– Муравину Анну Павловну. – Кого? Кого? – Анну Павловну. Муравйну. – У нас таких нет. – Да? – я растерялся. – Это «Комета»? – Конечно, – она подула на крашеные ногти правой руки. – А вы тут давно?
– Работаю? Три года… – И вдруг крикнула на весь коридор: – Женя-а-а!
– А-а? – отозвалось из другого конца. – Ты у себя? – Да!
– Идите к Усольцевой, – сказала мне брюнета. – По коридору пятая дверь справа. Она тут старше всех. Bы из Америки или из Канады?
– Из Америки, – сказал я, вспомнив, что на лацкане моего пиджака все еще болтается бирка INTERNATIOTAL PRESS.
Усольцева, крашеная блондинка лет под сорок, красила не ногти, а ресницы, поплевывая в почти пустую коробочку с польской тушью и глядя в карманное зеркальце. «Перестройка в действии», – подумал я про эту напряженную творческую работу всего коллектива издательства, но вдруг сказал совершенно иное.
– Здравствуйте! – сказал я тем развязным тоном московского киношника, который в России всегда выручал меня в трудных ситуациях. – Подождите! Не надо мучиться! Меня как раз послали к вам из небесной базы косметики и парфюмерии! Прошу вас! – и я вытащил из своей заплечной сумки очередную трехдолларовую коробочку косметики.
– Так! Интересно! – улыбнулась Усольцева, – Садитесь! Чем могу быть полезна?
– В семьдесят восьмом году здесь работала Анна Павловна Муравина. Помогите найти, пожалуйста!
– Муравина? Анна Павловна? – Усольцева покачала головой. – Нет, не знаю. Вы уверены, что она здесь работала?
– Да. Вот в том кабинете. И тогда же здесь работал ее муж, он был тут директором, его звали Матвей. А фамилии я не знаю.
– Я здесь пять лет, но никакого Матвея и никакой Анны у нас нет и не было, – Усольцева сняла телефонную трубку, набрала номер на круглом диске. -Алло? Вика? Это Женя Усольцева из «Кометы». Ты не можешь посмотреть – у нас в семьдесят восьмом работала Муравина Анна Павловна? Что? А ты сама-то с какого там года? С восемьдесят четвертого? Черт! А у тебя есть кто-нибудь, кто до тебя работал? А директор по имени Матвей тут был? Ну, извини. Пока, – она положила трубку и огорченно развела руками: – Это наш отдел кадров в ВЦСПС. Они держат архив только пять лет, а потом сжигают. У кого бы еще спросить? – и вдруг постучала кулаком в стенку за своим креслом: – Мила! Поди сюда! Мила-а!
– Иду! – донеслось из-за стенки, и спустя несколько секунд в двери возникла высокая шатенка с животом десятого месяца беременности. – Чиво? – сказала она, жуя пирог с капустой и держа под мышкой какой-то пакет.
– Ты кого-нибудь знаешь, кто тут в семьдесят восьмом работал? – спросила у нее Усольцева. – Не-а. А чего? – сказала беременная. – Да вот человек ищет Муравину Анну Павловну. Вроде она тут работала.
– Не знаю, – сказала беременная, скользнула по мне воловьими глазами и спросила у Усольцевой. – Ты это… Tы масло на гречку будешь менять?
Через минуту я вышел из «Кометы», испытывая почти облегчение. Я выполнил долг перед своей совестью: я побывал везде, где мог найти Аню. И теперь она останется такой, какой она стояла тогда в двери болшевского коттеджа – юной, в радужно-солнечном окаеме, с мороженым-эскимо в руке. Она останется такой навсегда. В моей памяти.
В 17.00 я перешагнул порог следственной части Прокуратуры СССР. Конечно, сразу за парадной дверью тут было бюро пропусков. За окошком сидел молодой младший лейтенант милиции. Рядом с милиционером прохаживался по вестибюлю высокий круглолицый брюнет с темной бородкой и в поношенном сером костюме. Я назвался, и брюнет тут же сказал дежурному лейтенанту: – Товарищ ко мне.
Через одиннадцать лет меня снова называли «товарищем». И где – в Прокуратуре СССР! Брюнет – ему было лет 35, не больше – протянул мне руку:
– Николай Иванов.
– Так вот вы какой! – сказал я и с любопытством уставился на этого знаменитого в СССР следователя – соратника Тельмана Гдаяна. А он провел меня в узкую кабину лифта и медлительный лифт поднял нас на четвертый этаж. И тут же нам в лицо ударил жуткий, нокаутирующий запах ацетона и еще какой-то ядовитой гадости.
Иванов быстро открыл дверцу лифта, сказал мне «Прыгайте!» и первым прыгнул из лифта через полосу свежего, еще мокрого лака на паркетном полу.
Зажав дыхание, я прыгнул за ним, и мы бегом побежали в боковой коридор, нырнули в какой-то кабинет и захлопнули за собой дверь. Я разжал горло и тут же поперхнулся едким запахом, закашлялся. А Иванов и Гдлян, который сидел в этом кабинете – ничего, спокойно дышали в этой «атмосфере».
– Хотите кофе? – сказал мне Иванов, и я понял, что это сейчас такая мода в Москве, научились у Запада угощать посетителей кофе.
– У нас, правда, растворимый, – извиняющимся тоном сказал Гдлян.
– «Мальборо»? – предложил я в ответ. – Ваши американские сигареты очень слабые, – отказался Иванов.
– Как хотите. Но я не такой гордый, как вы. Ваш кофе меня устроит, – ответил я и огляделся.
Небольшой, в форме утюга, кабинет, два столика буквой "Т", три стула, два окна, на подоконнике электрический чайник и баночка с растворимым кофе. Стена за креслом Гдляна косая и вся – от пола до потолка – в деревянных дверцах. Позже, когда Гдлян открыл одну из них, я увидел, что за этими дверцами – ряд стальных сейфов. Не здесь ли хранятся следственные дела на кремлевскую верхушку и лично товарища Лигачева?
Тут Иванов поставил передо мной чашку кофе и вышел из кабинета. А я достал из кармана магнитофон и спросил: – Можно, я включу?
– Ну, зачем нам магнитофон? – усмехнулся Гдлян. – Лучше, чтобы о нашей беседе знали только я, мы и майор, который сейчас нас подслушивает. Я не стал уточнять, шутка это или нет. – O'kеy, – сказал я. – Тогда первый вопрос. Несколько месяцев назад вы публично обвинили Лигачева в получении взятки, но никаких доказательств не представили. Где эти доказательства?
– Вы не так формулируете. Мы сказали, что в материалах дела имеются данные о связях привлеченных к уголовной ответственности лиц с членом Политбюро Лигачевым и некоторыми другими.
– Хорошо, пусть так. Но где факты? Народ ждет. – Факты мы должны представить суду, а не публике. Но у нас отняли дело и не дают расследовать его до конца. Сейчас мы боремся за то, чтобы это дело нам вернули. Но если станет ясно, что дело нам не вернут и не дадут закончить по всем правилам закона, – что ж, тогда мы пойдем на полную публикацию материалов следствия.
– А что было вчера на заседании комиссии Роя Медведева? Вы выиграли или проиграли?
– Пока они приняли компромиссное решение: служебное расследование, которое ведет против нас генеральный прокурор, – прекратить. Но дело нам не вернули.
– Значит, обвинения в незаконных методах ведения следствия сняты?
– Слушайте, ни один из журналистов, которые писали об этих «незаконных методах», не пришел к нам, не положил перед нами ни одного факта и не спросил с нас ответа! Они пишут по материалам, которые им подсовывают сверху. A с нами, с людьми, которых они обвиняют, встречаться боятся! Это называется честная журналистика периода гласности?
– Я не хочу комментировать, мое дело заокеанское – задавать «провокационные» вопросы. Читатели «Tokyo Readers Digest», куда я напишу об этой беседе, знают, что следователи Гдлян и Иванов обвинили Лигачева во взяточничестве, – про это писали все газеты мира. И всем интересно, что будет дальше. Если вам не возвращают дело, то когда вы собираетесь предать гласности материалы следствия?
Гдлян открыл нижний ящик своего стола и вытащил какую-то толстую – страниц на 300 – книгу в новеньком темно-синем переплете, протянул мне. Я открыл обложку, на титульном листе значилось:
Тельман Гдлян
Евгений Додолев
ПИРАМИДА-1
Издательство «Юридическая литература» Москва, 1989.
– Что это? – спросил я.
– Это материалы нашего «узбекского» дела. Уже написана «Пирамида-2» – московская, и должна быть «Пирамида-3» – кремлевская. Евгений Додолев – мой соавтор, член Союза журналистов СССР.
– Я его знаю, я работал с ним когда-то в «Комсомольской правде». Вы можете подарить мне эту книгу?
– К сожалению, не могу. Это единственный экземпляр. Книгу запретили, весь набор рассыпали, издательство расторгает с нами договор.
Чувствуя, что я упускаю из рук сенсационный материал, я со вздохом отдал ему книгу. Вошел Иванов, сказал Гдляну:
– Уже появилась «телега». Спецотдел спустил вниз, на проходную, приказ не пропускать никого без предварительной заявки.
Конечно, это относилось к моему визиту. – Быстро работают, молодцы! – усмехнулся Гдлян, и я понял, что реплика Гдляна про «майора, который нас слушает», – вовсе не шутка. Гдлян и Иванов сидят тут, в Прокуратуре СССР, как в осаде: по приказу Лигачева генеральный Прокурор СССР отстранил их от всех дел и ведет против них служебное расследование, но уволить из Прокуратуры не может, поскольку они оба – депутаты Верховного Совета и защищены депутатской неприкосновенностью.
