та и другой — идеологи, жертвы позднесоветской эпохи Большого Досуга. Что-то вроде Большого Взрыва, только пострашнее. Их неизменный протагонист — «книжная идея». Навряд ли оригинальная.
Потому — что книжная, потому — что мертвая.
(5) В авторитетном журнале читаю интервью крупного историка, посвященное вызовам XXI века и глобализации. Любопытно, неангажированно, трогает. И вдруг: «Как сказал Юрий Трифонов…» Дальше — необязательная банальность, простите, фенечка.
Недоумеваю: зачем? Разве известный советский писатель всерьез занимался проблемой глобализации? Разве его реплика хоть что-нибудь уточняет в построениях историка? Ни в коем случае. Эта значимая проговорка, рефлекс сигнализирует о далеком прошлом, когда все были поровну сыты, количество досуга в разы превышало количество дохода и все «приличные советские люди» без устали читали хорошую литературу. Так, кроме прочего, они противостояли советской же власти.
Цитата из Трифонова маркирует историка как человека определенного времени и среды. Цитата — его бессознательный привет позднесоветской интеллигенции (а она теперь в большо-ой силе): «Я — свой, я — ваш». Короче, возьмемтесь за руки, друзья! Кстати, подобным примерам нет числа: читали многие и много. До сих пор благодарны книге и, чего греха таить, советской власти. За досуг и неограниченные социальные возможности. А думают, что ненавидят.
Сейчас я укажу на феномен, определяющий нашу культурную ситуацию. Люди моего поколения и моего социального происхождения подобного опыта не имели. Едва закончилась юность и началась сознательная жизнь, нас стали прессовать с такой ужасающей силой, что встал вопрос о биологическом выживании (думаю, все-таки геноцид). Вопрос звучал: как сохранить тело в более-менее сносном состоянии хотя бы на 10–15 лет, не больше. Наш досуг был иным, безнадежным и депрессивным, тупиком, а не развлечением.
Важно понимать: моя озабоченность телесным обусловлена социально. Парадокс, но озабоченность сексуальная вторична: для того, чтобы участвовать в брачных играх, нужно как минимум волочить ноги. Ироничные литературные дамы недооценивают уровень катастрофы.
Читатель уже понял, почему филологическая стратегия доминирует? Потому же, почему полезны публичные клятвы «трифоновым» и «ахматовой». Клятвы такого рода маркируют вас в качестве носителя символической власти. Вроде как «бумер», то бишь «БМВ», маркирует крутых братков. Если ты — «читатель», значит, у тебя был неограниченный досуг. Давно или, что еще более престижно, недавно. Представляете, что такое недепрессивный досуг в 90-е? Это круто, это блестит.
Вот почему всех производителей публичной речи, от политиков до художников, вполне устраивает «тотальная филология», то есть филология за рамками академической науки, филология, объясняющая все и вся в подлунном мире. Эти люди напоминают мне персонажа Зощенки, неуверенного в себе плебея, озабоченного лишь тем, чтобы быть грамотнее других. Поэтому наше кино, его производители и толкователи — на обочине мирового процесса. Поэтому они не находят в кадре тело. Не понимают, что Линч реалист. Издеваются над Ириной Пеговой.
(6) Кстати, сон. Демонстрация протеста, миллионы людей на улицах, революция, плакаты и транспаранты.
«Нет!»
«Ваше место в лучших университетах Европы и США!»
«Россия без филологов!»
(7) Тоже сон, но безрадостный, кошмар. Бегаю по коридорам «Мосфильма» и даже по кремлевским. Как сумасшедший ору: «Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся».
«О чем? — говорят. — Не понимаем. Какой-то дурак».
«Сами дураки!» Просыпаюсь. Наверное, аллегория.
(8) «Бумер» (режиссер П. Буслов) и «Трио» (режиссер А. Прошкин) — образцово-показательная пара. В обоих случаях по Великой Степи идут караваны машин: грузовые фургоны, модные западные авто. За рулем наши мужчины — милиция или бандиты, не разберешь! Собственно, только об этом и речь: если нормального мужчину поставить в неудобное положение, мужчина нервничает, становится немножко зверем. Герою «Трио», менту, так и говорят: «У тебя же бандитская рожа. Стал бы бандитом, если бы не ментом!» Герой не слишком сопротивляется: черт его знает, может, и так.
В «Бумере» менты, бандиты и трудяги дальнобойщики взаимозаменяемы и, конечно, неразделимы. Трудяги нанимают одних бандитов против других: классическое Средневековье, «Семь самураев» Куросавы. Потом подлые трудяги расправляются со своими бандитами, которые не лучше других. Милиция думает, что обманула бандюков, ан нет, в результате именно бандюки обманули милицию. Выдающееся достижение «Бумера» в том, что он показывает (именно показывает!) коллективное тело нынешних русских мужчин. Тяжелое, с мутными глазами, лениво ворочающее конечностями. Уже никаких классификаций, никаких социальных страт не признающее, истребляющее себя самого, пожирающее собственных детей.
Ходят разговоры, что монтировал фильм Сергей Сельянов (он же один из продюсеров). Возможно. По совести, это его тема, его линия. Фильм, ставший чемпионом проката, пугает вечно обеспокоенную своей благополучной судьбой интеллигенцию, которая зачем-то пишет его через запятую с «Бригадой». Но глянцевая, телевизионная «Бригада» с вечно комикующим Безруковым фальшива и ничтожна, зато противостоящий ей «Бумер» — в некотором роде великое кино. Трэш, одинаково не стесняющийся грязного среднерусского пейзажа и ядовито крашенного бетонного забора. Грамотно предъявляющий одно выразительное мужское лицо за другим.
Если в «Прогулке» Ирина Пегова без труда захватывает инициативу, манифестируя «женскую победу», то здесь ни у кого из мужчин не достает сил стать героем: пока что мужская победа невозможна. Даже заваривший кашу, вышедший сухим из воды трус и предатель вынужден бросить сверкающий «Бумер» в замерзшем русском болоте, одеться «под народ» и слиться с толпой.
