- В любом случае, теперь это мое, - сказала она, отбирая у него фотографии. И, сложив пополам, спрятала их в карман.
- Итак, до вечера. Ты за мной заедешь? Я надену корсаж, а потом брошу его к твоим ногам, как в кино.
Она поднялась на ступеньку и, упершись в стену и перила, стала раскачиваться на руках - до ужаса похоже делали его собственные дети в доме 83 по улице Лангем.
- Вряд ли… - начал было Говард, но осекся. - Как называется то место, куда мы должны идти?
- Корпус Эмерсона. По три преподавателя за столиком. Со мной будешь ты. Еда, напитки, речи - и по домам. Ничего сложного.
- А твой… Монти знает, что ты идешь со мной?
Виктория вытаращила глаза.
- Нет. Но ему бы понравилось. Он считает, что нам с Майком стоит почаще влезать в шкуру либералов. Говорит, так мы научимся не совершать их глупостей.
- Виктория. - Говард заставил себя посмотреть ей в глаза. - Лучше подыщи себе другого спутника. Наше совместное появление будет неуместно. И, если честно, я сейчас не в том состоянии, чтобы куда-то идти.
- И кому ты это говоришь? Девушке, у которой только что умерла мать. Эгоист чертов!
Виктория взбежала по лестнице и взялась за ручку пожарной двери. В ее глазах дрожали слезы. Говарду, конечно, было ее жаль, однако, куда сильнее оказалось опасение, что она возьмет и расплачется прямо здесь, где кто-нибудь может пойти по лестнице или открыть дверь.
- Разумеется, я все понимаю… Разумеется. Но я хочу сказать… Видишь ли, мы с тобой наломали дров, и лучше остановиться прямо сейчас - поставить точку, пока мы не сделали больно другим людям.
Виктория расхохоталась пугающим смехом.
- Разве я не прав? - умоляюще прошептал Говард. - Разве так не будет лучше?
- Лучше для кого? Послушай, - спустилась она на три ступени, - если ты откажешься, это будет еще подозрительнее. Столик зарезервирован, я за него ответственная, так что мне все равно идти. И потом, после трех недель открыток с соболезнованиями и прочей хре- ни хочется чего-нибудь нормального.
- Понимаю, - сказал Говард и отвел глаза.
За такое эксцентричное употребление слова «нормальный» девушка заслуживала порицания, но Виктория, как ни пыталась демонстрировать шарм и нахальство, выглядела очень хрупкой. В дрожащей нижней губе таилась угроза, таилось предупреждение. Куда полетят осколки, если он ее разобьет?
- В общем, жди меня в восемь у входа в корпус Эмерсона. О'кей? Ты пойдешь в этом костюме? Вообще- то костюм полагается строгий вечерний, но…
Пожарная дверь открылась.
- Жду ваше эссе к понедельнику, - громко, с каменным лицом произнес Говард.
Виктория состроила кислую мину и вышла. Говард с улыбкой помахал Лидди Канталино, идущей забрать свои ксерокопии.
* * *
Когда он в тот вечер вернулся домой, ужина не предвиделось: и Кики, и дети собирались на выход. Каждый что- нибудь искал: ключи, шпильки, пальто, банные полотенца, шоколадное масло, духи, бумажники, те пять долларов, которые раньше лежали на буфете, поздравительную открытку, конверт. Говард, решивший идти на вечер в том костюме, в котором был, сидел на кухонном табурете, а вокруг него, как вокруг гаснущего Солнца, вращались домочадцы. Джером уже два дня как уехал в Браун, но гвалта не стало меньше, равно как и сутолоки в коридорах и на лестницах. Всюду сновали члены семьи, и их был легион.
- Пять долларов, - внезапно обратился к отцу Леви. - Они были на буфете.
- Увы, не видел.
- И что мне делать? - возмутился Леви.
В кухню величаво вошла Кики. В шелковом зеленом костюме с воротником-стойкой она была восхитительна. Наполовину заплетенная коса заканчивалась красиво змеящимися прядями. В ушах поблескивали единственные драгоценности, которые Говард удосужился ей подарить: простенькие изумрудные «капельки», доставшиеся ему от матери.
- Потрясающе выглядишь, - от души сказал Говард.
- А?
- Потрясающе выглядишь.
Кики нахмурилась и мотнула головой, отмахиваясь от неожиданной помехи, прервавшей ход ее мыслей.
- Будь добр, подпиши открытку. Это для Терезы из госпиталя. У нее день рождения, уж не знаю, какой по счету, но от нее уходит Карлос, и она переживает. Мы с девочками поведем ее куда-нибудь выпить. Да, Говард, Терезу ты знаешь; она тоже живет на этой планете, которую ты, правда, считаешь исключительно своей. Спасибо. А теперь ты, Леви. Просто поставь подпись, писать ничего не надо. И чтобы дома был в пол-одиннадцатого, как штык. У них школьная вечеринка. Где Зора? Ей тоже неплохо бы подписаться. Леви, ты положил деньги на телефон?
- Как я могу положить деньги на телефон, когда у меня вечно воруют «зелень» с прилавка? Скажи!
- Ладно, тогда оставь мне номер, по которому я смогу тебя найти.
- Я иду с другом. У него нет мобилы.
- Леви, кто он, что у него нет мобильного телефона? Кто вообще эти люди?
- Мам, только честно, - с поднятыми над головой руками в комнату, пятясь, вошла Зора в атласном платье цвета электрик. - Это платье - полный кошмар или сойдет?
Еще через четверть часа приступили к обсуждению, кто на чем поедет: машине, автобусе или такси. Говард тихо соскользнул с табурета и надел пальто. Домашние пришли в изумление.
- А ты-то куда собрался? - поинтересовался Леви.
- В колледж, - сказал Говард. - На торжественный ужин.
- Значит, ты идешь? - с недоумением протянула Зора, отвлекшись от натягивания обязательных для светского выхода длинных, до локтя, перчаток. - Не знала. Кажется, ты в этом году не собирался. У тебя где будет?
- В Эмерсоне, - сказал Говард после небольшой заминки. - Мы не встретимся, да? Ты ведь будешь в корпусе Флеминга.
- А почему ты собрался в Эмерсона? Ты никогда туда не ходил.
Говарду показалось, что домашних чересчур заинтересовал этот вопрос. Они обступили его и, надевая пальто, ждали ответа.
- Кое-кто из бывших студентов… - начал было Говард, но Зора его перебила:
- Так, я ответственная за свой столик, я пригласила Джейми Андерсона. Уже опаздываю, побежала.
Она хотела чмокнуть отца в щеку, но тот отпрянул.
- Ты пригласила Андерсона? Не меня?
- Пап, с тобой мы в прошлом году ходили.
- Но Андерсон! Зора, он же просто жулик. У него ветер в голове свищет. Да он вообще кретин, вот он кто!
Польщенная его ревностью, Зора улыбнулась.
- Ты к нему несправедлив.
- Он смешон! Ты сама говорила, что его курс лекций - смех, да и только. Обличительные памфлеты некоренного населения Америки или что-то в этом роде. Я просто не понимаю, почему ты…
- Пап, он хороший. Он… свежо мыслит. Я еще и Карла пригласила - Джейми интересуется устной этнической культурой.
- Ну-ну.
- Пап, мне пора.
Она ласково поцеловала его в щеку. Не обняла, как обычно, не взлохматила волосы.
- Стой! Захвати меня! - воскликнул Леви и кинулся следом.
Теперь вот и Кики собралась уйти, не попрощавшись. Но в дверях она неожиданно обернулась, подошла к нему и, погладив по вялому бицепсу, шепнула на ухо:
- Говард, Зора обожает тебя. Не глупи. Она хотела пойти с тобой, но ее однокурсники считают, что у нее… как бы это сказать… льготные условия.
Говард открыл рот, чтобы возразить, но Кики сказала, похлопав его по плечу:
- Знаю. Но им плевать на все доводы. Судя по всему, ее порой сильно допекают. А она расстраивается. Она в Лондоне об этом говорила.
- Но почему она ничего не сказала мне?
- По правде, дорогой, в Лондоне тебе было как будто совсем не до нас. К тому же, ты писал, а она любит, когда ты работаешь, и не хотела тебе докучать. Что бы ты ни думал, - Кики легонько сжала его руку, - а мы все хотим, чтобы тебе хорошо работалось. Ну, пока. Мне надо идти.
Она поцеловала его в щеку, как Зора. В этом поцелуе улавливалась ностальгия, отголосок прежних чувств.
7
Январский, первый в этом году, парадный вечер продемонстрировал выдающуюся силу воли веллингтонских студенток. К несчастью для юных особ, таковое проявление чистой воли приписывается обычно самой пассивной из добродетелей - женственности, а потому не влияет на оценки. Несправедливо. Отчего девушке, которая все рождественские праздники морила себя голодом, отказываясь от сластей, жаркого, ликеров, лишь бы только, невзирая на минусовую температуру и толстый слой снега за окном, появиться на январском вечере в декольтированном платье и босоножках, не положено никакой награды? Говард, в пальто до пят, перчатках, кожаных ботинках и толстом университетском шарфе, стоял у ворот Эмерсона и с благоговением смотрел на белые хлопья, ложащиеся на обнаженные плечи и руки, на укутанных мужчин под руку с нарядными полураздетыми партнершами; как бальные танцоры по полосе препятствий, передвигались они по слякоти и сугробам. Девушки сплошь казались принцессами, но какая сталь, должно быть, таилась внутри!
- Приветствую, Белси, - поздоровался знакомый старик-историк.
Говард кивнул в ответ и посторонился. Историка сопровождал юноша. Эти двое, подумалось Говарду, выглядят счастливее, чем периодически входящие в ворота пары «преподавательница-студент» или «преподаватель- студентка». Клубный ужин был давней, но несколько дискомфортной традицией. Трудно относиться по-прежнему к студентке, которую ты видел в вечернем туалете, - хотя, конечно, в Говардовом случае этот рубеж был уже не только преодолен, но и оставлен далеко позади. Послышался первый звонок, приглашающий занять места за столиками. Говард поглубже засунул руки в карманы и остался ждать. На таком морозе даже не покуришь. Подняв голову, он поглядел через Веллингтонскую площадь на сверкающие белые шпили колледжа и вечнозеленые деревья, все еще увитые электрическими гирляндами. От холода слезились глаза. Лампочки расплывались и мерцали, уличные фонари пускали фонтаны искр, светофоры превратились в явление природы: полыхали и переливались, словно северное сияние. Опаздывает на десять минут. Ветер взвихрил снег и взметнул его столбом. Квадрат двора за спиной смахивал на арктическую тундру. Прошло еще пять минут. Говард зашел в здание и встал недалеко от дверей - тут он точно ее не пропустит. Все уже расселись по местам, и в холле были только официанты, из-за белых рубашек казавшиеся еще чернее; они высоко держали подносы с веллингтонскими креветками, которые на вид всегда лучше, чем на вкус. Здесь эти ребята чувствовали себя вольготно: смеялись, насвистывали, болтали на бурном креольском[[89]], жестикулировали. Ничто в них не напоминало тех молчаливых, расторопных служителей, каковыми они были в зале. С подносами наизготове стояли они рядком недалеко от Говарда, переминаясь с ноги на ногу, словно футболисты, рвущиеся из тоннеля на поле. Вдруг хлопнула боковая дверь, и все обернулись. В коридор вышли пятнадцать белых юношей в одинаковых черных костюмах и золотых жилетках. Быстро рассредоточились по ступеням главной лестницы. Самый толстый взял чистую, уверенную ноту, за ним по очереди вступали остальные, и, наконец, голоса слились в почти нестерпимо прекрасный хор. От него исходила столь сильная вибрация, что Говарду показалось, будто рядом на полную громкость врубили мощную акустическую систему. Открылась входная дверь.
