Уже лязгают, дрожа и сотрясаясь, замки.
Коля на пороге. Сгребает Риту в охапку. Она тонет, исчезает в полах его щедро, любовно распахнутого теплого пальто, подбитого козьим мехом. Он шутливо, отчаянно теряет ее, ищет, хватает за ускользающие детские плечи.
— Оп! Нашел! Поймал!
Из-под полы блестят, ловят его глаза — глаза зверька, белки или соболя; глаза кошки, собаки; глаза — человека, что понял, открыл, схватил. И — не отдаст никому.
— Птичка моя… девочка…
Рита берет Колю за руку и, не дав раздеться, втягивает в гостиную.
Коля ставит чемодан на пол и высоко, как сигнальщик на корабельной вахте, поднимает руки. Только сигнальных флажков в них нет. Голые ладони, измазанные краской. Намертво въелась. Не отмыть.
— О-о-о-о, кто к нам явился!
Коля снимает баранью шапку и наклоняет пшеничную голову.
— Николай Крюков, с вашего позволения, кого не знаю!
Обводит глазами компанию. Узнал Вончагова. Вончагов — развеселый, разбитной, частушечник, озорник; он уже видел его у Риты в гостях, когда приезжал в августе. Не ревновал. Понимал: Рита — в него влюблена; а за ней хоть министр может ухаживать — она и не чихнет в его сторону.
— Толя! Категорически приветствую!
— О! Ник! С приездом! Как город на Неве?
— Стоит! Еще как стоит!
Пальто на козьем меху летит на диван. О, ленинградский франт! Костюмчик, галстучек в горошек, рубашечка белая сверкает ледяными, крахмальными складками, не гнется воротник. Пиджак долой! Ох, как же это Ник по снегу — по московскому белому морозу — в таких-то черных, узких штиблетах бежал!
— Ну и корочки у тебя, Николай!
— Из Гостиного двора! Долго выбирал!
— Ну садитесь, садитесь, садитесь! Любят мужчины топтаться, как медведи!
— Ритэся, а руки можно быстро помыть!
— Крюков, ты вымой сначала ноги! — кричит Вончагов.
— Да почему ж, Толя?
— Да потому, что если ноги вымоешь, то и руки тогда уж точно надо мыть будет!
Хохочут. Толкают локтями друг друга. Яна, не урони холодец! А он застыл? Застыл, застыл! А ты, Шурочка, зачем так толсто нарезала колбаску? Надо тоненько-тоненько! Чтобы — лампа на просвет сквозь сало! Тогда вкусно!
Не вкусно, Лийка, а экономно!
Буль-буль — льется вино. Сколько булей в бокале? Пять? Семь? А разве девушкам можно воду? Никогда нельзя. А зачем же у их тарелок — рюмочки? Для красы. Нальем им для красы! Чтобы глядели и нюхали! Они все равно нам ее — потом перельют!
Молодые румяные, потные от танцев, от водки лица. Светятся глаза. Сейчас перегорят пробки, выключат свет — а в комнате светло будет от глаз молодых.
Оп-па! И правда, перегорели!
Тьма. Во тьме — хрустали блестят, белые фарфоровые фамильные польские блюдца. Рита сервировала стол по всем правилам. Покойная мама Тамара осталась бы довольна.
— Марэся, а мне костюм-то праздничный — Грабарь подарил… Ничего на мне сидит? Не видать, что с чужого плеча?
Рита шепчет, плотно в темноте прижав губы к горячему Колиному уху:
— А башмаки… тоже он подарил?
— Ну да… Я все про Гостиный двор — наврал… Мне не на что такие бы купить… Зато я тебе… сейчас…
Шарит в кармане широких брюк. Кулак зажат. Глаз во мраке блестит хитро.
— Угадай, что в кулаке? Ну? С трех раз?
— Сушка?
— Смеешься!
— На елку игрушка?
— Нет!
Вончагов из коридора кричит:
— Пробку выбило! Да будет свет!
Вспыхнуло — все аж зажмурились.
Рита морщит лоб. Рядом с ней Андрюша Разумихин чокается с Яной. Яна в улыбке все зубы показывает. Андрюшку обольщает. Музыка влетает в уши, а вылетает из сердца. «Саша, ты помнишь наши встречи… в приморском парке… на берегу…»
— Эх, не буду тебя мучить. Гляди!
Кулак разжат. Коробочка крохотная синего бархата.
Синего, как ее глаза.
Рита боится взять коробочку. Коля всовывает ее ей в руки.
— Да ты открой, открой!
— А вдруг там жук…
— И прыгнет в лицо тебе! И цап-царап!
Медленно, медленно открывается крышка. Медленно распахивается жизнь.
Тонкое, как ее волос, золотое колечко. Узенькое. Аккурат на ее детский палец.
И в колечке — синяя капля, слезка горит.
А потом высверкнула розовым. Желтым. Изумрудным.
— Господи, Ник… ведь это…
— Алмаз чистейшей воды!
Ник важно и высоко, выше головы, поднимает палец. Толя Вончагов, поедая столовой ложкой оливье, оборачивается через плечо.
— Эх ты! — Ложку облизнул. — Крюков Ритке — брильянт из Питера привез! Богато живешь, Крюков! Небось, заказами до ушей завален? Правительственными?
— Из ЦэКа партии! Отбою нет!
Музыка, под тебя так приятно танцевать. Дышат тяжело. Смеются легко! На Ритином пальчике — Колино кольцо. Чистой игры, острый гвоздик алмаза. Прокалывает время. Прокалывает сердце. Глупое сердце, не бейся! Это чьи стихи? Ребята, давайте почитаем Есенина! Нет, лучше Маяковского! Нет, ты лучше пластинку переверни! Там — чардаш Монти! А кто плясать умет чардаш?! Да никто!
А лучше всех сегодня Шурочка танцует! Даром что толстуха!
Я не толстуха! Я не толстуха! Я очень даже изящная! Глядите, какая ножка!
О да! Окорочок!
Ребята, ну зачем вы! Она же в спальню убежала! Плакать!
Дайте Лоскуту кусок холодца. Дайте ему куриную ногу! Больно жирно будет! Я куриную ляжку и сам съем! Тогда что зеваешь, Анатолий? Положи курицу на край стола. Кто быстрее? Ты или пес?
Есть! Пес! Реакция как в цирке! Куда до зверя человеку! Жуй, жуй, Лоскутик, грызи! А ты, Толька, наблюдай собачий ужин! У Лоскута — тоже праздник!
А если пса — вином угостить?!
Не сходи с ума окончательно, Вончагов! Мы тебя — в Кащенко отправим! На Канатчикову дачу!
Часы бьют время. Часы не спят. И они не спят. Одна музыка сменяет другую. Съеден оливье. Съеден холодец. Водка вся выпита. Ночь идет и проходит. Кто где будет спать? Глядите-ка, а Колька с Риткой какие счастливые! У них лица — светятся!
Поднеси к щекам газету — загорится!
Янка, я постелила тебе на полу в гостиной! Шурочка, куда ты? Я добегу! Тут близко по Пушкинской! Что я вам мешать буду! Не будешь, а вот еще музыка, о, нашел! Хор мальчиков… и Бунчиков! Прекрати материться, Вончагов! А где Разумихин? Да вот же он! Заснул под столом! Ноги торчат!
Это он нарочно. Вылезай, Разумихин! Водку — в рояле нашли! Под декой! Старинную! Пятнадцатого года! Акцизную!
О, и правда лезет! Рыльце у тебя, Андрюха, в пуху, то есть в пыли!
Не обижайте Риту! Она сегодня полы — до блеска намыла! Глядеться можно! Как в зеркало!
Ух ты, опять увалился! И храпит!
А зеркало? Где зеркало? Лия шубку уж напялила, желает посмотреться. Лийка, а ты-то куда? Оставайся! Меня Вончагов проводит. Нам с ним по пути. Ой, правда по пути? Может, и на всю жизнь по пути?! Не промахнись, Вончагов, Адамович — это крупная дичь! Да ну вас! Если полезет — я его… геологическим молотком! У меня в кармане шубки припасен! На всякий случай! От бандитов!
Я тоже бандит, Лия! Гр-гр-гр! Рус, сдавайсь!
Не смеши народ, Толька, ты же добрее пса…
Будите Разумихина! Проспит самое интересное!
А вы музыку, музыку громче включите!
«Из-за острова на стрежень, на простор речной волны… выплывают расписные-е-е-е… Стеньки Разина… челны-ы-ы-ы-ы!» Федор Иваныч великий, бесподобный! Шаляпин, шире Волги голосяра! Певец века! Никому не переплюнуть! Только Кольке Крюкову. Колька — отменно поет! Заслушаешься! Колька наш Шаляпин, доморощенный. Эх, жаль, гитары нет. А ведь была гитарочка-то, Ритка, у тебя, была!
Я ее — на день рожденья — Розалии подарила… еще в войну… как на Витю Туписа похоронка пришла…
Как-то подозрительно тихо. Куда все делись? А разбежались. Все или почти все? Вон Андрюха дрыхнет под столом. Сморился. Пьянчужка под забором. Видели бы профессора. Яна раздевается, никого не стесняясь. Под платьем у нее, под юбкой плиссе — спортивный купальник, и чайка на груди белым шелком вышита. А на ногах — не чулки, а белые носочки. Сбросила туфли, они летят в угол. Эй, давайте так: Яна ляжет на диване, а Разумихина — за ноги из-под стола вытащим и на Янкин матрац!
Осторожней, не повредите ему череп… Как сладко спит!
Да я не сплю! Я нарочно! Я вас всех разыграл!
Девушки бьют Андрюху ладошками по ушам, по губам. Крик и хохот. Яна уже укрылась одеялом с головой. Она и засыпает по-спортивному — мгновенно. Глядись в зеркало сна: ты там такая красивая, и победитель всех соревнований. Бег на восемьсот метров, на полтора километра, на пять тысяч метров. Ты стайер. Все мы стайеры. Война кончилась. Жизнь так сладка и велика.
Коля стоит над Ритой. Белая рубашка заправлена под ремень широких, как флаги, брюк. Галстук снят, сброшен: жарко. Ник, давай откроем окна настежь, жарко. Там мороз, Ритэся, мы вымерзнем сразу. Слышишь, как Разумихин вздыхает?
Идем в мамину спаленку, чтобы его вздохов не слышать.
