Когда в тридцать девятом году был объявлен всеобщий призыв маршала Тимошенко, многих из этих учащихся забрали в армию как знающих немецкий язык. Кто исчез без следа, кто кукарекнул уже после войны из одной страны, из другой.. Словом, играли мы в шахматы, шутили, а Бруно стоял на своем посту, в наши дела не совался, если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что облегчаться он заходил в "шахматный клуб" Олега. Пройдет через комнату, ни на кого не глядя, войдет в туалет, справит нужду, прошествует мимо, будто не знаком ни с нем, и выйдет. Первым насторожился Олег, вслед за ним и мы, но все-таки решили проверить, нет ли тут ошибки. Увы, Олег оказался прав. Высокомерием тут не пахло, это больше смахивало на хамство.
В следующий приход, вернее, уход Бруно Олег хватил его пару раз по спине половой щеткой:
– Ты что, срать сюда ходишь? Мать твою!..
Бруно не прервал своей дружбы с нами. Он никогда не выказывал заносчивости, ничего подобного тому, что вот, мол, погодите, придут немцы, вы у меня попляшете!.. Он был добрым, мягким, ласковым парнем, это Гитлер на него скверно подействовал, ничего не поделаешь. Я еще нес военную службу в Алексеевне, когда взяли всех, у кого была немецкая фамилия, а с ними отправили в Среднюю Азию и семью Коха".
Митиленич был зол, рушились все его домыслы. Сведения, привезенные Глебом из Омска, не только не прояснили, но еще больше запутали дело. Новости же его были таковы: местонахождение Цезаревой неизвестно; по одним сведениям, она находится в городе, где работает Санцов; по другим - в Новосибирске, где учатся в университете ее дети - юноша и девушка; Ашна по-прежнему числится комендантом "Отрады", но это непроверенные данные.
"Что получается? Получается, что мне вообще ничего не известно... Эти сведения нужны мне для того, чтобы высчитать, появится или нет Каргаретели в "Отраде". Так ведь? Так... Иначе на что мне Цезарева, Санцов или подонок Ашна. Прошло столько времени, а я до сих пор не могу ответить на несколько вопросов: где бродит Каргаретели с тех пор, как ушел от сторожа-музыканта? Допустим, музыкант дал знать ему о моем посещении - изменит он маршрут или нет? Если изменит, то как? По моим предположениям, он идет по такому маршруту: верховье Оми, "Отрада", хижина Хабибулина, железнодорожная станция Сосновка. На этом построен мой оперативный план. А если маршрут изменился?.. Как быть?
Надо думать, маршрут он изменит в том случае, если узнает от сторожа-музыканта о моем приезде... Но не обязательно. У Каргаретели есть и другие причины свернуть с намеченного пути. Он видит, что за ним идет погоня по восьмидесятому меридиану - оленевод, Барсук, самолет, вертолет, теперь вот Поликарп Васильевич Астахов... Куча улик!.. Как ведет себя в таких случаях беглец? Меняет маршрут или наоборот, - как сделал Серпин на Енисее - идет тем же маршрутом и тем самым сбивает с толку погоню!.. Правильно, но Серпину удалось передать оперслужбе лажу о том, что он меняет маршрут. Поскольку информацию сообщили сразу двое стукачей, ее сочли достоверной... Серпин скрывался у воров, у нас там были свои люди... Каргаретели не может подсунуть фальшивку, стало быть... Что "стало быть", Митиленич?! Абсолютно ничего!.. Ладно, почему ты вбил себе в голову, что Каргаретели придет в "Отраду"? Если он идет к верховью Оми, так ли обязательно, чтоб он свернул к Ашне? Это твоя гипотеза... Мы только смогли установить: Ашна и вправду сообщил Каргаретели, что находится в настоящее время там-то и там-то... Установить?.. Полагаться на память цензора и болтовню заключенного - кто-то, де, сказал ему, что Каргаретели получил от Ашны письмо с сообщением о своем местопребывании!.. Разве этих данных достаточно для того, чтобы считать версию подтвержденной?! Э-э-э, Митиленич, Митиленич!.. Ладно, скажем, Ашна знал, что Каргаретели, по такой же непонятной причине, по которой он сел в тюрьму, рано или поздно уйдет в побег, и на этот случай сообщил ему о своем местонахождении: если, мол, понадобится, знай, я здесь! Может так быть или нет?.. Может... Допустим, что о побеге Каргаретели Ашне сообщил Хабибулин, предупредил, что тот может к нему заявиться. Погоди, Митиленич! Откуда Хабибулину знать, каким маршрутом пойдет Каргаретели?.. Разве Хабибулин не мог перед освобождением узнать о нем?.. Фактор Филиппова!.. Мог же Филиппов обоим сообщить, что Гора уйдет в первую же пургу! О погоде всем известно из газет, радио, местного телевидения, тем более о пурге! "Уйду с первой пургой в конце октября или начале ноября. Если не приду в такое-то время, значит, вообще не приду..." Допустим ли такой текст?.. Это же только гипотеза... Правильно, но ведь все начинается с гипотезы... Нужны подтверждения! Как их добыть? Сообразим, Митиленич. Но ошибка, какой бы незначительной она ни была, непременно всплывет. Это еще раз подтвердилось на практике. Ты же сам сообщил Филипповым, что Каргаретели ушел в побег?! Еще когда! У них было достаточно времени, чтобы передать весть и одному, и другому. Не знаю, стал бы человек, натерпевшийся в тюрьме, лезть в это дело?.. У них другая кровь!.."
Митиленич долго размышлял, набрасывая на бумаге какие-то схемы, потом вызвал Глеба.
– Глеб, в каком институте учатся дети Цезаревой?
Помощник, подумав, ответил:
– Не уточнял... Какое это имеет значение?..
– Имеет, имеет! На чьей они фамилии, материнской или отцовской, это тоже не уточнял?
– Это легко установить...
– Трудно. Нельзя привлекать к себе внимания, возникнет вопрос, зачем понадобилась фамилия, со всеми вытекающими отсюда последствиями... Нужно уточнить местонахождение ее детей, войти с ними в контакт и узнать, где Цезарева, с ними или где-нибудь в другом месте...
Гора пересек полосу вечной мерзлоты и, добравшись до реки Вах, перешел ее точно по восьмидесятому меридиану.
"Ладно, что еще мне предстоит?.. Перейти Обь, подняться по Васюгани к верховью Оми. Судя по этой карте, расстояние небольшое. Несмотря на помехи, я почти не выходил из графика. А вышел - восстановим... О чем поразмышляем? О том, на чем прервались... На начале войны, так ведь? Да, на том, что в Европе началась война. Что я заладил, война да война, я был сыном репрессированных. В моем военном билете со вклеенным красным талоном значилось: воентехник третьего ранга... Таких, как я, сторонились, как чумы, мы призыву не подлежали... Что меня заставило пойти в армию? В нашей семье бытовало убеждение, что мужчина обязательно должен хлебнуть войны, иначе он не мужчина. Это и заставило... Я попрощался с бедной мамочкой... Она была такой угасшей, жалкой, потерянной, что ни словом не возразила мне, она даже не шевельнулась... Я отправился в военный комиссариат и буквально за горло взял Чичико Кецховели, начальника одного из отделений комиссариата, - он стал потом генералом. Чичико пытался вразумить меня, просил не толкать его на преступление! Я стоял на своем! И добился Кецховели вырвал из моей папки какой-то документ, переставил личное дело с одной полки на другую, а может, перенес в другую комнату, и я оказался в Ортачалах, в здании школы, в 203-й отдельной роте связи ВВС Закфронта! Так продолжилась моя военная служба. Я говорю "продолжилась", поскольку в техникуме тоже проходил военное дело. Мне было присвоено звание и один кубик в петлицу. Его называли кубиком, хотя он был плоским квадратом.
Аэродром оказался таким убожеством, какое и вообразить себе трудно. В чем заключалась моя служба? Чуть поодаль от взлетных полос стояли три закрытые машины с радиоприемниками. В каждой по четыре. На комплектацию группы радистов ушел целый месяц, пока их откуда-то везли - рядовых и младших сержантов. Все они были малограмотными, уметь писать нужно было непременно, поскольку дежурство у приемника означало, что кто-то, возможно, когда-нибудь передаст радиограмму, которую следовало принять без ошибок, на частотах главного командования радиограмму не повторяют! Не сможешь принять, пойдешь под трибунал, а начальника станции разжалуют в рядовые. При этом аппаратура была времен Адама, мусор. Выход? Воздушные силы Закавказского военного округа никуда не летали, и поэтому никто ничего не передавал. Дежурить приходилось раз в трое суток. Те ночи навсегда остались в моей памяти. Темень и, главное, бессмыслица, муки безделия.
Хорошо еще, кошмар недолго длился - нас со всем нашим оборудованием перебросили на Северный Кавказ, и мы оказались недалеко от Грозного, на аэродроме 26-й авиадивизии. Это была настоящая военная служба. Самолеты летали, личный состав - дисциплинированный. Тут нам дали не просто радиоприемники, а приемники-передатчики, и работы было по макушку.
Так началась для меня вторая мировая война, но продолжилась и завершилась она, мягко говоря, не просто.
Лейтенант Вано Тимченко, - мать у него была грузинкой, и с грузинским он, ничего себе, справлялся, - был, как и я, радистом, воентехником. Наша авиадивизия должна была передать излишки оборудования одной из частей в Моздоке. Мне и Вано приказано было доставить его на место назначения. В то время англо-американский блок еще не протянул руку помощи России. По крайней мере, до нас она не дотянулась. По дороге машина испортилась хорошо еще, до Моздока было рукой подать. Оборудование оказалось легким, мы перетаскивали его на своем горбу, кое-что на попутках, но в город войти нам пришлось пешком, поскольку для транспорта требовался специальный пропуск, а у машины, на которой мы добирались, его не было. Делать было нечего, мы подхватили оборудование и стали искать нужную нам часть. В городе, как говорится, собаки хозяев не узнавали. Правда, паники не было, даже вроде сохранялось некое подобие порядка, но где какую часть искать, не знал никто. Наши злоключения кончились тем, что мы сдали груз в городскую комендатуру и, отдышавшись, стали думать о том, как вернуться на свой аэродром. Не могли же мы идти пешком до Грозного?! Вано нашел "выход": сходить на базар, купить бутылку водки, распить, а там уже решать!.. Едва мы ступили на базар, как за его площадью раздался мощный взрыв. Народу тут, правда, было не много, но началось такое! Кто куда бежит, не разберешь. Мы были военными и, руководствуясь известной формулой "недолет - перелет попадание", помчались на взрыв. Мы пробежали через весь базар и уселись на тротуар, прислонившись к стене лабаза. Немцы, чтобы вызвать панику, стреляли в места скопления народа, но намеренно или случайно, первые два снаряда ложились возле цели, и только третий поражал ее. Так было и на сей раз. Когда разорвался третий снаряд, взрывной волной снесло крышу у здания, к которому мы притулились. Дождем посыпалась черепица. Что было потом, не помню. Очнулся в госпитале. По словам Вано, мне на голову обрушились стропила. Не знаю, стропила это были или какая-нибудь хреновина, но пролежал я двадцать один день. Прошел комиссию. Врачи признали меня здоровым, отпуск не дали. Меня "приговорили" к возвращению в часть.
