Но если этот кабинет прослушивается, подумал я, то нет смысла добиваться от Гдляна подробностей про взяточничество Лигачева – ни Гдлян, ни Иванов не расколются. Я сменил тему разговора:
– Почему во время суда над Чурбановым фигурировали только взятки, которые он получил в Узбекистане? Разве ему не давали взяток в Грузии, Азербайджане, Литве? Я сам видел когда-то в Свердловске на ювелирной фабрике одно замечательное платиновое кольцо с бриллиантами. Секретарь свердловского обкома партии взял это кольцо из музея фабрики и отвез в подарок Галине Брежневой. А она по пьяни выбила из кольца бриллиантик и вернула на фабрику с разносным письмом.
– Может, приобщим его показания к делу? – усмехнулся Гдлян Иванову и сказал мне: – Вы сидите на том самом стуле, на котором сидела пьяная Галина Брежнева, когда я ее допрашивал. Жалко, я не знал тогда этого факта. У вас есть еще какие-нибудь факты такого рода?
– Боюсь, что все остальное вы знаете. Например, про ежегодные ювелирные выставки в Центральном театре Советской Армии. Это правда, что каждый раз после закрытия выставки все экспонаты забирают жены членов Политбюро и министров?
– Мы про это ничего незнаем… – Да бросьте, Тельман Хоренович! – сказал я. – Не прикидывайтесь! Мне это рассказала одна эмигрантка, в прошлом директор ювелирной фабрики и многолетняя участница этих выставок. Выставки ювелирных изделий проходят в ЦТСА каждый год, осенью. Тридцать советских ювелирных фабрик привозят сюда образцы своей лучшей продукции, чтобы получить заказы иностранных фирм. А когда контракты подписаны и иностранцы разъезжаются, выставка закрывается, и тут же приезжают жены членов Политбюро и министров и почти задаром, по символическим ценам забирают себе эти бриллиантовые кулоны, платиновые ожерелья и прочее. А то вы не знаете об этом!
– Я вижу, у вас в эмиграции неплохие источники информации. Продолжайте, я слушаю.
Я усмехнулся:
– Тельман Хоренович, кто кому дает интервью? И в этот момент раздался телефонный звонок, Гдлян снял трубку, послушал, протянул мне: – Это вас.
– Меня? – изумился я, лихорадочно вспоминая, кто может знать, что я сейчас нахожусь у Гдляна. Впрочем, многие – ведь я сказал об этом визите Толстяку, Семену, Тане Колягиной… – Господин Плоткин? – сказал в трубке мужской голос.
– Добрый вечер, я звоню с Центрального телевидения. Мы хотим взять у вас интервью для программы «Добрый вечер, Москва!». Если вы не возражаете, то через полчаса за вами приедет машина.
Кто откажется дать интервью московскому телевидению? – Хорошо, – сказал я и положил трубку. – Предпоследний вопрос, Тельман Хоренович. Лигачев – соперник Горбачева, это всем известно, хотя сам Горбачев по этому поводу не высказывается. Но вот вы собрали на Лигачева компрометирующий материал, и, следовательно, это на руку Горбачеву. Почему же он вас не поддержал, почему разрешил КГБ отнять у вас дело? Тут что-то нелогично, или у вас очень шаткие доказательства.
– Мы были у Михаила Сергеевича. Он выслушал нас, но никак не прореагировал. Что это значит? На мой взгляд, это значит, что он находится под карнизом партийно-гэбэшной бюрократии и связан ею по рукам и ногам. То есть он – на поверхности, на трибунах, но реальная власть по-прежнему принадлежит коррумпированной партократам. Вы понимаете?
– Вы хотите сказать, что его кабинет прослушивается неким майором точно так же, как ваш? И поэтому он не мог сказать вам: «Вперед, ребята!» Так, что ли?
– Не знаю… – усмехнулся Гдлян. – В любой политической игре бывают жертвы. Но какую бы игру он ни вел, мы свою борьбу будем вести до конца!
Я понял, что это заявление уже не для меня, а для «майора, который нас слушает». И встал: – Спасибо за беседу.
– Позвольте, а последний вопрос? – сказал Гдлян. Я замялся. Задавать вслух свой последний вопрос, зная почти наверняка, что кабинет прослушивается сотрудниками КГБ, мне не хотелось. Я сказал:
– Последний вопрос простой. Не нальете вы мне еще чашку кофе?
– О, пожалуйста! – удивился Гдлян, обошел свой стол и стал наливать в чашку кипяток из чайника.
А я открыл свой блокнот и быстро написал на чистой странице:
«Гельман Хоренович! Личная просьба частного характера. Не могу найти в Москве свою бывшую любовь. Но, может быть, Вы запросите адресный стол? Муравина Анна Павловна, родилась 26 августа 194S года. В 60-е годы была прописана по адресу: Вторая Кабельная, 28. Если это невозможно – порвите записку. И извините!»
Тут Гдлян подал мне чашку кофе, а я подвинул ему блокнот.
Он прочел, взял у меня из рук авторучку и написал: «Позвоните мне завтра»,
Затем вырвал из блокнота лист с моей записью, сложил его вчетверо и сунул его в карман пиджака.
– Спасибо! – сказал я, ликуя, и положил на подоконник свои солнечные очки. Уж если играть с «майором, который нас слушает», то до конца.
Гдлян усмехнулся и отвел глаза от этого подоконника. Я стал прощаться – громко и церемонно. Затем, зажав нос и рот, спустился лифтом вниз, миновал проходную и вышел на улицу.
Пустой Благовещенский переулок горбато уходил вверх, к улице Горького. Там, на углу улицы Горького, в вечернем сумраке одиноко стояла синяя милицейская машина с мигалкой на крыше.
Я сделал несколько шагов по мостовой и вдруг увидел, как эта синяя «Волга» тронулась и покатила прямо на меня. Неотвратимо! Сейчас он меня раздавит! – удивился я и с дикой, неожиданной для меня самого резвостью отпрыгнул на тротуар, за телефонную будку – буквально в полуметре от бампера «Волги».
Клянусь чем хотите – я не сочиняю! Это было как при рапиде – замедленной съемке, когда каждая доля секунды растягивается на минуты ужаса.
Передний бампер «Волги» прошел в миллиметре от моих ног, и шофер тут же свернул в подворотню и укатил в глубину меж домами.
А я в изумлении стоял с распахнутым ртом и еще дрожащими коленями.
Что это было? Случайность? Предупреждение? «Майор, который нас слушает?»
Я не знаю…
Машина, с надписью «Центральное телевидение» подвезла меня к зданию телецентра «Останкино». Здесь, у входа, уже стоял телеоператор – высокий, худой, 25-летний парень с портативной телекамерой через плечо. Нырнув в машину, он протянул мне свою визитную карточку и сказал:
– Меня зовут Игорь Финковский. Ваше интервью – на две минуты. Но я хочу снять его в «живом» интерьере. Куда поедем? В Хаммеровский центр или в «Космос»?
Гостиница «Космос» была ближе – в двух минутах езды. По дороге Финковский уточнял, что я написал после «Кремлевских лис» и «Гэбэшных псов». Про себя Финковский сказал, что он снимал войну в Нагорном Карабахе, землетрясение в Армении, забастовку шахтеров в Донбассе. А на меня Игоря вывел мой друг Михаил, который работает на телевидении.
Тут мы подкатили к «Космосу». Поскольку на моем пиджаке все еще болталась бирка «International Press», мы беспрепятственно прошли в гостиницу мимо бдительных швейцаров.
– Сначала я сниму вас на фоне толпы. Вы выходите из лифта и проходите через фойе, – сказал мне Финковский. – Так… А теперь вы звоните по телефону… Теперь у игральных автоматов…
Я сунул в игральные автоматы советские монеты, но они отказывались играть за советские деньги, за что я обругал их по-английски.
– А теперь интервью, – сказал Финковский. – Сядьте здесь. Прошу отвечать коротко, помните – на все интервью – две минуты! Первый вопрос: напомните нашим зрителям о себе.
Я коротко сказал о своих фильмах, которые кое-кто из советских зрителей еще мог помнить. Игорь выстрелил из-за камеры новым вопросом: – Вы не были в Москве одиннадцать лет. Ваши первые впечатления? В двух словах: что такое Москва сегодня?
– Политический Бейрут. Я чувствую себя, как на арабских территориях в Израиле – те же разбитые дороги, жуткое количество армейских грузовиков на улице и ощущение, что вот-вот начнут стрелять. Это с одной стороны. А с другой – эйфория гласности, все говорят все, что хотят, на Пушкинской площади я купил даже программу анархистов. Такое впечатление, что я попал назад, в август семнадцатого года!
Какие-то люди стали подходить к нам, слушать. Игорь сказал:
– На Западе вы написали несколько романов. Один из них предсказывает гражданскую войну в России. Как вы думаете, сбудутся ваши прогнозы?
– Я начал этот роман, когда Горбачев впервые произнес слово «гласность», а закончил два года назад, и у меня гражданская война назначена там на 1992 год. Но события в России опережают мои прогнозы. Гражданская война уже идет: народ уже воюет с режимом, режим уже применил оружие против народа в Тбилиси. Сумгаит, Нагорный Карабах, Прибалтика, Донбасс – это все формы гражданской войны, хотя еще не тотальной.
– Значит, по-вашему, всеобщая гражданская война у нас неизбежна?
– В романе у меня иначе ничего не получалось. Понимаете, когда начинаешь писать, герои тащат вас за собой. И они завели меня в тот самый «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», которого боялся еще Пушкин. Но, ей Богу, я не хочу в России ни новой гражданской войны, ни новой революции. Потому что во время революции к власти приходят экстремисты. Так было при французской революции и при русской революции 17-го года – власть захватили самые крайние экстремисты – большевики. Что из этого вышло, вы знаете. Но теперь в Москве два события дают мне надежду, что, может быть, каким-то чудом этого нового жуткого поворота русской истории вам удастся избежать… – Что вы имеете в виду?
